Владимир Дьяков - Ярослав Домбровский

• Название: Ярослав Домбровский
• Автор: Владимир Дьяков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1969

Ярослав Домбровский — человек по-настоящему замечательный, имевший очень интересную и поучительную судьбу. Автор, рассказывая о своем герое, пользовался такими источниками, которые воссоздают максимально близкий к действительности облик исторических событий середины XIX века: патриотические манифестации в Варшаве, восстание в Царстве польском, покушение на русского царя Александра II, Парижская коммуна. Герой книги — непосредственный участник описываемых событий.

---

— Да, это я был на панихиде; я изъявил желание помолиться за тех, кто заслуживает сожаления, а не проклятий, которые им посылал поп. Меня только удивляет, зачем священник, добровольно отслужив панихиду, потом донес на нас.

Генерал возразил, что можно было бы помолиться и дома за них. На это я промолчал и, обратившись к попу, со смехом спросил:

— Так ли аккуратно он возвратил деньги за панихиду, как донес на нас?

— И деньги отдал, — ответил он, смутившись еще более».

Другой разговор состоялся позже, когда уже началось формальное следствие. Вот как он описывается в дневнике: «Увидав на дворе священника Виноградова, пугливо сторонившегося всех, я подошел к нему с несколькими офицерами и шутливо сказал:

— Вы попадете туда, иде же…

— Червь не умирает и огнь не угасает, — докончил кто-то.

— Презренный, — прошептал третий.

Жаль было смотреть на «презренного» — так он перетрусил. Я отвел его в сторону.

— Не сказали ли вы чего лишнего обо мне?

— Я сказал только, что, идя со мною на панихиду, вы говорили о составленной для Польши конституции, которою поляки недовольны, и о намерении государя дать конституцию и России.

— Только?

— Еще что по поводу выстрела в великого князя Константина Николаевича вы сказали: «Нельзя судить о поступке человека, не зная побуждений его к нему».

— Только?

— Ей-богу, только.

— Зачем же вы это приплели к панихиде?

— Да Хрулев[16] велел непременно все сказать и напугал меня, — покраснел Виноградов».

Указание на семидневную отлучку из-за «некоторых политических обстоятельств» и намек на ожидание ареста в ночь накануне панихиды в первом из приведенных отрывков показывают, что Огородников был тесно связан с конспирацией и выполнял какие-то важные поручения военной организации. Вероятно, поручения были связаны с готовившимся, но не состоявшимся восстанием. Такое предположение подтверждается другим местом дневника, где Огородников писал: «За пять дней до ареста некоторые обстоятельства побудили меня все продать».

Некоторые места дневника дают отчетливое представление о том, как складывались революционные убеждения у Огородникова и других членов военной организации — соратников Домбровского. «Ровно год, — говорится в записи от 24 июня 1863 года, — как дух мой начал быстро укрепляться. Его не согнула ни борьба с подлостью, ни невзгоды заключения… Он закалился в этой борьбе. Еще глубже, еще сознательнее слился с теми истинами, которые составляют цель жизни человека и которые так жестоко преследуются эгоистическим деспотизмом — врагом человечества».

«В жизни многих людей, — писал далее Огородников, — бывают моменты […], приводящие их на распутье двух духовных дорог, двух противоположных идей о счастье человека. Года три тому назад обстоятельствами и я был приведен на это распутье: по приезде в Петербург из батальона[17] я начал сближаться с другою сферою, знакомою мне только, не скажу даже понаслышке, а интуитивно. Когда я обернулся назад, увидал глубокую пропасть, разделявшую мою еще кадетскую сферу[18], выработанную опекой «воспитателя русского юношества» Якова Ивановича Ростовцева, от сферы истины, ведущей человека к счастью, какое могут дать ему только свобода и его естественные священные права. Нечего было сравнивать, нечего было выбирать: нагота эгоизма и лжи — с одной стороны, светлая правда и любовь к человечеству — с другой стороны; ясно обрисовывались они на фоне мрачной тучи, проливающей слезы и кровь, с одной стороны, и розовой, лучистой зари — с другой стороны. Глубоко пожалел я о своих молодых годах […]. Принялся с энергией себя перевоспитывать: ведь труд не малый — из офицера царской службы и воспитанника Ростовцева сделаться человеком; ведь труд не малый — сбросить С себя цепи, позолоченные разными правами русского дворянина и насилиями русского офицера, и встать вровень с человечеством. Однако результаты были успешны».

Огородников учился в Академии генерального штаба одновременно с Домбровским, он состоял в руководимом им кружке генштабистов. Боясь, что дневник попадет в руки тюремщиков, Огородников был осторожен и редко называл фамилии своих товарищей, особенно когда речь шла о лицах, остающихся на свободе или еще находящихся под следствием. Влияние на него Домбровского подтверждается не только косвенно — приведенным текстом, но и прямым упоминанием его фамилии. В одной из записей дневника, относящихся к февралю 1863 года, пересказывая записку с новостями, полученными от одного из только что доставленных в Модлин польских повстанцев, Огородников писал: «Далее записка гласила, что Я. Домбровский — мой товарищ по военной Академии генерального штаба — расстрелян здесь, в Модлине. Но это неправда. Он был посажен в Десятый павильон Варшавской Александровской цитадели за месяц до отправки меня оттуда[19] […], и мне досконально известно, что его сюда пока еще не привозили». Прошло несколько месяцев, Огородников снова получил от польских друзей очередную сводку новостей. «Записка, — говорится в дневнике, — заканчивалась опровержением слухов насчет Я. Домбровского […]. Мой академический товарищ не расстрелян — ну, отлегло от сердца».

Огородников был русским. Но для него, как и для других русских по происхождению офицеров, входивших в военную организацию, освободительная борьба польского народа не была чуждым делом. Они сочувствовали свободолюбивым стремлениям поляков, готовы были прийти им на помощь. «Люблю я Польшу», — говорится в одной из записей дневника. А о первых впечатлениях от польской столицы, о влиянии этих впечатлений на формирование своих взглядов Огородников писал так: «И вот я в Варшаве; здесь жизнь привольнее. Посмотрите на эти лица — пасмурные, но вместе с тем просвечивающие какую-то тайную надежду, посмотрите на их сверкающие глаза — справедливой ненавистью и гордой надеждой […]. Они живут кипучей жизнью, это не та мертвенная, бледная жизнь Петербурга. Итак, я тоже начал жить… усвоил значение слов: гражданин и человек».

Панихиды в Повонзковском лагере и в Боровичах выражали чувство возмущения со стороны коллег казненных офицеров. Однако казнь вызвала возмущение и протест гораздо более широких кругов русской и польской общественности. Чувство оппозиционной России выразил в нескольких статьях «Колокол», используя при этом материалы, полученные через руководителей Потебневского общества. Домбровский участвовал, разумеется, и в организации кампании по выражению сочувствия казненным со стороны польского населения. Не без его ведома, наверное, конспиративная газета «Рух» опубликовала призыв: «Мы надеемся, что вся страна почтит панихидами этих мучеников» и сообщила, что 11 июля (29 июня) 1862 года состоятся многочисленные панихиды.

В конце июля военная организация при содействии штатских конспираторов размножила и начала распространять воззвание, озаглавленное «Духовное завещание поручиков Арнгольдта и Сливицкого, унтер-офицера Ростковского и рядового Щура, погибших мученической смертью 16 июня 1862 года в крепости Новогеоргиевске». Фактически воззвание не было написано казненными (Щур, кстати говоря, вопреки расчетам царских палачей перенес наказание шпицрутенами и после выздоровления был отправлен в Сибирь на каторгу). Текст воззвания подготовили в агитационно-пропагандистских целях их единомышленники, и наиболее вероятными его авторами являются Домбровский и Потебня.

Воззвание действительно написано в форме обращенного к солдатам политического завещания. «Мы погибаем, — говорится в нем, — но не погибла для вас надежда лучшей доли. Есть еще между вами много товарищей наших, трудящихся втихомолку для вашего блага: это ваши молодые офицеры. Общее несчастье соединяет вас с ними […]. Соединитесь с верою — с вашими офицерами: они поведут вас на утеснителей, они доставят вам свободу и благоденствие. Пусть кровь наша, готовая пролиться, скрепит ваш союз с нами — тогда мученичество наше не пропадет даром. Умираем с этой мыслью, не жалея; благословляем вас на святой подвиг…»

Воззвание было отпечатано большим тиражом и, вероятно, перепечатывалось позже, так как экземпляры его появлялись в разных местах до весны 1863 года. Домбровский и Потебня позаботились о том, чтобы воззвание в достаточном количестве имели все кружки военной организации. Командир 5-го стрелкового батальона (Варшава), например, в августе 1862 года препроводил начальству 23 экземпляра воззвания, принесенные ему подчиненными; в сентябре начальник инвалидной команды из Кутно представил 12 экземпляров; в ноябре командир Шлиссельбургского пехотного полка прислал из Калита 15 экземпляров; в январе 1863 года командир Вологодского пехотного полка из Люблина — 27 экземпляров и т. д. А надо иметь в виду, что попадала в руки властей лишь незначительная часть распространяемых воззваний. Каждое же из воззваний, которое оставалось у солдат, прочитывалось, как правило, не одним человеком, а читалось вслух для многих (грамотным тогда был только каждый пятый солдат).