Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

• Название: Обратно к врагам: Автобиографическая повесть
• Автор: Виктория Бабенко-Вудбери
• Издательство: КМ Академія
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 966-518-188-2

Автобиографическая повесть. Судьба героини, история ее семьи, вплетенная в историю страны 20­-40-х годов XX столетия, не оставит равнодушным читателя любого возраста.

Детство и довоенная юность Виктории Бабенко-Вудбери прошли в советской Украине. Все издержки сталинского режима семья Бабенко испытала на себе.

В годы фашистской оккупации Виктория, как и тысячи ее ровесников, была вывезена на работы в Германию.

Пройдя через ужасы рабства, побег, мытарства возвращения домой, она вновь решилась на разлуку с родными, смертельный риск обратного пути на Запад, на уничижительное отношение родины к людям, брошенным ею же на милость врага.

Эта книга — дань любви Украине, пронесенной автором через годы и расстояния, вклад в историческую память украинцев.

Книга рассчитана на самый широкий читательский круг.

---

Чиновник захлопнул папку и улыбаясь сказал:

— Да. Сначала мы должны найти ваш транспорт. А пока посидите в отеле.

«В отеле? Действительно в отеле? — удивлялась я. — А как они найдут наш транспорт, которого не существует?»

После допроса, который длился не более часа, мы с Любой опять встретились в длинном коридоре. В сопровождении полицейского нас снова посадили в машину и привезли к огромному зданию… тюрьмы. «Так вот он, этот отель! Как я могла быть такой наивной, допуская возможность настоящего отеля».

Нас ввели во двор тюрьмы и передали тюремным надзирателям. Тяжелые решетчатые ворота закрылись за нами, и огромный замок щелкнул и повис с другой стороны. Гестаповец, который сопровождал нас, оглянулся уже за воротами и сказал:

— Я постараюсь, чтобы вас недолго продержали здесь.

В тюремной конторе у нас отобрали все вещи, кроме одежды, — у нас и так почти ничего не было, — и отвели в камеру.

— Видишь, куда нас завели твои планы, — вдруг сказала Люба со слезами на глазах, — лучше бы я оставалась в Дрездене.

Я молчала. Ее упрек обидел меня. Разве я могла предвидеть это? Кроме того, ведь она сама согласилась на побег! Но потом я ответила:

— Здесь, по крайней мере, хоть воздух чистый, не такой, как на заводе. И нам не нужно стоять у станка днями и ночами по двенадцать часов.

Ровно в полдень принесли обед. Немецкая пунктуальность сказывалась и здесь. Суп был лучше, чем в лагере, вкуснее и гуще. Так как мы две ночи уже не спали, мы сразу же после обеда легли на свои нары. Но не успели мы задремать, как открылась дверь и толстая, неприятная женщина как вихрь ворвалась в нашу камеру:

— Сейчас же встать! Убрать постели! Днем не разрешается лежать на постелях! Здесь не санаторий! — кричала она.

Как пораженные громом, мы с Любой вскочили с постелей и, схватив наши одеяла, положили их обратно на нары.

— Господи! — сказала Люба после ухода надзирательницы. — Даже в тюрьме нет покоя.

Мы опять сели на наши нары и просидели до вечера. После ужина — черный кофе и ломоть хлеба — усталые и измученные, мы сразу же повалились на нары и быстро уснули.

Нас разбудили в половине шестого утра. Минут через пять нас повели к умывальникам в конце коридора. Кроме нас, там были и другие женщины. К умывальникам водили по очереди: две-три камеры, затем другие две-три. На умывание уделялось не больше пяти минут. За это время нельзя было ни с кем даже поздороваться. Завтрак был в восемь часов. Как и ужин — черный кофе и такой же черный ломоть хлеба. После завтрака — ожидание обеда, затем ужина. На следующий день — то же самое. Так мы просидели в тюрьме три дня. Эти три дня были довольно печальными. У Любы постоянно было плохое настроение, она была подавлена и неразговорчива. А я чувствовала себя виноватой во всем.

На четвертый день к нам в камеру привели молодую чешку, а на следующий день — еще одну. Теперь в нашей камере стало тесновато. Все четыре кровати были заняты.

С их приходом начались оживленные разговоры. Чешки рассказывали о своих мужьях, детях, друзьях, и о своей жизни в городе. Своими разговорами они внесли в камеру дух иного мира, — мира, о котором мы с Любой вот уже больше года не имели никакого понятия. Сначала мы жили в лагере, как в заточении, а теперь — в тюрьме. Но мало-помалу мы стали входить в этот забытый для нас мир с его радостями, печалями и беспокойствами. Рассказывая нам о своей жизни в оккупированной Чехословакии, женщины не стеснялись ругать немцев последними словами. Из их рассказов мы узнали, что чешское население враждебно относится к немцам.

— Эти проклятые немцы! — возмущалась одна из них. — Лишь только потому, что я назвала швабку свиньей, я теперь сижу в этой дыре.

Другая тоже не унималась — ругая немцев, она целый день то плакала, то смеялась. Однажды утром, в порыве гнева, одна из них начала громко стучать в дверь. Тотчас же явилась наша толстая надзирательница и объявила нам, что мы все остаемся без обеда. Это ничуть не смутило наших чешских соседок, но для нас с Любой это была не очень приятная перспектива. Уже на третий день нашего пребывания в тюрьме мы заметили, как быстро теряем в весе. Люба, раньше немного полнее меня и со здоровым румянцем на лице, заметно похудела и побледнела. А у меня, кроме потери веса, начались головные боли и боли в груди. За все пять дней пребывания чешек с нами в камере мы три раза лишились обеда. Но на пятый день их увели, вероятно, освободили. А на следующий день после их освобождения нам с Любой приказали одеться.

Нашей радости не было предела. Но каково же было наше разочарование, когда мы узнали, что нас ведут только на десятиминутную прогулку во двор. Этот двор был в форме небольшого четырехугольника, и высокий каменный забор окружал его с трех сторон. А внутри этого четырехугольника гусеницей вдоль стен ходили заключенные, мужчины и женщины. Я заметила, что все заключенные пристально всматриваются друг в друга, надеясь, вероятно, увидеть знакомых. Одна красивая девушка, низенького роста, с роскошными темными волосами, привлекла мое внимание — на ее пальто была нашита желтая звезда Давида. Мне пришлось узнать ее поближе, когда через две недели нашего пребывания в тюрьме нас перевели в другую камеру, где сидела она и еще одна полька.

Ее звали Розой. Маленькая, но необыкновенно живая и подвижная, она никогда не сидела спокойно. С утра до вечера она все время двигалась: чинила одежду, убирала и чистила наши шкафчики для одежды, висевшие на стене, — их было четыре в этой камере. В предыдущей, где мы сидели раньше, шкафчиков вовсе не было.

Я старалась угадать, почему нас перевели к этим иностранкам? Может, потому, что мы тоже иностранцы? — Тюрьма была набита чехами. Или потому, что нам еще долго придется ожидать неизвестного?

Мне редко приходилось встречать кого-нибудь более чистоплотного и порядочного, чем Роза. Помимо этого, она всегда была в хорошем настроении: никогда не унывала, была веселой, даже пела. И все это несмотря на то, что, будучи еврейкой, она могла ожидать самого худшего. Мы узнали, что она уже восемь месяцев сидела в тюрьме.

Наша другая соседка по камере была польская актриса. Она туманно рассказывала о себе, но из всего мы заключили, что она была связана с подпольщиками, и за это, вероятно, сидела.

Итак, в компании этих двух интересных девушек мы провели больше двух месяцев. В их обществе время проходило очень быстро. Мы все строго придерживались дневного режима: вставали рано, по звонку, мылись, убирали постели, затем в восемь часов садились за вычищенный добела деревянный стол и все вместе завтракали. Несмотря на то, что каждый день нам давали одно и то же: черный кофе и ломоть черного хлеба, мы ели с большим аппетитом, воображая, что едим хлеб с маслом, яйца и пьем ароматный чай. Нашу скудную еду мы обычно сдабривали разговорами о вкусных блюдах, которые мы когда-то ели. После завтрака, если не было работы по чистке камеры, наша надзирательница часто приносила нам штопать носки, вероятно, ее мужа, или мы чинили свою одежду. При этом кто-нибудь рассказывал что-то интересное из своей жизни или просто вспоминали прошлое. Роза всегда беспокоилась о том, чтобы мы не сидели сложа руки, молча. Она считала, что отсутствие занятия или разговора наведет нас на грустные мысли. Она учила нас встречать каждый новый день, как подарок свыше, и сама старалась провести этот день как можно более счастливо.

По пятницам мы должны были все выносить из камеры в коридор и делать генеральную уборку: скрести пол, лавки, стол, подоконники, шкафчики — все под надзором нашей «толстой утки», как мы ее прозвали позже. И опять моему удивлению не было конца: Роза как будто радовалась, что есть такая работа. Когда кто-нибудь из нас стонал и неохотно мыл пол, она делала и эту работу за него.

После обеда мы, по обыкновению, сидели на наших койках и разговаривали. Благодаря Розе, мы никогда не скучали, мы всегда слушали какие-нибудь интересные истории.

Однажды она рассказала о себе. Ее родителей увели в концлагерь. Сама она чудом спаслась. Еще до войны она дружила с одним молодым немцем, которого забрали на фронт. За необыкновенные заслуги он был удостоен большой награды, от которой отказался, изъявив желание, чтобы вместо награды ему разрешили жениться на Розе. Ему как будто не отказали, но попросили дождаться конца войны. А тем временем Розу посадили в тюрьму. Вначале Роза получала от него письма довольно часто, но потом письма стали приходить все реже. И теперь она уже и сама перестала верить в то, что ее жениху удастся освободить ее. Более того, она скорее надеялась на русских, которые победят немцев и освободят ее из этой тюрьмы.

Мы старались угадать, где сейчас находится фронт. Будучи изолированными от внешнего мира, мы ничего не знали о ходе войны.

Однажды наша толстая утка спросила нас, хотим ли мы в церковь. Роза, как еврейка, не смела идти с нами. Люба не верила в Бога и осталась тоже. А польку и меня надзирательница повела в воскресенье на тюремную церковную службу.