Альберто Моравиа - Чочара

• Название: Чочара
• Автор: Альберто Моравиа
• Издательство: Правда
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

Один из самых известных ранних романов итальянского писателя Альберто Моравиа «Чочара» (1957) раскрывает судьбы обычных людей в годы второй мировой войны. Роман явился следствием осмысления писателем трагического периода фашистского режима в истории Италии. В основу создания произведения легли и личные впечатления писателя от увиденного и пережитого после высадки союзников в Италии в сентябре 1943 года, когда писатель вместе с женой был вынужден скрываться в городке Фонди, в Чочарии. Идея романа А. Моравиа — осуждение войны как преступления против человечества.

Как и многие произведения автора, роман был экранизирован и принёс мировую славу Софии Лорен, сыгравшую главную роль в фильме.

---

Но должна сознаться, что мне не захотелось удерживать его, потому что мать всегда гордится своей дочерью, и в этот момент голос материнской гордости был во мне сильней, чем голос скромности и осуждения. Я подумала: «Он увидит ее голой… ну что ж, ведь он делает это не нарочно… пусть посмотрит, как красива моя Розетта». Подумав так, я промолчала, а Микеле спокойно распахнул дверь и очутился перед Розеттой, безуспешно пытавшейся укрыться полотенцем. Я наблюдала за ним: Микеле остановился на пороге, смущенный, что перед ним находится нагая девушка, но сейчас же повернулся ко мне, извиняясь, что пришел слишком рано. У него имеются серьезные новости, которые он узнал от одного парня из Понтекорво, принесшего для продажи табак: русские начали большое наступление на немцев, которые отступают по всему фронту. Микеле прибавил еще, что сейчас торопится, но мы увидимся позже, и с этими словами удалился. В тот же день я уловила момент, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз, и сказала ему, улыбаясь:

— Знаешь, Микеле, ты совсем не похож на других парней твоего возраста.

Он нахмурился и спросил:

— Почему? А я ему:

— Перед тобой была такая красивая девушка, как Розетта, совсем голая, а ты ее даже не заметил и продолжал думать только о русских, немцах и о войне.

Микеле сначала смутился, потом рассердился и ответил:

— Что за глупости? Я удивляюсь, что ты, мать, говоришь такие вещи.

Тогда я ему сказала:

— Даже тараканчики кажутся красивыми их матери тараканихе. Ты этого не знал, Микеле? И при чем тут я? Разве я тебя просила сегодня утром заходить к нам без стука? Может, я и рассердилась бы, если бы ты стал смотреть на мою Розетту слишком пристально, но в глубине души мне это было бы приятно именно потому, что я ее мать. Но ничего этого не случилось, ты даже ее не заметил.

Микеле выдавил из себя улыбку и сказал:

— Для меня этих вещей не существует.

Это было в первый и последний раз, что я говорила с ним на такую тему.

Глава пятая

После посещения Тонто с его устрашающими рассказами об облавах, которые устраивают немцы на итальянцев, начал идти дождь. Весь октябрь погода стояла чудесная, небо было ясное, воздух свежий, чистый, безветренный. В такую погоду мы могли по крайней мере развлекаться и коротать бесконечные дни, гуляя или просто сидя на открытом воздухе и любуясь на панораму Фонди. Но однажды утром погода внезапно переменилась: стало душно, над морем вдали навис туман, черные, пухлые тучи клубились над серым морем, как пар над кипящей кастрюлей. С моря еле дул сырой ветер и нес эти тучи, заволакивая ими небо; к полудню все небо было уже покрыто тучами. Беженцы, родившиеся и выросшие в этих краях, сказали нам, что это дождевые тучи и что дождь будет идти до тех пор, пока не переменится ветер: вместо теплого морского ветра сирокко подует холодный ветер с гор — трамонтана Так и случилось: около полудня упали первые капли дождя. Мы спрятались в домик, ожидая, что дождь скоро кончится. Как бы не так! Дождь шел целый день и целую ночь, а на следующий день над морем было еще больше туч, все небо было покрыто темными облаками, вершины гор тонули в тумане, а из долины порывы ветра несли вверх все новые и новые отягощенные влагой тучи. Дождь на короткое время перестал, а потом зарядил снова и шел дни и ночи напролет больше месяца.

Городские жители не боятся дождя: дома они ходят по деревянным или мраморным полам, а на улице — по тротуару или асфальту и под зонтиком. Но здесь, в Сант Еуфемии, на мачере, дождь был настоящим божеским наказанием. Мы сидели целый день в хижине, в темной комнатушке с наклонной крышей, без окон, и через раскрытую дверь смотрели на мокрую и дымящуюся завесу дождя. Я сидела на кровати, а Розетта на взятом у Париде напрокат стуле. Мы совершенно обалдели от непрерывного дождя, целыми днями молча смотрели на дождь или разговаривали все о том же дожде и о связанных с ним неудобствах. Выйти из дому не представлялось никакой возможности, но мы все-таки выходили, чтобы набрать дров или для удовлетворения естественных надобностей. Надо сказать, хотя это и не очень приятный разговор, что люди, всю жизнь прожившие в городе, где в каждом доме есть уборная, а часто даже и ванна, не могут себе представить, что значит жить там, где отхожих мест вообще нет. По крайней мере два или три раза в день мы должны были выходить из дому, идти за изгородь, поднимать юбку и садиться на корточки, прямо как животные. Бумаги, конечно, не было, даже газетной, поэтому мы рвали листья фигового дерева, росшего около нашего домика, и употребляли их вместо бумаги. Когда зачастили дожди, эта процедура стала еще более трудной и неприятной: надо было идти, утопая по щиколотку в грязи, по мачере, под проливным дождем задирать юбку, чувствуя, как холодные капли стекают по голому телу, и потом подтираться мокрым и скользким фиговым листом; я никому не пожелала бы этого, даже моему злейшему врагу. Но мало этого, дождь проникал и в нашу комнату, доставляя нам много неприятностей: земляной пол превратился в сплошную грязь, и утром, вставая с постели, нам приходилось прыгать, как лягушки, с камня на камень, которые я положила на земляной пол специально для того, чтобы не пачкать ноги. Одним словом, дождь проникал повсюду, сырость была ужасная, и что бы мы ни делали, даже при малейшем движении мы сейчас же обнаруживали грязные брызги на юбке, на ногах или еще где-нибудь. Сверху льет, внизу грязь. Париде и его семья привыкли к этому и утешались сознанием, что это вполне естественное явление, к тому же необходимое, что каждый год бывают такие дожди и не остается ничего другого, как только ждать, когда они кончатся. Но для нас с Розеттой это была настоящая мука, хуже которой мы ничего до сих пор не испытывали.

Но самое ужасное было то, что в результате этого дождя и непогоды англичане, как мы вскоре об этом узнали, остановились в Гарильяно и не собирались продолжать наступление. Вполне естественно, что немцы в свою очередь решили не отступать больше и укрепились на занимаемых ими позициях. Я совсем не разбираюсь во всяких там войнах и битвах, но однажды в дождливое утро прибежал к нам запыхавшись какой-то крестьянин и принес бумагу, на которой печатными буквами было что-то написано: это был приказ, расклеенный немцами по всем городам и деревням. Микеле прочитал этот приказ и объяснил нам его содержание: немецкое командование решило эвакуировать всю зону между морем и горами, включая местность, где мы находились (название ее было указано в этой бумаге). Для каждой местности назначался день эвакуации. Люди должны были уходить со своих насиженных мест, захватив с собой только немного провизии, но никаких чемоданов и мешков, одним словом, бросить дома, шалаши, скот, сельскохозяйственные орудия, мебель и остальное добро, взять на руки детей и уйти через горы по этим невозможным тропкам на север, по направлению к Риму. И, конечно, немцы, эти сукины дети, грозили за ослушание обычными в таких случаях наказаниями: арестом, конфискацией имущества, ссылкой и расстрелом. Полная эвакуация нашей зоны была назначена через два дня. В течение четырех дней все окрестности должны быть освобождены, чтобы у немцев и англичан было достаточно места убивать друг друга, сколько им хочется.

Беженцы и крестьяне уже привыкли считать немцев единственной властью, оставшейся в Италии, поэтому в первый момент им даже в голову не пришло, что можно не подчиниться этому приказу, и они предались отчаянию; немцы требовали от них невозможного, но власть находилась в их руках, другой власти, кроме них, не было, значит, надо подчиняться или… они сами не знали, какое могло быть еще или. Беженцы уже испытали, что значит уходить и оставлять свои дома, поэтому мысль о новом бегстве по горным тропинкам зимой, под проливным дождем, не утихавшим ни днем, ни ночью, по колено в грязи, настолько затруднявшей движения, что казалось невозможным дойти не только до Рима, но даже до другого конца мачеры, без проводников, не зная, куда идти, — эта мысль приводила их в отчаяние. Женщины плакали, мужчины ругались или неподвижно сидели в немом отчаянии. Крестьяне — Париде и другие семьи, — всю жизнь трудившиеся, чтобы создать своими руками мачеры, обработать их, выстроить на них домики и шалаши, просто не верили, что они должны бросить все это; и они не то что были огорчены, это просто их ошеломило. Одни из них повторяли:

— Куда же мы пойдем?

Другие просили прочитать им еще приказ слово в слово, а прослушав его до конца, говорили:

— Не может этого быть, это невозможно.

Бедняки не понимали, что для немцев не было ничего невозможного, тем более что это невозможное должны были делать не они сами, а другие. Невестка Париде Анита с тремя маленькими детьми на руках (муж у нее был в России) сказала совершенно спокойно:

— Прежде чем уйти, я убью своих детей, а потом себя.