Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

• Название: Обратно к врагам: Автобиографическая повесть
• Автор: Виктория Бабенко-Вудбери
• Издательство: КМ Академія
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 966-518-188-2

Автобиографическая повесть. Судьба героини, история ее семьи, вплетенная в историю страны 20­-40-х годов XX столетия, не оставит равнодушным читателя любого возраста.

Детство и довоенная юность Виктории Бабенко-Вудбери прошли в советской Украине. Все издержки сталинского режима семья Бабенко испытала на себе.

В годы фашистской оккупации Виктория, как и тысячи ее ровесников, была вывезена на работы в Германию.

Пройдя через ужасы рабства, побег, мытарства возвращения домой, она вновь решилась на разлуку с родными, смертельный риск обратного пути на Запад, на уничижительное отношение родины к людям, брошенным ею же на милость врага.

Эта книга — дань любви Украине, пронесенной автором через годы и расстояния, вклад в историческую память украинцев.

Книга рассчитана на самый широкий читательский круг.

---

К последним я, конечно, не принадлежала. В лагере были более красивые девушки. К интеллигенции? — Я была слишком молода. К привилегированным я не могла себя причислить, так как мой отец никогда не был партийным.

Я сидела и молчала, стараясь угадать, куда меня причислят. Майор прервал молчание:

— Сначала выпьем чайку. Иван, принеси все сюда! — обратился он к парню, который открыл мне дверь. Иван исчез и минут через пять вошел в комнату с большим подносом. Затем он начал расставлять на широком кофейном столе чашки, блюдца, поставил чайник, бисквиты, варенье, сахар, бутылку рома и на отдельной тарелочке тонко нарезанный лимон.

— Вы будете пить чай с чем? С ромом или с вареньем, как при царе? — с явной насмешкой обратился ко мне майор.

— С ромом, — буркнула я себе под нос, не зная, что лучше для расположения духа. Кроме того, я все еще волновалась и думала, что ром успокоит меня. Иван налил нам в чашки чаю и удалился, а офицер подсунул мне бутылку рома.

— Меня зовут Николай, а вас, кажется, Виктория?

— Да.

— Красивое имя. Довольно редкое в Союзе.

— Это от моего деда. Он назвал меня по имени корабля, на котором когда-то служил, — объяснила я ему, наливая себе немного рома в чай.

— Интересно, — сказал он и, отхлебнув своего чаю, тоже с ромом, вынул пачку американских сигарет.

— Вы курите?

— Нет. Спасибо.

— Можно мне?

— Да, пожалуйста, — ответила я, удивляясь его вежливости.

Я сидела на широком, мягком диване светлой кожи. Он — напротив меня в таком же мягком и удобном кресле. Мы хорошо видели друг друга: малейшее изменение его лица, каждое невольное движение руки, каждый взгляд. Так обычно психолог изучает свой объект, чтобы понять самую его сущность. Я знала, чего хочет майор. Но знал ли он, что я чувствовала? Стараясь не поддаться его гипнозу, я была настороже. В действительности, я не знала точно, чего ему надо, но я инстинктивно чувствовала, что он не напрасно пригласил меня на частную квартиру. Как бы угадывая мои мысли, офицер сказал:

— Я пригласил вас сюда, чтобы спокойно проверить ваше дело. Оно особенное. — При этом он улыбнулся, стараясь, вероятно, завоевать мое доверие. Он действительно был мил. И его улыбка была даже очень привлекательной. Она как-то успокаивала меня. Есть люди, которые так улыбаются, что меняют настроение человека.

— Вы думаете, майор, что мое дело заслуживает особого внимания? — сказала я, немного осмелев, но тотчас же немного испугалась своей смелости.

— Пожалуйста, угощайтесь! Вот бисквиты, — сказал майор и подал мне тарелку с бисквитами. Я взяла бисквит и сунула его в рот.

— Может, меньше говорить будет лучше. Ведь недаром же — молчание золото.

— Вчера в общих чертах вы рассказали мне о своей жизни. Начните с того, как Верховный суд приговорил вашего отца к ссылке в Сибирь.

Вероятно, он хочет проверить мою преданность родине. Я немного помолчала. Этот период моей жизни не был одним из лучших. В те годы я жила у бабушки и дедушки и только во время летних каникул ездила домой. А мама одна работала на всю семью и мы жили в невероятной нужде. Это также было время, когда моя вера в советское правительство сильно пошатнулась. Я даже писала стихи против режима. А дядя Федя, будучи уже преподавателем в Военной академии, тайно помогал нам материально, и никто из его начальства не знал, что у него есть репрессированный брат, — все это невозможно было рассказать офицеру НКВД.

Майор закурил папиросу и начал смотреть папку с моим делом. А я, сначала запинаясь, начала говорить. Говорила я медленно, не вдаваясь в подробности, но в то же время, стараясь дать ему понять о тяжелом для нас времени без отца. К концу рассказа я еще раз вернулась к теме отца в Сибири. Я чувствовала, что это было то, на чем майор испытывал мою преданность родине — ведь в глазах правительства семьи репрессированных всегда считались ненадежными элементами.

— Когда это случилось, — сказала я, — я была еще подростком. Поэтому я почти ничего не знаю о причинах и обстоятельствах, приведших к ссылке отца. Его судили как врага народа. Пару раз он писал нам из Сибири. Но вскоре после объявления войны всякая связь с ним прекратилась.

— А что вы об этом теперь думаете? — спросил майор.

— Я люблю мою родину, — ответила я, — и готова служить моему отечеству.

Конечно, что я могла ему еще сказать на такие вопросы? Эти стереотипные фразы я помнила еще со школы. Так все говорили с официальными лицами.

— А вы не думаете, что в Германии лучше, чем у нас на родине? — спросил майор, меняя тему.

— Да. В определенном смысле лучше, — ответила я. — Особенно в материальном отношении. Но я думаю, что скоро и у нас будет лучше.

Это тоже нам вбивали в головы и в школе, и по радио, и в газетах. Весь Советский Союз жил для будущего.

— Вы действительно так думаете, несмотря на то, что ваш отец был сослан? — майор опять вернулся к моему больному месту и с едва заметной улыбкой посмотрел на меня.

Я выпила мой чай с ромом и, казалось, сделалась немного развязнее. Я уже меньше боялась его вопросов и высказывала свое мнение довольно смело.

— То, что мой отец в Сибири, не является для меня причиной меньше любить родину. — Ведь я же возвращаюсь! Это одно уже есть достаточным доказательством, что я люблю нашу страну!

— А что вы думаете о Коммунистической партии, — спросил майор.

— Это одна из лучших партий в мире, во главе которой стоит самый мудрый вождь и учитель, — ответила я избитым коммунистическим лозунгом. — «Верит ли он тому, что я ответила?» — промелькнуло у меня в голове.

И вдруг майор расхохотался.

— Как вы все хорошо отвечаете, как по книге.

Я немного смутилась. Но он тотчас же спросил:

— А вы бы хотели принадлежать к этой партии?

— Да, конечно… Это было бы самое большое счастье в моей жизни…

Я вдруг замолчала. Это было уж слишком. Если он умен, он никогда не поверит, что я говорю правду. А кажется, он даже очень умен. Все эти шаблонные ответы даже самому обыкновенному человеку показались бы подозрительными.

Несколько минут майор внимательно смотрел на меня. Его глаза медленно скользили по всему моему телу и на секунду задержались на левой груди, где поблескивала серебряная шпала американского офицера! В спешке я совсем забыла ее снять. «Он сейчас начнет спрашивать об этом», — подумала я. Но он не спросил об этом, а только произнес:

— Ну, дальше.

Он посмотрел в папку. А я начала рассказывать ему о моей работе в Германии, о наших унижениях, о голоде, о непосильной работе на заводе и, наконец, о нашей забастовке в лагере, о моем побеге, завершившемся неудачей.

Он слушал, не прерывая. Когда я закончила, он спросил:

— Вы сказали, что у вас есть дядя, который был комиссаром в армии. Где он теперь?

— Я не знаю. Мы ничего не слыхали о нем с самого начала войны. В последнем письме он писал нам, что его посылают в Прибалтику и что он оттуда напишет. Но мы не получили больше ни одного письма.

— А вы встречали власовцев в Германии?

— Да, я встретила несколько человек. Но мой дядя никогда бы не сдался в плен, — поспешила я добавить. — Он убежденный коммунист, и однажды, когда он гостил у нас, он сказал, что в случае войны и плена он должен застрелить себя.

Несколько минут мы опять молчали. Потом майор, как бы что-то взвешивая, начал медленно говорить:

— Вы должны знать, что эти люди — враги нашей страны. Если вы любите нашу родину и Сталина, вы должны помочь нам в борьбе с врагами. Вы интеллигентная, знаете языки. Такие люди, как вы, нужны родине. Ведь мы освободили вас от рабства в Германии. Но и среди освобожденных прячутся наши враги.

Я качнула головой в знак согласия. А майор после минутного молчания, сопровождавшегося пристальным взглядом, продолжал:

— А что вам говорили власовцы?

— Они, конечно, рассказывали нам о своих идеалах, как они хотели создать демократическую Россию. Сначала вместе с немцами они должны были разгромить коммунистов, затем — изгнать немцев из России.

— Вы называете это идеалами? — спросил майор.

Я улыбнулась — мне надо было быть начеку. Очень легко придраться к каждому необдуманно сказанному слову.

— Это, конечно, утопические идеалы, — поправила я себя. — Ведь такую программу нельзя же принимать всерьез.

— Вы знаете фамилии этих власовцев?

— Нет, товарищ майор. Я не запомнила их фамилий. Это было два года тому назад, и я видела их всего несколько минут.

От его настойчивых вопросов о власовцах мне сделалось немного не по себе. Он, вероятно, заметил это.

— Может, еще чаю?

— Нет, спасибо.

Майор закурил папиросу, встал и, прохаживаясь по комнате, начал говорить. Он говорил не спеша, четко произнося каждое слово: