Давид Фогель - Брачные узы

• Название: Брачные узы
• Автор: Давид Фогель
• Издательство: Мосты культуры, Гешарим
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-93273-135-4

«Брачные узы» — типично «венский» роман, как бы случайно написанный на иврите, и описывающий граничащие с извращением отношения еврея-парвеню с австрийской аристократкой. При первой публикации в 1930 году он заслужил репутацию «скандального» и был забыт, но после второго, посмертного издания, «Брачные узы» вошли в золотой фонд ивритской и мировой литературы. Герой Фогеля — чужак в огромном городе, перекати-поле, невесть какими ветрами заброшенный на улицы Вены откуда-то с востока. Как ни хочет он быть здесь своим, город отказывается стать ему опорой. Он бесконечно скитается по невымышленным улицам и переулкам, переходит из одного кафе в другое, отдыхает на скамейках в садах и парках, находит пристанище в ночлежке для бездомных и оказывается в лечебнице для умалишенных. Город беседует с ним, давит на него и в конце концов одерживает верх.

Выпустив в свет первое издание романа, Фогель не прекращал работать над ним почти до самой смерти. После Второй мировой войны друг Фогеля, художник Авраам Гольдберг выкопал рукописи, зарытые писателем во дворике его последнего прибежища во французском городке Отвилль, увез их в Америку, а в дальнейшем переслал их в Израиль. По этим рукописям и было подготовлено второе издание романа, увидевшее свет в 1986 году. С него и осуществлен настоящий перевод, выносимый теперь на суд русского читателя.

---

— Как вам отдыхалось там, в Тироле? Ульрих говорил, что вы вернулись шесть дней назад. Я всем сердцем хотел вас увидеть, но все не выходило. Вы видите, даже вечером нет ни минутки, невозможно оставить ребенка одного.

Лоти ответила двусмысленно:

— A Tea, как видно, очень занята в конторе, даже по вечерам…

— Нет, — выдавил Гордвайль. — В конторе у нее нет никаких дел. Она выходит обычно немного прогуляться. После целого рабочего дня ей это очень полезно. Нельзя же требовать от нее, чтобы после работы она сидела дома и присматривала за младенцем!

— Конечно, — с издевкой ответила Лоти, — нельзя требовать от нее такого самопожертвования…

Гордвайль сменил тему.

— Вы, кажется, еще не видели его… моего Мартина… Если хотите… конечно, только если это вам интересно.

Лоти бросила на него неопределенный взгляд и поднялась. Ей не хотелось причинять Гордвайлю боль. В этот момент он показался ей особенно жалким. Она подошла к коляске и склонилась над ней, безучастно разглядывая ребенка при свете керосиновой лампы, поднятой Гордвайлем повыше. Когда он стоял так, с лампой в руке, его прошило вдруг странное ощущение, от которого кровь застыла в жилах и мурашки побежали по спине. Ему показалось, что Лоти смотрит на ребенка только затем, чтобы понять, жив ли он еще. Что-то такое проскользнуло в ее взгляде. Гордвайль тотчас тоже склонился над Мартином, с другой стороны коляски, так, что голова его почти соприкоснулась с головой Лоти, он пытался уловить дыхание ребенка, но не смог. Невыразимый ужас охватил его. Сердце замерло. В мгновение ока он поставил лампу на пол и так резко бросился к ребенку, что тот с криком проснулся. Все это длилось не больше секунды. Гордвайль снова поднял лампу и поставил ее на стол. Лицо его было мертвенно бледным. Лоти воскликнула испуганно:

— Что с вами? Что случилось, Гордвайль?

— A-а, ничего, ничего страшного.

Он прерывисто, тяжело дышал, как после физического усилия.

— Так, показалось просто. Глупости!

И стал механически качать ребенка. Крик сразу затих. Взглянув еще раз на Гордвайля с пристальным вниманием, Лоти снова села на диван. Воцарилось молчание. Слышно было только мягкое шуршание о пол резиновых колесиков коляски. Снизу донесся грубый и неприятный голос: «Бросай вниз! Бросай же, я поймаю!» — и сразу же звук удаляющихся шагов. Тишина вечера опять воцарилась вокруг. Так смыкается в тихой заводи вода над брошенным в нее камнем. Гордвайль подошел к дивану и сел рядом с Лоти со смущенной улыбкой на устах, как человек, которого застигли за каким-то недостойным занятием.

— Уснул, — проворчал он смущенно и посмотрел на Лоти, желая услышать ее мнение о ребенке. Он был похож на художника, показывающего свои картины.

— Вполне развит, как видно. Весь в Тею, ее нос, ее волосы… А вы теперь все время будете заняты с ним, пока он не вырастет?

— Не всегда. Порой он остается на несколько дней у тестя. Разумеется, тогда у меня больше свободного времени. Знаете, мой деверь, Фреди, уезжает… уже скоро и надолго… Вы ведь знакомы с ним? Нет?! Ну да все равно!

— Кого волнует, уезжает он или нет! Мировой порядок не изменится от этого ни на йоту.

— Нет, конечно, это неважно… Так, кстати пришлось, вздор!

И тут же продолжил:

— А как у вас дела, моя дорогая? Набрались сил там, в Тироле?

— Я, кажется, и до поездки была здорова!

— Конечно, конечно! Правда, нервы были немного расстроены. Большой город плохо влияет на впечатлительного человека.

— Нисколько мои нервы не расстроены! — взорвалась Лоти без видимой причины. — Не расстроены и не были расстроены! Вы бы лучше последили за собственными нервами!

Гордвайлю вдруг стало ясно: все, что он скажет сегодня Лоти, прозвучит почему-то крайне глупо и будет выводить ее из себя, но при этом он не сможет сдержаться и промолчать. Твердая уверенность в этом вызвала у него сильное внутреннее волнение и непреодолимое желание высказать сразу все, не откладывая в долгий ящик, и тем самым облегчить душу. Вместе с тем его внезапно охватила невероятная усталость, какая бывает у людей, которым предстоит телесное наказание. Как всегда в минуты волнения, он стал искать сигареты, по нескольку раз засовывая руку в один и тот же карман. Ни одна не находилась, хотя он был уверен, что у него еще есть несколько штук. Лоти открыла сумочку и протянула ему сигарету. Он взял ее, но, еще не успев прикурить, услышал свой собственный голос:

— Ну а что доктор Астель? То бишь вы говорили, что осенью выходите за него?..

И почувствовал известное облегчение. Лоти удивленно взглянула на него и не сразу ответила. Но, помолчав с минуту, сказала:

— Отчего вам так хочется это знать?! Вы решительно плохо воспитаны! Черта, которой раньше я у вас не замечала!

И добавила:

— Выйду за него, когда сочту нужным! Может быть, и никогда не выйду! У вас что, других забот нету?

— Просто я хочу видеть вас счастливой, — Гордвайль схватил ее руку. — Вы не представляете, как вы мне дороги! Я хочу лишь вашего блага.

Лоти отняла руку, встала и подошла к открытому окну. Посмотрев вниз, вернулась и села на место.

— Счастье, по-вашему, — это быть замужем за доктором Астелем?

— Не знаю, в этом ли ваше счастье. Ваши чувства мне не известны. Просто перед поездкой вы сказали, что осенью свадьба, вот я и подумал… В конце концов, счастье человека скрыто в нем самом, оно никогда не приходит извне.

— Да кто вам сказал, что я несчастлива, а? Ха-ха-ха! Этакое, однако, высокомерие! Послушайте, друг мой, сучок в чужом глазу вы видите издалека, бревна же в своем не замечаете…

— Я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Нет смысла объяснять. Но это так!

Из соседней комнаты вдруг послышался пилящий, надтреснутый голос Сидель, которая тараторила, проглатывая слова, — так, что ничего нельзя было разобрать.

— Кто это там скрипит? — спросила Лоти заинтригованно.

— Это Сидель. Голос у нее малоприятный.

— Кто это Сидель?

— A-а, вы не знаете! Дочь квартирохозяйки, старая дева.

Свет керосиновой лампы упал прямо на лицо Лоти, оно похудело и осунулось пуще прежнего, несмотря на загар, еще оставшийся после свежего горного воздуха. На лице ее лежало какое-то новое выражение, выражение страдания. Под ее чудными, огромными серыми глазами пролегли темные полукружья, отчего глаза казались еще больше и стали совсем черными. Гордвайлю пришло в голову, что она наверняка часто мучается бессонницей — в этот момент это крайне его напугало. «Чего ей не хватает, этой Лоти?» — спросил он сам себя.

— Вы бы лучше сняли шляпку, — произнес он участливо. — А то голова разболится.

Лоти не ответила. Быть может, и вовсе не услышала его слов. Чуть склонив голову набок, она неподвижно сидела, глядя прямо перед собой, и, казалось, вся погрузилась в какие-то мрачные раздумья. Голос Сидель в соседней комнате уже замолк, да и снизу, с улицы, не доносилось ни звука. Тишина начала давить на Гордвайля. В ледяном молчании Лоти, такой живой от природы, таилось что-то крайне болезненное, неестественное и пугающее. Ему было тяжело с ней такой, и он решил любым способом нарушить тишину и перевести внимание Лоти на какой-нибудь пустяк, о котором хоть можно поговорить. Он взял ее руку и сказал:

— Вы так и не рассказали мне, как провели время в Тироле. Была приятная компания?

Лоти очнулась как от наваждения.

— Приятная компания? Какая еще приятная компания?!

— Ну там, в Тироле?

— Нет! Я и поехала туда вовсе не ради компании.

— Разве там не было других венцев?

— Отчего же, были. Банковские служащие и тому подобное. Ничего интересного.

Внезапно она вздрогнула, словно от озноба.

— Я закрою окно? Если вам холодно?

— Нет-нет, мне не холодно. То есть, вообще-то, немного холодно. Так что закройте, пожалуйста, если вам не трудно.

Сев снова подле нее, он спросил:

— Ну а коз там было много?

— Коз? Почему именно коз?

— Да так, просто к слову пришлось…

— Забавные у вас ассоциации, ха-ха-ха! Банковские служащие и козы! Впрочем, козы были. Я видела несколько. Вообще там много коров, огромные такие, толстые. По вечерам, когда они возвращаются с пастбища, вся деревня полнится перезвоном их колокольчиков. Хотя возвращается только часть стада. Большая же его часть остается все лето на альпийских лугах и спускается только осенью. Хозяева тогда радуются им, как вернувшимся из дальних странствий сыновьям. Только это и обсуждают на площади перед церковью по вечерам после работы. Коровы идут, украшенные венками из горных цветов, и тяжелые бубенцы раскачиваются у них на шеях. Каждый зажиточный крестьянин посылает несколько коров на летний выпас в Альпы.

— Должно быть, жизнь в таком тирольском селе интересна. Эти люди наверняка живут так же, как и триста лет назад.