Василий Еловских - В родных местах

• Название: В родных местах
• Автор: Василий Еловских
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1981

Новая книга курганского прозаика В. Еловских повествует о рядовых солдатах войны, о тружениках современной деревни, о рабочих и инженерах. Рассказы и очерки ставят важные проблемы морально-этического порядка.

---

— И глядит, как медведь, вылезший из берлоги. Разве так встречают?

— Аля, я хотел, знаете ли, сказать… Я вчера…

Он конфузился чуть не до слез.

— Что? — она помрачнела.

— Мм…

— Ну, говори.

— Я виноват, — бормотал он, понимая, что виноват ничуть не больше ее. — Получилось как-то неладно.

— Так. Хм! Наконец кое-что прояснилось. Ты со мной не поедешь?

— Нет. Не по мне это дело.

— Это окончательно? Или после первой рюмки передумаешь?

— Окончательно, Аля.

— Ну что ж… — она прошлась по избе и остановилась у комода, на котором лежали дамские золотые часы, купленные Семеном в комиссионном по сходной цене.

— У такого жадины, как ты, и такие симпатичные часики.

— Нравятся?

— Говорю — симпатичные.

— Возьмите, если нравятся.

— А что? И возьму.

— Пожалуйста.

«Будто плата за вчерашнюю любовь». Он поморщился, она заметила это и спросила:

— Жалко?

— Вовсе нет.

— Нет так нет. А знаешь, ты глуп, как сто баранов.

Вечером пришел Яшка. Собака была отвязана и бросилась на него; Семен не успел крикнуть, как собака полетела, отброшенная Яшкиным сапогом, и забилась в конуру, повизгивая.

Яшка подошел к окну, поманил Семена пальцем, как манят маленьких.

— Выдь на минутку.

Семен вышел.

— Как делишки?

— Ничего.

— Слыхал я, что отшвартовываешься от нас.

— Не пойму, о чем речь.

— Память тебе отбило, видно. Забыл, о чем договаривались.

— А, это о фруктах. Пустой разговор, слушай. И напрасно ты пришел меня уговаривать.

— Хм!

— А чужих собак, между прочим, бить запрещается по закону.

— Так! Вот что, много с тобой, с сукой, говорить не буду. Попомни: если будешь трепаться насчет меня…

Он погрозил кулаком.

* * *

Больше Семен ни к кому не ходил и все время отдавал хозяйству. Еще много надо было сделать в доме на Пристанской, но Семена тянуло как магнитом к дому на Луговой. Он начал там строить веранду, большую — пятнадцать квадратных метров, всю в стекле; она была как раз напротив окна комнаты, где жила Елена: не то чтобы так требовалось в интересах дела, а просто ему хотелось этого. Елена частенько открывала окно и смотрела, как ловко Семен орудует топором и рубанком.

Однажды спросила, почему он избрал профессию столяра. Он ответил, что уж как-то так получилось.

А в действительности получилось не «как-то так». Еще будучи пятнадцатилетним мокрогубым школьником, влюбился он в кудрявую девчонку-одноклассницу, у которой отец был превосходным столяром. Девочка то и дело заговаривала о столярах, о мебели. И Семен стал уверять ее, будто любит столярничать и жить не может без таких вещей, как рубанок, фуганок. Позднее он поступил на работу в райпромкомбинат учеником столяра и с тех пор полюбил эту профессию по-настоящему.

— Учиться бы вам надо, — сказала Елена в другой раз.

— На кого?

— Ну, если вам очень нравится столярное дело, на инженера-строителя, на инженера по деревообработке или как они там у вас называются. А сперва, конечно, надо среднюю школу окончить. Ведь вы трудолюбивы, учиться будете хорошо.

— А к чему мне это? — усмехнулся Семен. — Вон у нас на комбинате молодые инженера по восемьдесят рублей получают. Даже у самого директора оклад сто восемьдесят. А я загоняю вдвое больше директора, — похвастал он, — если все перевести на деньги.

— Можно ли все переводить на деньги. Не так как-то у вас… — вздыхала она.

К Семену подскакивал, всегда внезапно, по-мальчишечьи Ефим Константинович Щука и, приподняв правую бровь, говорил:

— Что-то никак не уразумею, на кой лешак вам самому тюкать топором. Куда выгоднее и приятнее быть работодателем.

— Мы никогда не нанимаем, а всегда своими руками, — с некоторым намеком отвечал Семен. Ему казалось, что старик всю жизнь прожил трепачом и бездельником и сейчас тоже с утра до ночи баклуши бьет и треплется.

— Чудной ты, купец, — похохатывал Щука, — с великими странностями. Всех понимаю, а тебя не пойму.

«Пустомеля, окаянная, — про себя ругал старика Семен. — Всю жизнь прожил, а ни кола, ни двора».

Перед осенью старику, к удивлению Семена, дали квартиру в Большом поселке. И тут Семен узнал от Лены, что Щука вовсе не таков, каким казался ему. Ефим Константинович с четырнадцати и до шестидесяти лет проработал на обувной фабрике, поначалу простым рабочим, а потом на разных начальствующих должностях. Когда было ему под сорок, он заочно окончил техникум. Жена его, фельдшерица, погибла на фронте. Была у старика однокомнатная квартирка, да отдал он ее брату, который заболел на Ямале чахоткой и приехал сюда с женой и четырьмя ребятишками. Говорят, старик читал запоем, любил рыбалку, шахматные турниры и лекции о международном положении, руководил где-то детским техническим кружком, его избрали депутатом горсовета, и вообще он был в городе, что называется, на виду.

Семен помог Щуке перевезти вещи, врезал в дверь его новой квартиры замок. Ефим Константинович достал кошелек, но Семен отказался от денег. А когда Щука хотел отдать ему плату за месяц, хотя прожил полмесяца, Семен рассердился.

— Странен ты, купец, — проговорил Щука. — Ей-богу, странен. Что-то в тебе есть настоящее, человеческое. Но какая-то дьявольская сила все же владеет тобой и заставляет тебя весь этот огород городить.

— Какой огород?

— Да, не буквально… Два домища, два огородища, квартиранты и всякие другие живые и неживые источники доходов. Не чистое это дело, мил-человек. Ты, наверное, уж две грыжи нажил. Да было бы во имя чего. Куда тебе, в двадцать ртов, что ли?

Когда перед заморозками Семен насыпал завалинку, Елена сообщила, что ей выписали ордер на квартиру в новом доме. Семен побледнел. Чувствуя это и стараясь, чтобы женщина не заметила, он резко повернулся, отошел — будто лопату понес — и, возвратившись, сказал:

— Вы, видать, радехоньки?

— Разумеется. А как же? — удивилась она. — Чудной вы какой!

Она переехала, и Семен перестал ходить на Луговую, хотя веранда еще не была достроена. Новых квартирантов вселяла мать. Семен не хотел, чтобы новые люди жили после Елены, и долго держал ее комнату свободной, выдумывая всякие отговорки для матери.

Совсем недавно он утеплил дверь врачихиной комнаты, почистил трубу. Странное, непонятное желание покровительствовать Елене он ощутил еще в тот день, когда впервые увидел ее и когда она предстала перед ним — сейчас он понимал, что то впечатление было обманчиво, — человеком испуганным и слабым, и это желание росло в нем.

И чем больше думал он о Елене, тем красивее, добрее, желаннее казалась она ему. И будто знал ее с далекого детства, всегда знал.

6

На комбинате был вечер передовиков. Семен тоже числился передовиком, получил пригласительный билет и надумал сходить в клуб. Пораньше поужинав в одиночку — мать куда-то ушла, — он стал одеваться в праздничное. Костюм у него добротный — сто семьдесят рубликов отдавал, новая рубашка; к ней, к этой рубашке, прелесть как подойдет галстук в крапинку.

Семен глянул на часы — до начала вечера оставалось всего ничего, можно опоздать, а он никуда никогда не опаздывал — и начал нервно перебирать все в шкафу, комоде, выискивая проклятый галстук, который потому и затерялся, что надевал его Семен только по великим праздникам. Отбросил крышку сундука, где валялись пропахшее нафталином материно белье и всякая чепуховина — старые открытки, пуговицы, брошки, сломанные ручные часы и лоскутья, — одним движением перевернул все сразу снизу вверх и увидел письмо в масляных пятнах. Необыкновенными казались не пятна, а почерк — торопливый, с резкими, злыми нажимами. Он поднял письмо…

«Привет, Полечка! Моя золотая, моя брильянтовая! Ты и в самделе для меня почти золотая, почти брильянтовая. Уж сколько я ухлопал на тебя деньжищ. И ишо клянчишь. Жена уж справлялась в бухгалтерии насчет моей зарплаты. Слава богу, что подкалымил на стороне. Да это дело скользкое. Все ж высылаю тебе сотнягу. Покудов хватит, а то растолстеешь. А мне толстые не нравятся. Я человек со вкусом, мне подавай тонких. На той неделе в среду приеду в ваш грешный поселок. Опять командировку выпросил. Приходи вечером в заезжую. Привезу меду, к тебе ведь без сладкого не подъедешь…»

Семен заметил еще два-три письма с таким же почерком. Он закрыл сундук. В дом вошла Пелагея Сергеевна.

— Что тебе там надо?

Не отвечая на вопрос, он сказал:

— Сожги эту пакость.

У Семена стало отвратительно на душе. Нет, любовные письма к матери не удивили его. Он знает: раньше она была «легка» на любовь и где что можно — брала. Знает… И все же неприятно…

В клубе Земерова остановил начальник цеха ширпотреба Бетехтин, майор в отставке, человек уже старый, но еще сохранивший выправку и зычный голос строевика, имевший привычку о серьезных вещах говорить без каких-либо предисловий, что называется в лоб.