А. Марченко - «Столетья на сотрут...»: Русские классики и их читатели

• Название: «Столетья на сотрут...»: Русские классики и их читатели
• Автор: А. Марченко
• Издательство: Книга
• Жанр: Филология
• Год: 1989
• ISBN: 5-212-00025-4

«Диалог с Чацким» — так назван один из очерков в сборнике. Здесь точно найден лейтмотив всей книги. Грани темы разнообразны. Иногда интереснее самый ранний этап — в многолетнем и непростом диалоге с читающей Россией создавались и «Мертвые души», и «Былое и думы». А отголоски образа «Бедной Лизы» прослежены почти через два века, во всех Лизаветах русской, а отчасти и советской литературы. Звучит многоголосый хор откликов на «Кому на Руси жить хорошо». Неисчислимы и противоречивы отражения «Пиковой дамы» в русской культуре. Отмечены вехи более чем столетней истории «Войны и мира». А порой наиболее интересен диалог сегодняшний— новая, неожиданная трактовка «Героя нашего времени», современное прочтение «Братьев Карамазовых» показывают всю неисчерпаемость великих шедевров русской литературы.

---

"Это наиболее читаемая книга". "О новом произведении графа Л. Н. Толстого говорят повсюду; и даже в тех кружках, где редко появляется русская книга, роман этот читается с необыкновенной жадностью". Четвертый том, с которого начиналось описание войны 1812 года, "все ожидали не просто с нетерпением, а с каким‑то болезненным волнением. Книга раскупается с невероятной быстротой". "Во всех уголках Петербурга, во всех сферах общества, даже там, где ничего не читалось, появились желтые книжки "Войны и мира" и читались положительно нарасхват". Роман составлял тогда "вопрос времени", им была занята "чуть ли не вся русская публика". Так писали газеты.

Спрос на вышедшие тома еще незаконченного романа был настолько велик, что потребовалось второе издание. Осенью 1868 года вышли вторым изданием четыре тома. Нет документальных свидетельств об участии автора в новом издании, тем не менее разночтения, хотя и немногочисленные и не столь существенные, дают право полагать, что это было не механической перепечаткой, что автор читал корректуры. Только он сам мог, например, в разговоре Николая Ростова с Борисом Друбецким реплику: "Политикан, гвардейская штука!" — заменить краткой: "О, гвардия!" — или дополнить портрет Наполеона таким штрихом: "Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. "La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi" [352], — говорил он впоследствии".

Пятый и шестой тома обоих изданий печатались одновременно с одного набора, но часть тиража вышла с пометой на титульном листе: "Второе издание".

Спустя два года после выхода "Войны и мира" Толстой признавался, что похвалы действуют на него вредно, что он "слишком склонен верить справедливости их" и что "с великим трудом только недавно успел искоренить в себе ту дурь", которую произвел в нем успех книги. Исцеление от похвал дошло у Толстого до самоунижения. "Не думайте, чтоб я неискренно говорил, — писал он вскоре, — мне "Война и мир" теперь отвратительна вся! Мне на днях пришлось заглянуть в нее для решения вопроса о том, исправить ли для нового издания, и не могу вам выразить чувство раскаяния, стыда, которое я испытал, переглядывая многие места! Чувство вроде того, которое испытывает человек, видя следы оргии, в которой он участвовал. Одно утешает меня, что я увлекался этой оргией от всей души и думал, что кроме этого нет ничего".

В это время, в начале 1873 года, Толстой готовил к печати третье издание Собрания сочинений, в которое должен был войти роман "Война и мир". В старости Толстой говорил, что он не перечитывает своих напечатанных произведений, а если попадается случайно какая‑нибудь страница, ему всегда кажется: "Это все надо переделать". Так случилось и теперь. "Я боюсь трогать, — говорил Толстой, — потому что столько нехорошего на мои глаза, что хочется как будто вновь писать по этой подмалевке".

Подготовка "Войны и мира" к новому изданию была осложнена еще особыми обстоятельствами. Во многих критических статьях отмечалось среди "пороков" романа обилие французского языка и историко-философских рассуждений, якобы мешающих "романическому развитию". И. С. Тургенев, которому вначале роман Толстого показался "положительно плох, скучен и неудачен", постепенно, читая дальнейшие тома, стал называть его "поистине великим романом", но по–прежнему осуждал историко–философские воззрения Толстого. Когда закончилось печатание "Войны и мира", Тургенев задумал перевести роман на французский язык, "но с пропусками всех рассуждений, потому что, — говорил Тургенев, — я знаю французов, они за скучным и смешным не увидят хорошего. Несмотря на то, что мы с ним давно не видались, я через общих знакомых просил у него разрешения на перевод и на пропуски. Он отвечал, что пропустить ничего не позволит. Я хотел, по крайней мере, собрать все рассуждения, разбросанные в романе, и поместить в конце книги с умозрениями о войне и пр., чтобы таким образом роман был сам по себе. Он и на это не согласился, и я от перевода отказался. Перевел кто‑то другой, и, вероятно, французы читать не станут".

Тургенев ошибся, да и сам через несколько лет явно изменил свою оценку. "Это — великое произведение великого писателя, и это — подлинная Россия", — писал он много позже, посылая французский перевод редактору газеты "Le XIX‑e Siecle".

Тургенев рассказывал об этом летом 1873 года, именно тогда, когда сам Толстой перестраивал "Войну и мир" в том направлении, в каком не разрешил этого сделать Тургеневу. Можно с убежденностью говорить, что не внутренние творческие импульсы заставили Толстого переделывать "Войну и мир", что инициатива подобной перестройки принадлежала не Толстому, а всего вернее Н. Н. Страхову, чьи суждения о "Войне и мире" Толстой очень ценил. Не исключена возможность, что именно через Н. Н. Страхова или через А. А. Фета, с которыми он был в переписке, Тургенев просил у Толстого разрешения исключить казавшиеся ему лишними авторские рассуждения. В 1871 — 1872 годах Н. Н. Страхов, много помогавший в печатании "Азбуки", постоянно общался с Толстым, и естественно, что Толстой не мог не беседовать с Н. Н. Страховым о задуманном издании. 13 — 16 февраля 1873 года Толстой был в Москве и вел переговоры о печатании собрания сочинений, а вернувшись в Ясную Поляну, застал там Н. Н. Страхова. Их беседа была как бы продолжена в переписке. Толстой просил Страхова напомнить ему, что нехорошо, и точно написать: "Это и это надо изменить и рассуждения с страницы такой‑то по страницу такую‑то выкинуть". Страхов с радостью откликнулся, и, как явствует из дальнейших писем, ему принадлежит ведущая роль в правке романа. Сначала автор сам просмотрел роман и сообщил Страхову, что "сделал главное, т. е. выкинул некоторые рассуждения совсем, а некоторые, как, например, о Бородинском сражении, о пожаре Москвы, рассуждение эпилога и др., вынес отдельно". Кроме того, "переводил все французское по–русски". Во многих случаях это не был точный перевод, а мысли, выраженные по–французски, теперь выражались русским языком. Немногочисленные стилистические поправки были сделаны по всему роману. Роман был тогда же распределен на четыре тома вместо шести.

Отправив в июне выправленный экземпляр Н. Н. Страхову, Толстой дал ему большие полномочия. "Делайте что хотите, именно в смысле уничтожения всего, что вам покажется лишним, противуречивым, неясным. Даю вам это полномочие и благодарю за предпринимаемый труд, но, признаюсь, жалею. Мне кажется (я наверно заблуждаюсь), что там нет ничего лишнего. Мне много стоило это труда, поэтому я и жалею. Но вы, пожалуйста, марайте и посмелее. Вам я верю вполне".

И вот появился итог совместной работы, можно смело сказать, искалеченная "Война и мир". Историко-философские рассуждения составляют совершенное художественное и композиционное единство со всем текстом романа. И вдруг Толстой, так дороживший этими рассуждениями ("Если бы не было рассуждений, не было бы и описаний", — заявил он, заканчивая "Войну и мир"), — сам Толстой рассек свое произведение на собственно роман и на якобы не связанные с ним авторские отступления. Военно–исторические и историко-философские рассуждения, начиная с описания войны 1812 года, а также первые четыре главы первой части Эпилога и вся вторая часть выделены в рассчитанное, очевидно, для специалистов Приложение, где объединены общим заглавием "Статьи о кампании 1812 года". Таких "статей" девятнадцать, и каждая из них получила свое заглавие:

I. План кампании 1812 года. И. Как действительно произошло Бородинское сражение. III. Распоряжения Наполеона для Бородинского сражения. IV. Об участии воли Наполеона в Бородинском сражении. V. Об отступлении до Филей. VI. Оставление Москвы жителями. VII. О пожаре Москвы. VIII. Фланговый марш. IX. Тарутинское сражение. X. Деятельность Наполеона в Москве. XI. Отступление французов из Москвы. XII. Победы и их последствия. XIII. Дух войска и партизанская война. XIV. Бегство Наполеона. XV. Преследование французов русскими. XVI. Кутузов. XVII. Березинская переправа. XVIII. О значении Александра и Наполеона. XIX. Вопросы истории.

Для большинства, т. е. для тех, кто вряд ли читал выделенное особо историко–философское Приложение, пропали такие, например, взволнованные строки Толстого: "Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба–соли и ключей французам, а выехали из нее"; его утверждение, что жители выехали потому, что "для русских людей не могло быть вопроса, хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего". А ведь под этим углом зрения должны восприниматься сцены оставления Москвы.

Не осталось в основном тексте ни анализа деятельности Наполеона в Москве; ни описания французского войска, которое "распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве"; ни о том, что "мужики Карп и Влас" и "все бесчисленное количество таких мужиков" не везли сена в Москву "за хорошие деньги", которые им предлагал Наполеон, а жгли его. Перешел также в Приложение волнующий афоризм Толстого о "дубине народной войны", которая в Отечественной войне "поднялась со всей своей грозной и величественной силой", а вместе с ним оказался в Приложении и гимн народу, который в минуту испытаний поднимает эту "дубину".