Яцек Дукай - Лёд

• Название: Лёд
• Автор: Яцек Дукай
• Жанр: Научная Фантастика

1924 год. Первой мировой войны не было, и Польское королевство — часть Российской империи. Министерство Зимы направляет молодого варшавского математика Бенедикта Герославского в Сибирь, чтобы тот отыскал там своего отца, якобы разговаривающего с лютами, удивительными созданиями, пришедшими в наш мир вместе со Льдом после взрыва на Подкаменной Тунгуске в 1908 году…

Мы встретимся с Николой Теслой, Распутиным, Юзефом Пилсудским, промышленниками, сектантами, тунгусскими шаманами и многими другими людьми, пытаясь ответить на вопрос: можно ли управлять Историей.

Монументальный роман культового польского автора-фантаста, уже получивший несколько премий у себя на родине и в Европе.

---

ГРОССМЕЙСТЕР

Я-оно сложило «Гроссмейстер», завернуло его в грязное полотенце и спрятало на дно чемодана.

А если они снова закрадутся, чтобы обыскать купе? Я-оно заколебалось. Выхода нет, нужно будет всегда забирать его с собой.

А тогда он вновь взорвется холодным огнем в самый неожиданный момент…

В дверь атделения стучали трижды, четвертый раз постучал правадник, объявляющий время ужина. Я-оно никому не открывало, оставив в замке провернутый ключ, чтобы проводник с другой стороны не мог открыть своим. На окне затянуло занавеси, чтобы никто не заглянул вовнутрь во время стоянки.

Стучащие в дверь обширно объяснялись, убеждая открыть — сначала, естественно, фрау Блютфельд, затем панна Мукляновичувна, потом советник Дусин. Этот последний, уходя, сунул под дверь визитку с записанным на обороте номером купе. Гертруде Блютфельд, понятно, нужен был свежий материал для сплетен; Елена прибыла со словами неуклюжего утешения, а вот советник Дусин — Дусин пришел не от своего имени, но от имени княгини Блуцкой, которая требовала немедленных разъяснений относительно нарушенного сеанса. Зато никто не спрашивал относительно мертвых или пропавших охранников.

Поскольку часы были сломаны, время отмеряло по напечатанному в Путеводителе расписанию Транссиба. Поезд остановился в Вятке, то есть, было уже десять вечера.

Около половины одиннадцатого постучал инженер Драган.

— Вы там, — сказал он по-немецки, без следов какого-либо акцента. — Вы меня слышите. Вы спасли мне жизнь. Я высматривал вас на ужине. Прошу открыть — я не собираюсь здесь стоять.

Я-оно приоткрыло дверь. Тот пихнул ее и вошел в купе. Пришлось отступить — посетитель был выше на десяток с лишним сантиметров, заставляя задирать голову. Расстояние, с которого человек подсознательно имеет дело с другим человеком, вовсе не зависит от полноты или роста, но от угла взгляда между ними. Дети и женщины проявляют большую терпимость, а вот мужчины все время ищут лучшую позицию, словно те стрелки из вестерновых зрелищ в кинематографе. Наука о душе, если когда и появится, то родится на основе стереометрии.

Гость закрыл за собой дверь, после чего вынул из внутреннего кармана пиджака сломанную авторучку «Уотерман».

— Прошу.

Он был до смешного серьезен, ни одна мышца не дрогнула на его лице; этот жест был наполнен какой-то торжественной формальностью. Принять, не принять, что ни сделаешь, это будет иметь большее значение, чем то, которое можно высказать на языке второго рода. Драган ожидал с протянутой рукой.

— Благодарю.

Я-оно уселось на застеленной кровати, вращая искалеченную авторучку в грязных пальцах. Абсурд ситуации, каким-то образом, действовал даже успокоительно. Это правда, я-оно спасло этому человеку жизнь. Он благодарен, должен быть благодарен, у него долг благодарности, он — должник.

Но как же это… стеснительно.

Я-оно подняло взгляд на американца, чтобы тут же его опустить — он стоял и глядел сверху, слегка колеблясь в ритме движения поезда, в безупречном двубортном костюме пепельного цвета, с широким белым платком, завязанным на шее, выпрямленный, болезненно худой, с глазами, словно два уголька, вонзенных под надбровные дуги. Сейчас он склонит голову, и они засветятся ярче, сделаются чуть ли не серо-голубыми.

— Заправилась кровью, — буркнуло я-оно под носом.

Он услышал.

— Перо победило меч, — хрипло рассмеялся Драган. — Где он?

— Не понял?

— Вы забрали его у Михаила. Все в поезде говорят про ангела в тьвете, an angel in shlight[49].

— У меня нет никакого ангельского оружия. Что случилось с телом Михаила?

— Дорогой мой, вы спасли мне жизнь, я не спрашиваю, что произошло потом на крыше.

Тень этого человека вновь вытворяла странные скачки, пухла и ежилась, словно ее кто-то попеременно надувал и высасывал за спиной Драгана; линия света и тени все время изгибалась и вибрировала.

Я-оно прикусило ноготь.

— Вы работаете на Российско-Американскую Компанию. Возможно, речь идет про Линию на Аляску. Российские конкуренты наняли саботажника; именно для вашей охраны нас вчера ночью догоняли те трое полицейских. Они не сидят во втором классе, не все — по меньшей мере один едет в служебном вагоне, за тендером. Именно туда перенесли тело Михаила, ведь не тянули же его через галерею и зал с камином, не выбросили с поезда. Зачем вы ходили на смотровую платформу, если знали, что вам грозит опасность? Это была засада: Михаил затаился на Юрия. Оба из охраны? Ледняки и оттепельники поддерживают различные сибирские компании, или оттепельники вообще противники Сибирхожето, вы попали между молотом и наковальней. Но Юрий ехал в классе люкс от самого Санкт-Петербурга, предупреждение должно было поступить о ком-то совершенно другом. Теперь вы боитесь, поскольку остались без Михаила, без охраны в первом классе. Вы не знаете, кто это такой.

Драган придвинул табурет от секретера и уселся; вынул папиросы, закурил. Взгляд проходил практически параллельно полу; я-оно подняло свой взгляд, заглянуло ему прямо в глаза. Купе, несмотря ни на что, было тесным — если бы Драган подался вперед, если бы опирал руки на коленях, можно было глотать дым прямиком из его легких. Этот угол, это расстояние… исповедник и исповедующийся, адвокат и обвиняемый, отец девушки и кавалер, просящий ее руки, мастер и ученик.

Американец забормотал что-то на хрипучем языке, осмотрелся по купе. Я-оно указало ему на пепельницу. Он был стариком — по внешнему виду и по движению не выглядел таким, но, на самом деле, мог быть ровесником князя Блуцкого.

— Этот револьвер, — произнес он через какое-то время, — стоит больше, чем его вес в золоте. Я это понимаю. Вы бедный человек. Прошу простить, без каких-либо оскорблений. Вы бедный человек, воспользовались случаем, чтобы втереться в high society[50], проникнуть в лучший мир, и тут такое несчастье с Его Высочеством. Позвольте, я предложу выкуп этого фанта. Цену назовите сами. Пожалуйста, без каких-либо оскорблений и обид. Вы просто не знаете, что взяли в свои руки, господин… Геросласки.

— Герославский.

— Герославский. Так?

— Да. Бенедикт Герославский.

Он улыбнулся.

— Так как же, все-таки, выглядит вопрос вашего происхождения?

— Moi, je suis топ ancentre[51].

— Ах! Если бы хоть кто-нибудь мог сказать это о себе откровенно! Даже чудище Франкенштейна… Вы читали Мэри Шелли? А не находите вы занимательным, как в литературе электрическая сила всегда…

— Это зимназо, какой-то из холодов зимназа. Пули изготовлены из тунгетита. Я и не знал, что производят такое оружие.

— Его не производят.

— И зачем же? Что можно убить только тунгетитовыми пулями, раз нельзя убить никаким другим способом? Раз это так дорого.

Драган сделал приглашающий жест рукой в белой перчатке.

Я-оно начало кусать ноготь на другом пальце.

— Это оружие не на людей — на лютов.

— О?

— Я вот размышляю… Черт, как жаль, что не читал об этом больше. Какими свойствами обладает тунгетит при высоких температурах, при высоких давлениях? Такой вот, холод зимназа… Если бы не заслонил того молниеносного сияния…

— Чем? Рукой, одеждой? Его нельзя заслонить просто так. У меня дюжина патентов на тунгетитовые системы освещения — правда, при этих ценах исключительно непрактичные — в этом я разбираюсь.

— То есть как это: невозможно заслонить. Ведь я…

— Dammit[52], пошевелите головой, молодой человек! — рявкнул Драган, потом закинул ногу на ногу и затянулся папиросой.

Вспомнились экзамены в университете и то характерное раздражение профессоров, которые из последних сил удерживаются, чтобы не взорваться перед лицом взывающей к небу о мести тупости студента — а студенту при этом еще труднее собраться с мыслями — следовательно, профессора при этом раздражаются еще сильнее — вот студент живьем горит и мечтает лишь о том, чтобы убраться с глаз преподавателя — и тот прогоняет тупицу разочарованным жестом руки. Убрался от экзаменационно-расстрельного взвода, и вернулся к жизни и разуму.

Вот теперь он может показать свой гений и знания. Но не может, никто не спрашивает.

Точно так же, не тот хороший сапер, кто способен разрядить макет мины, но кто разряжает мины настоящие, угрожающие разорвать его на куски — так и не тот является хорошим студентом, кто просто проявляет свои знания и умения, но кто способен представить свои знания и умения перед строжайшими экзаменаторами.

Поначалу я-оно долгое время считало, будто бы это всего лишь обобщение, служащее лишь для оправдания университетских бездельников; потом поняло, что такой раздел проходит и среди людей вообще, в любой сфере деятельности. Сколько есть таких, что прекрасно справляются с любым жизненным эрзацем, но когда приходит время испытаний в жизни реальной — у них трясутся руки? Первые ученики в науках, не имеющих какой-либо ценности или значения, готовые дать ответ на не заданные вопросы, всезнайки через минуту после того как. Вот если бы им было позволено сделать еще один подход, дали разрядить еще одну мину, подарили еще одну жизнь…!