Альберто Моравиа - Чочара

• Название: Чочара
• Автор: Альберто Моравиа
• Издательство: Правда
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

Один из самых известных ранних романов итальянского писателя Альберто Моравиа «Чочара» (1957) раскрывает судьбы обычных людей в годы второй мировой войны. Роман явился следствием осмысления писателем трагического периода фашистского режима в истории Италии. В основу создания произведения легли и личные впечатления писателя от увиденного и пережитого после высадки союзников в Италии в сентябре 1943 года, когда писатель вместе с женой был вынужден скрываться в городке Фонди, в Чочарии. Идея романа А. Моравиа — осуждение войны как преступления против человечества.

Как и многие произведения автора, роман был экранизирован и принёс мировую славу Софии Лорен, сыгравшую главную роль в фильме.

---

Филиппо, высказывая вслух свои мысли, чванливо поглаживал усы. Было совершенно очевидно, что он думал о своих вещах, замурованных в стенке у испольщика; Филиппо был доволен, что Северино получит обратно свои рулоны, потому что у него самого было спрятано много добра и он боялся, чтобы его тоже не обокрали.

Мы смотрели на тропинку, по которой поднимался Северино, но вместо вооруженного отряда, который мы ожидали увидеть, с Северино шел один немец, бывший к тому же простым солдатом, а не из военной полиции. Как только они взобрались на мачеру, Северино, гордый и счастливый, познакомил нас с этим немцем, которого звали Ганс, что по-итальянски значит Джованни; все толпились около Ганса, каждый старался протянуть ему руку, но Ганс никому не подал руки, а ограничился тем, что стукнул каблуками и приложил руку к фуражке, показывая тем самым, что не собирается завязывать дружеских отношений с нами. Ганс был маленький, со светлыми волосами, с широкими, как у женщины, бедрами, с белым и немного припухшим лицом. На щеке у него было два или три глубоких шрама, на вопрос, где он получил их, Ганс ответил очень коротко:

— В Сталинграде.

Эти шрамы делали его мягкое, неправильное и как будто помятое лицо похожим на персик или на яблоко, упавшее с дерева на землю и сохраняющее на своей шкурке следы этого падения; когда разрезаешь такое яблоко, то часто оказывается, что внутри оно наполовину гнилое. Глаза у него были голубые, но некрасивые, какие-то выцветшие, невыразительные, слишком светлые, как будто сделанные из стекла. Северино с гордым видом объяснял нам, что он подружился с Гансом, Потому что Ганс у себя на родине в мирные времена тоже был портным, как и Северино. Поэтому они прекрасно поняли друг друга. Северино рассказал Гансу о краже, и Ганс обещал ему помочь получить обратно рулоны, потому что Ганс был портной и лучше других мог понять заботы и огорчения Северино. Одним словом, Ганс не принадлежал к полиции, он пришел один, и вмешательство его не носило официального характера, а было частным делом между ним и Северино, так как оба они были портными, значит, товарищами по профессии. Но все-таки этот немец носил мундир, на шее у него висел автомат и вел он себя как немецкий солдат, поэтому все столпились вокруг него и наперегонки стали его ублажать. Один интересовался, сколько времени еще продлится война, другой расспрашивал о России, где успел побывать Ганс, третий хотел знать, начнут ли англичане сражение, четвертый, не начнут ли сражения немцы. Но по мере того как люди засыпали его вопросами, Ганс все больше важничал и надувался, как воздушный шар, когда его наполняют воздухом. Он сказал, что война кончится скоро, потому что у немцев есть секретное оружие, что русские сражаются хорошо, но немцы — еще лучше, что немцы скоро дадут бой англичанам и сбросят их в море. Ганс внушал уважение, и Филиппо пригласил его вместе с Северино к себе на обед.

Я тоже пошла на этот обед, хотя мы с Розеттой уже поели; мне хотелось увидеть этого немца поближе: это был первый немец, пришедший к нам. Я зашла, когда они уже кончали обедать и ели фрукты; вся семья Филиппо была в сборе, кроме Микеле, который ненавидел немцев; когда Ганс, важничая, говорил о большой победе, которую немцы скоро одержат над англичанами, Микеле смотрел на него так мрачно и угрожающе, как будто хотел броситься на него и избить. Немец выпил и пустился в откровенности. Он все время хлопал по плечу Северино, повторяя, что они портные и друзья до гроба и что он вернет рулоны Северино. Потом он вынул из кармана бумажник, а из бумажника фотографию женщины с добродушным лицом, которая была по крайней мере в два раза больше его, и сказал нам, что это его жена. Стали говорить о войне, и Ганс все повторял:

— Мы делать наступление и бросать англичане в море.

Филиппо, поддакивавший во всем немцу, подхватил:

— Конечно, обязательно… мы их всех сбросим в море, этих убийц.

Но немец ответил:

— Нет, убийцы нет, хорошие солдаты.

А Филиппо сейчас же:

— Ну конечно, хорошие солдаты, все знают, что они хорошие солдаты.

На что немец:

— Ты любить английский солдат, ты изменник. Филиппо испугался:

— Кто их любит?.. Если я сам сказал, что они убийцы.

Но немец опять остался недоволен:

— Нет убийцы, хороший солдат; но изменники, как ты, который любит англичане, капут, — и он делал жест, как будто режет горло.

Одним словом, никак нельзя было угодить ему, всем он был недоволен, и мы очень испугались, потому что немец внезапно обозлился и набросился на Северино:

— Ты почему не идти фронт?.. Мы — немцы сражаться, а вы — итальянцы быть здесь… ты на фронт.

Северино испугался и сказал:

— Меня освободили от военной службы, у меня слабая грудь, — и он бил себя по груди.

Он сказал чистейшую правду: он очень много болел, говорили даже, что у него только одно легкое. Но немец совсем рассвирепел и схватил его за руку, крича:

— Тогда ты тотчас идти со мной на фронт, — и сделал жест, как будто собирается тут же увести Северино.

Портной побледнел и пытался улыбнуться, но это ему никак не удавалось, все присутствующие онемели от удивления и испуга, а меня охватил такой страх, что сердце так и прыгало в груди. Немец тянул Северино за рукав, Северино сопротивлялся и хватался за Филиппо, который тоже казался очень испуганным. Но вдруг немец расхохотался и сказал:

— Друзья… друзья… ты портной и я портной… ты опять получить материал и быть богатый… я идти на фронт и умереть.

Продолжая смеяться, Ганс опять стал хлопать Северино по плечу. Вся эта сцена произвела на меня странное впечатление, как будто передо мной был не человек, а дикое животное, то мурлыкавшее, то скалившее зубы, и было непонятно, что сейчас сделает это животное и как надо с ним обращаться. Мне казалось, что Северино так же ошибался, как люди, говорящие:

— Это животное меня знает… оно никогда не укусит меня.

Дальнейшие события показали, что я была права.

После этой сцены немец опять стал любезен, пил еще много вина и хлопал Северино по плечу так часто, что тот совсем перестал его бояться и, пользуясь минутной рассеянностью Ганса, шепнул Филиппо:

— Вот увидишь, я сегодня же получу обратно мои рулоны.

В самом деле, через некоторое время немец встал из-за стола, надел пояс, который снял, садясь обедать, и даже шутливо заметил, что после такой обильной еды пояс на нем не сходится. Потом он сказал Северино:

— Мы идти вниз, потом ты обратно сюда несешь твой материал.

Северино поднялся вслед за ним, немец опять щелкнул каблуками и важно пошел вперед по тропинке, спускавшейся по мачерам в долину, Северино последовал за ним. Филиппо, вышедший из дому и смотревший вместе с другими вслед Северино, сказал, как бы формулируя охватившее нас всех чувство:

— Северино слишком доверчив. На его месте я не доверял бы этому немцу.

До поздней ночи ждали мы возвращения Северино, но он не вернулся. На другой день мы пошли в домик, где Северино жил с семьей, и увидели, что его жена, прижимая к себе ребенка, плачет в темноте. Вместе с ней сидела старая крестьянка, которая пряла шерсть на прялке и повторяла, продолжая крутить веретено:

— Не плачь, молодуха… Северино вернется, и все устроится.

Но жена Северино трясла головой и отвечала:

— Я чувствую, что он больше не вернется… я это почувствовала уже через час после того, как он ушел.

Мы попытались утешить ее, но она продолжала плакать и все время повторяла, что виновата во всем она, потому что Северино сделал это для нее и для их дочки, чтобы им жилось лучше и чтобы они разбогатели, а она, как жена, должна была воспротивиться этому и не давать ему покупать эти проклятые рулоны. Наши слова не утешили ее, потому что Северино не возвращался: это был факт, а все хорошие слова ничего не стоят перед фактами. Весь день мы провели с ней, утешая ее и строя всевозможные предположения насчет исчезновения Северино; но она не переставала плакать и все твердила, что ее муж не вернется. На следующий день — это был уже второй день после исчезновения Северино — мы не нашли больше в хижине ни женщины, ни девочки: на рассвете она взяла дочку на руки и спустилась в долину, чтобы узнать, что сталось с ее мужем.

Прошло несколько дней, и мы ничего не знали ни о Северино, ни о его жене. Наконец Филиппо, который по-своему был привязан к Северино, решил узнать, что с ними случилось, и позвал Николу, старого крестьянина, который уже не работал на земле, а проводил целые дни с детьми на мачере. Филиппо велел Николе навести справки о Северино, для этого Никола должен был пойти на хутор в местности Мертвый Человек, где жили фашисты, укравшие у Северино рулоны. Старик сначала отказался, но Филиппо обещал дать ему триста лир, и Никола, который за деньги залез бы даже в горящую печь, без дальнейших пререканий пошел седлать своего осла. Никола сказал нам, что переночует в долине у своих родственников и вернется на другой день; положив в мешок краюху хлеба и немного сыру, он сел на осла и отправился в путь. Мы попрощались с ним и смотрели, как он удалялся, прямо держась в седле, с черной шапчонкой на голове, с трубкой в зубах, а ноги, с негнущимися коленями, обернутые белыми обмотками и обутые в чочи, висели по обе стороны осла. Филиппо велел ему обратиться к человеку по имени Тонто, который был не такой плохой, как остальные фашисты, и старик обещал, что он именно так и сделает.