Мо Янь - Устал рождаться и умирать

• Название: Устал рождаться и умирать
• Автор: Мо Янь
• Издательство: «Торгово-издательский дом „Амфора“»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-367-03281-9

В книге «Устал рождаться и умирать» выдающийся китайский романист современности Мо Янь продолжает своё грандиозное летописание истории Китая XX века, уникальным образом сочетая грубый натурализм и высокую трагичность, хлёсткую политическую сатиру и волшебный вымысел редкой художественной красоты.

Во время земельной реформы 1950 года расстреляли невинного человека — с работящими руками, сильной волей, добрым сердцем и незапятнанным прошлым. Гордую душу, вознегодовавшую на своих убийц, не примут в преисподнюю — и герой вновь и вновь возвратится в мир, в разных обличиях будет ненавидеть и любить, драться до кровавых ран за свою правду, любоваться в лунном свете цветением абрикоса…

Творчество выдающегося китайского романиста наших дней Мо Яня (род. 1955) — новое, оригинальное слово в бесконечном полилоге, именуемом мировой литературой.

Знакомя европейского читателя с богатейшей и во многом заповедной культурой Китая, Мо Янь одновременно разрушает стереотипы о ней. Следование традиции классического китайского романа оборачивается причудливым сплавом эпоса, волшебной сказки, вымысла и реальности, новаторским сочетанием смелой, а порой и пугающей, реалистической образности и тончайшего лиризма.

Роман «Устал рождаться и умирать», неоднократно признававшийся лучшим произведением писателя, был удостоен премии Ньюмена по китайской литературе.

Мо Янь рекомендует в первую очередь эту книгу для знакомства со своим творчеством: в ней затронуты основные вопросы китайской истории и действительности, задействованы многие сюрреалистические приёмы и достигнута максимальная свобода письма, когда автор излагает свои идеи «от сердца».

Написанный за сорок три (!) дня, роман, по собственному признанию Мо Яня, существовал в его сознании в течение многих десятилетий.

Мы живём в истории… Вся реальность — это продолжение истории.

Мо Янь

«16+» Издание не рекомендуется детям младше 16 лет

---

— Вот уж действительно могучий пёс, необыкновенный. — Цзиньлун взял свиную ножку в соусе и бросил мне. — И богатые не забывают родные места. Четвёрочка, приезжай почаще.

Аромат свиной ножки так и притягивал, в брюхе заурчало, но я заметил, какими глазами смотрят мои братья, и не двинулся.

— Необыкновенный он необыкновенный и есть, — вздохнул Цзиньлун. — Хуаньхуань, учись вот у этого пса! — Он взял ещё пару ножек и бросил перед братьями, а сыну сказал: — Чтобы стать человеком, нужно иметь хорошие манеры!

Сгорая от нетерпения, братья вцепились в ножки и принялись жадно грызть, непроизвольно порыкивая, чтобы никто не смел подойти. Я всё так же не двигался с места, устремив взгляд на твою жену. И только когда она махнула мне, мол, можно, я откусил кусочек и стал неторопливо, беззвучно жевать.

Нельзя же терять собачье достоинство.

— Папа, ты очень правильно сказал, — воскликнул Симэнь Хуань, забирая лежащие перед Кайфаном часы. — Я тоже хочу показать хорошие манеры. — Он встал, зашёл во внутреннюю комнату и вернулся с охотничьим ружьём.

— Хуаньхуань, ты что задумал? — испуганно вскочила Хучжу.

Совершенно спокойный Цзиньлун усмехнулся:

— А ну посмотрим, как мой сын покажет хорошие манеры! Хочешь пристрелить пса семьи твоего второго дядюшки? Так благородный муж не поступает. Или хочешь уложить нашего пса и пса твоей тётушки? Так это будет тем более низкий поступок!

— Хорошо же ты, папа, обо мне думаешь! — разозлился Симэнь Хуань.

Он привычно вскинул ружьё на плечо, и хоть для его плечика оно было тяжеловато, по этому неожиданному движению можно было судить, что обращаться ему с ружьём не впервой. Изогнувшись, он повесил свои дорогие фирменные часы на ветку абрикоса, отступил на десять метров и уверенно загнал патрон в патронник. На губах у него играла безжалостная улыбка, совсем как у взрослого. Часы поблёскивали в лучах яркого полуденного солнца. Испуганный крик Хучжу отступил куда-то далеко на задний план, лишь потрясающе громко раздавалось тиканье часов. Мне казалось, что время и пространство слились в одну сверкающую до рези в глазах полосу света, которую — тик-так, тик-так — разрезали на кусочки огромные чёрные ножницы. С первого выстрела Симэнь Хуань промазал, на ветке образовалась большая белая дыра. Второй выстрел попал в цель. Пуля разнесла часы на кусочки…

Цифры разлетелись в стороны, от времени остались лишь осколки.

ГЛАВА 48 Все возмущены и судят кто во что горазд. Братья ссорятся, высказав, что думают друг о друге

Позвонивший мне Цзиньлун сказал, что мать при смерти. Но, переступив порог дома Симэнь, я понял, что попался на удочку.

Мать и вправду была больна, но не настолько серьёзно. Опираясь на усеянную шипами палку из колючего ясеня, она сидела в гостиной на скамье, седая голова беспрестанно подрагивала, из глаз без конца лились мутные слёзы. Отец сидел справа от неё, между ними оставалось место для ещё одного человека. Завидев меня, отец скинул тапок, подскочил с глухим рыком и ни слова не говоря сильно вытянул меня подошвой по левой половине лица. Где-то в глубине уха зазвенело, из глаз искры посыпались, щека запылала. Когда отец вскочил, его конец скамейки взлетел вверх, мать соскользнула на пол и упала навзничь. Палка в её руке задралась высоко вверх, уставившись мне в грудь как пика. Помню, я воскликнул «Мама…» и хотел броситься к ней, чтобы поддержать, но непроизвольно подался назад, ко входу, и сел на порог, больно приложившись копчиком. Тело откинулось назад, я ударился затылком о каменные ступеньки, в неудобной позе головой вниз и ногами кверху, наполовину на улице, наполовину в комнате.

Никто мне не помог, я поднялся на ноги сам. В ушах звенело, во рту металлический привкус. Отец вложил в удар столько силы, что и сам отлетел и сделал несколько кругов по комнате. Восстановив равновесие, он снова подскочил с тапком в руке: половина лица синяя, половина багровая, глаза сверкают зелёными искорками. За несколько десятилетий жизненных бурь гневался он не раз, и я хорошо представлял себе, каков он бывает в гневе, но тут к гневу примешивалось столько чувств — и страшное горе, и великий позор… И тапком он мне влепил без всякого притворства, вложив в удар всю свою мощь. Не будь я в расцвете сил, с крепкими костями, сотрясение мозга от такого удара получил бы немаленькое. Когда я встал, голова кружилась, на миг я даже забыл, где нахожусь; люди казались невесомыми, они отсвечивали и колыхались как призраки.

Кажется, Цзиньлун задержал вновь ринувшегося на меня старика Лань Ляня. Тот извивался, как вытащенная из воды рыба, пытаясь вырваться из обхвативших его рук, и наконец швырнул в меня свой тяжеленный чёрный тапок. Я не пытался уклониться — в тот момент был как во сне, сознание не управляло телом, — и смотрел на летящий в мою сторону странный предмет, большой, уродливый тапок стародавнего фасона, будто он летит на кого-то, не имеющего ко мне никакого отношения. Тапок ударился в грудь, чуть задержался, словно ему было не расстаться со мной; потом, будто нехотя, упал на пол. Мелькнула мысль опустить глаза на это странное тапкообразное существо, но головокружение и круги перед глазами удержали от этого неуместного и бессмысленного движения. В левой ноздре сделалось влажно и горячо, потом засвербило, как от забравшейся туда букашки. Перед глазами всё плыло, я дотронулся до ноздри и рассмотрел на пальце зеленоватую, отливающую золотом жидкость. Откуда-то из глубины донёсся ласковый голос, похожий на голос Чуньмяо: «У тебя кровь идёт». В охваченном хаосом мозгу словно открылась щёлочка, откуда повеяло свежестью, и растекавшаяся от неё прохлада позволила стряхнуть это идиотское состояние. Мозг вновь заработал, нервная система пришла в норму. Уже второй раз за десять дней мне пускают кровь из носа. Первый раз перед входом в уездную управу мне подставил ножку кто-то из сторонников Хун Тайюэ, и я расквасил нос, растянувшись на земле. Ага, память восстановилась. Вижу, как Баофэн помогает матери встать. Рот искривился, из него по подбородку течёт слюна, она невнятно бормочет:

— Сынок… Не смейте бить моего сына…

Её палка из колючего ясеня валяется на полу как дохлая змея. В ушах зазвучал знакомый мотивчик, а под него закружились несколько пчёл: «Мама, мама, седая и родная…» От мучительных угрызений совести, от неизбывного горя подступили слёзы, почему-то очень ароматные. Мать вырывалась с поразительной силой, и одной Баофэн было не удержать её. Она пыталась поднять эту свою дохлую змею, и Баофэн догадалась, что у неё на уме. Не отпуская рук, она подгребла ногой палку поближе, подняла и вручила матери. Та замахнулась палкой на отца, которого по-прежнему держал Цзиньлун, но сил держать эту тяжесть уже не осталось, палка опять вылетела из рук, и она, оставив попытки, лишь невнятно выругалась:

— Злыдень этакий… Не смей бить моего сына…

Эта сумятица длилась довольно долго, но всё же закончилась. В голове всё в основном встало на свои места. Отец притулился на корточках в углу, обхватив голову руками, — лица не видно, лишь взлохмаченный ёжик волос. Скамейку поставили на место; на неё села, обнимая мать, Баофэн. Цзиньлун поднял тапок, положил перед отцом и ледяным тоном обратился ко мне:

— Вообще-то я в это дрянное дело ввязываться не хотел, приятель, но старики попросили, и я, как сын, вынужден был подчиниться.

Цзиньлун описал руками полукруг, я провожал их глазами. Притихшие после произошедшего, исполненные страдания и безысходности родители. Посреди комнаты за знаменитым столом «восьми небожителей»[278] сидят Пан Ху и Ван Лэюнь — мне стало страшно стыдно, когда я увидел их. На скамейке в другом углу рядышком — Хуан Тун и У Цюсян, а за спиной матери стоит, то и дело утирая рукавом слёзы, Хучжу. Даже в этой напряжённой обстановке меня не могли не привлечь её густые, толстые, чудесные волосы, отливающие чарующим светом.

— О том, что ты хочешь развестись с Хэцзо, все знают, — сообщил Цзиньлун. — О твоих делах с Чуньмяо тоже.

— Эх, младший Лань Лянь, ни стыда у тебя ни совести!.. — визгливо запричитала У Цюсян. Расставив руки, она хотела было броситься на меня, но её остановил Цзиньлун. Хучжу усадила её на скамью, но она продолжала: — И чем тебе моя дочка не угодила? Чем не подходит? И не боишься ты, Лань Цзефан, что разразят тебя громы небесные?

— Думаешь, захотел — женился, захотел — развёлся? — злобно поддакнул Хуан Тун. — Кем ты был, когда Хэцзо в жёны брал? А сейчас выбился в люди, так и ноги о нас вытирать? Думаешь, всё сойдёт с рук? Да мы в уездный партком пойдём, до парткома провинции, до ЦК доберёмся!

— Разводишься ты или нет — твоё личное дело, брат, — многозначительно заявил Цзиньлун. — По идее, даже твои собственные родители не имеют права вмешиваться. Но это дело много что затрагивает, и как только об этом узнают, последствия будут очень серьёзными. Послушай, что думают по этому поводу дядюшка и тётушка Пан.