Дукенбай Досжан - Шелковый путь

• Название: Шелковый путь
• Автор: Дукенбай Досжан
• Издательство: «Известия»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1983

Восемнадцать рассказов-самоцветов, вошедших в книгу Дукенбая Досжанова вместе с романом «Шелковый путь», написаны в разное время и щедро отданы читателю. Д. Досжанов — умелый гранильщик своих камений, вобравших в себя чистый свет и теплый голос мастера, пользующегося особыми резцами, только своими инструментами. Точность социального анализа казахской действительности, психологическая разработка характеров, сложный, звучный, узорчатый, многоцветный слог, высокие стилистические достоинства рассказов Д. Досжанова превращают их в яркое явление современной казахской прозы.

---

— А почему такая разница между количественным и качественным показателями?

— Видно, ошибся при счете…

Алтынбала учуял неладное и сорвался в область. Меня предупредил: держись стойко, отбрехивайся, как можешь, я посоветуюсь с родней жены, может, замолвят, где нужно, словечко… Ревизоры между тем продолжали выколачивать из меня пыль. С каждым днем я все глубже увязал в топях бухгалтерского учета. Вместе с веттехником мы изо всех сил пытались выкарабкаться, но доконали нас тридцать шкурок каракульчи, ушедшие на шубу дебелой молодки. Больно символической оказалась сумма, внесенная Алтынбалой в совхозную кассу. Выяснилось, что списывание драгоценных шкурок каракульчи без специального решения особой комиссии карается законом. Кто знал… Целую неделю не отходили от стола ревизоры. Наконец, такие же строгие, неулыбчивые, прихватили пухлые папки и укатили в район. Мне они сниться стали. В контору я отныне не мог заходить без отвращения и страха.

В весеннюю бурю рухнула старая одинокая туранга. Старики поговаривали о жутких морозах будущей зимы.

Я вновь собрался на учебу. Мама состирнула бельишко, я набил чемодан сушеным сыром и творогом и стал ждать Алтынбалу, чтобы уволиться по собственному желанию. По утрам и вечерам я подолгу смотрел на большак, но Алтынбала не показывался. Однажды вдалеке всклубилась пыль, и я побежал навстречу. Но то был не знакомый «газик», а милицейская машина. Молодой Милиционер показал бумагу. Я похолодел. Земля закачалась под ногами. Мигом собрались аульчане. Мама причитала так, что у меня на макушке волосы шевелились.

— Мой мальчик в жизни не наступит на полосатую пряжу лжи! Он без спроса и ржавого гвоздя не возьмет. Обыщите весь дом, все, что есть, заберите, только оставьте моего единственного в покое. Заступитесь же, люди добрые!

Койшеке утешал маму:

— Не убивайся, женщина! У нас зазря никого не осудят. Его же пока только на предварительное следствие забирают. Выяснят, кто прав, кто виноват.

Я сел в машину. Дорога тянулась мимо родника. Ветка рухнувшей туранги печально помахала мне вслед. На глаза мои навернулись слезы.

Да-а… У жизни извилистых дорог и тропинок, должно быть, больше, чем в нашей степи. Много их, зыбких горизонтов, нехоженых троп, таинственных следов. Часто блуждаем мы на этих дорожках, шарахаемся по сторонам, вслепую ищем какие-то прямые пути к своей цели, к своим стремлениям. Мечтаем скорее добраться до загадочного берега бескрайней жизни, думаем изведать всю ее бездонную глубину, но мало чего достигаем. Так и изживаем жизнь. Порой я предаюсь безумной мечте: нельзя ли придумать так, чтобы люди не плутали бы в жизни, не тратили бы времени попусту на обретение горького и зачастую позднего опыта? Пошел бы сразу каждый по единственно верной дорожке, и честь бы сберег, и не испытывал бы столько трудностей и разочарований. А то что получается?.. Верно говорят: брошенная палка угодит в несчастного. Не кого-нибудь, а именно меня, беднягу, будут обвинять в вымогательстве, приписке, махинациях. Будто я собирал поборы, присваивал каракульчу, нечестно оформлял наряды. Где он, мой благодетель? Где его умные бескорыстные советы?

Машина запрыгала на ухабах и рытвинах степной дороги. Натужно ревел мотор. Вдали что-то промелькнуло. Ворона, что ли?.. Но вскоре из клуба пыли вынырнул всадник и наметом помчался вдогонку за нами. Полы чапана его развевались, точно крылья. Я протер глаза и узнал Койшеке. Он изо всех сил гнал лошадь и махал войлочной шляпой. Но то ли лошадь под ним выдохлась, то ли шофер, выбравшись на укатанную дорогу, прибавил скорость, расстояние между нами вновь увеличилось, и Койшеке, поняв, что за машиной не угнаться, прокричал вслед:

— Твоей вины нет, сынок! Не отчаивайся! Мы всем аулом во всем разберемся. Добьемся правды!

У меня пересохло в горле. Сердце сжалось от любви и благодарности к мудрым и добрым, как одинокая туранга в знойной степи, старикам родного края. Ах, зачем я стал послушной дубиной в руках своего «благодетеля»? Зачем внял его даровым советам? Почему так сплоховал и пошел по кривой дорожке? Пошел бы лучше в чабаны, строил и чистил бы кошары… Койшеке отстал, удалялся все дальше, дальше и вскоре превратился в точку и исчез за холмом. По степи, взвихривая песок и сухие пучки трав, играли вперегонки шальные смерчи.

В район мы прибыли к ночи. Странная, тягучая тишина стояла в городке. Казалось, из-под земли доносился ровный глухой гул. Время от времени тишину взрывал рев тепловоза на железнодорожной станции и тяжело груженных «БелАЗов» со стороны каменного карьера. Машина остановилась перед серым кирпичным зданием. Громадные железные ворота раздвинулись автоматически. Тоска и страх вдруг пронзили меня: когда я теперь выйду из этих суровых стен…

Всю ночь я проворочался на жесткой железной кровати. В голове сумбур.

Казалось, никому нет дела до меня. Утром накормили гречневой кашей, напоили теплым, блеклым чаем. А уже к обеду повели к пожилому, очкастому следователю. «Эх ты, растяпа! — сказал он, разглядывая меня из-под очков. — Пора бы и поумнеть. Можешь ничего не говорить. Все мне ясно. Да и позвонили откуда следует. Отправляйся-ка в аул и впредь не попадайся». Я ничего не понял и ушам своим не поверил. Онемел от радости, выскочил, даже забыл попрощаться.

У ворот меня поджидал… Алтынбала. Золотые зубы его словно потускнели, глаза ввалились, и весь такой маленький стал, тихий, вроде как помятый. Должно быть, крепко досталось от аульных стариков. Наверняка это они его сюда пригнали.

«Дюйсенбе, родной… Видишь, сам к тебе приехал… Со вчерашнего дня здесь. В ауле шум подняли, всю душу вытрясли. Понял: житья не дадут. Не думал, что так обернется. И как я только на этот скользкий путь встал? Жадность, что ли, одолела? Или эта чертова баба с толку меня совсем своротила — не пойму». Голос Алтынбалы виноватый, глухой, будто со дна бурдюка всплывает. «Пойдем, — говорит. — Поговорим… Еще бы немного — и вообще зарвался. Добром бы не кончилось. Хорошо, что решился и пришел к секретарю. Все чистосердечно выложил я Гайнеке. Ничего не скрыл. И про фальшивые наряды, и про акты, и про каракульчу — все, как есть, рассказал. Признаю, каюсь, готов понести любое наказание. Гайнеке ничего не сказал, только распорядился, чтобы тебя немедля отпустили. Вот так… Лучше получить сполна по заслугам, чем быть проклятым своими земляками. Это я, браток, за эти дни понял…»

Дивно было слушать такие речи. Что стало с моим благодетелем? Сгорбился, оброс, волосы свалялись, шляпа помялась. Даже жалко стало.

— Что же в райкоме решили?

— Пока сняли с работы. На ближайшем бюро определят партийное взыскание…

Алтынбала вздохнул, заморгал растерянно, уставился под ноги, будто что-то высматривал на дороге. Я не знал, как его утешить.

— Хоть бы партбилет оставили. Доверили бы отару, и я работал бы как раньше… не хуже других.

Мы молча шли по районному центру. Мимо с пронзительным воем пронеслась пожарная машина. Казалось, городской гул на мгновение затих.

Здесь, собственно, и кончается первая страница моей трудовой жизни. А может, с этого момента вообще начинается моя сознательная жизнь?..

Мне остается добавить, что спустя три дня после этих злоключений я получил расчет, набил чемодан сушеным сыром и творогом и отправился в далекий путь навстречу своей мечте за голубым горизонтом. На станцию проводил меня Алтынбала.

БРАТЬЯ Перевод Г. Бельгера

Старик Жанадиль, поддерживая поясницу и отрывисто покашливая, спешно направился куда-то, но вскоре — за это время, как говорится, едва ли можно было вскипятить молоко — вернулся, подавленный и опечаленный. Сбросив длинный, до пят, бархатный чапан, опустился на заботливо сложенные стеганые одеяльца в правом углу. Старуха встревоженно покосилась на него. Что же могло случиться? Только что старик радостно сообщил: «К Лапке старший брат приехал. Пойду-ка покажусь большому доктору». Лапке — так кличут в ауле Жолдаса, который как угорелый мотается по отгонным участкам на разбитой автолавке. Отсюда и произошла кличка — Лапке. Ну, а большой доктор — главный врач района Молда, двоюродный брат Лапке, человек почтенный, знатный. Легконогая людская молва утверждает, что он исцеляет все хворости на свете. Еще за утренним чаем старик похваливал расторопного Лапке: «Ох, и хват! Ох, шустряк! Всех обскакал, всех обставил. И машина у него, и домина из восьми комнат у него. И индийский чай, который нам только снится, ящиками волокет…»

Теперь бурчит-ворчит старик: «Чтоб он провалился, этот Лапке! Чтоб глаза мои его не видели! У, иноверец! У, пройдоха!»

Крепилась-крепилась старуха, а не выдержала, спросила робко: «Что же стряслось, отец?» Ни пустословья, ни бабьего любопытства терпеть не мог Жанадиль. Глянул — будто ножом полоснул. Старуха заерзала, словно земля под ней всколыхнулась. Заправляя жидкие, седые пряди под жаулык, виновато взглядывала на мужа, и Жанадилю стало жаль ее. Как бы невзначай проронил: «Нет, добра не жди от этих пьянчужек! Не голова у них на плечах — тыква!» Покашлял, отдышался и про все поведал: