Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

• Название: Обратно к врагам: Автобиографическая повесть
• Автор: Виктория Бабенко-Вудбери
• Издательство: КМ Академія
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 966-518-188-2

Автобиографическая повесть. Судьба героини, история ее семьи, вплетенная в историю страны 20­-40-х годов XX столетия, не оставит равнодушным читателя любого возраста.

Детство и довоенная юность Виктории Бабенко-Вудбери прошли в советской Украине. Все издержки сталинского режима семья Бабенко испытала на себе.

В годы фашистской оккупации Виктория, как и тысячи ее ровесников, была вывезена на работы в Германию.

Пройдя через ужасы рабства, побег, мытарства возвращения домой, она вновь решилась на разлуку с родными, смертельный риск обратного пути на Запад, на уничижительное отношение родины к людям, брошенным ею же на милость врага.

Эта книга — дань любви Украине, пронесенной автором через годы и расстояния, вклад в историческую память украинцев.

Книга рассчитана на самый широкий читательский круг.

---

— Известно ли вам, — продолжал спрашивать майор, — что забастовки наносят вред продуктивности нашего предприятия?

— Но ведь вам также известно, что мы все работаем очень много. И многие из нас приехали сюда добровольно. Мы надеялись зарабатывать здесь себе на хлеб, и что мы получаем за нашу тяжелую работу? Нас называют коммунистами, мы живем в лагере и только на два часа в воскресенье или в субботу нам разрешают выходить. Мы здесь, как в плену. Конечно, мы получаем некоторые деньги за нашу работу, но что нам делать с ними, если нам даже не разрешают заходить в немецкие магазины?

— Вы должны понимать, что теперь война.

— Да, мы знаем, что война. Но многие из нас убежали от коммунистов. Там, на родине, когда нас вербовали на работы, нам обещали, что нас будут защищать от коммунистов. Нам обещали работу в человеческих условиях жизни и, конечно, достаточно питания.

— Когда кончится война, ваше положение изменится. Сейчас в Германии слишком много иностранцев, поэтому нелегко устроить всех как следуёт. Кроме того, мы еще не знаем, кто из них наш друг, кто враг.

Последние слова майора сразу же напомнили мне наше комсомольское собрание в Запорожье, когда на вопрос Потапова о том, почему в процессе чистки страдает так много невинных, ответом было: «Лес рубят — щепки летят! — Мы строим коммунизм». Конечно, как представитель нацистского режима, майор отстаивал его позиции и старался успокоить нас, как мог. Знал ли он о больших планах Гитлера истребить всех славян? Если не знал, то, может, он действительно верил в то, что наше положение после войны улучшится. А если знал, то значит он врал, чтобы на время присмирить нас для своей же выгоды: чтобы мы неустанно, день и ночь, работали на них.

Наконец майор встал:

— Я побеспокоюсь о том, чтобы ваше питание в лагере улучшилось. Но не устраивайте больше забастовок. Приходите прямо ко мне и рассказывайте о ваших проблемах.

Он подал мне руку:

— Вы найдете дорогу обратно в цех?

— Да.

Прощаясь еще раз со мной в приемной, он сказал секретарше:

— Бориса ко мне и мою машину.

— Витя идет! — слышу я голос Карло, который, возвращаясь из «мужской», увидел меня у входа. Но первым увидел меня Гофман из своего стеклянного домика. Он тут же вылетел из него и, улыбаясь, пошел мне навстречу. Поравнявшись со мной, он повернулся и повел меня к моему станку, где он, на всякий случай, уже поставил другую девушку работать. Искоса поглядывая на меня, он, как бы шутя, сказал:

— Ну, не съел вас рыжий майор?

«Откуда он знает, что мы называем майора рыжим?» — подумала я удивляясь.

— Как видите, нет!

Как только я принялась за работу, один за другим начали подходить ко мне коллеги, сначала иностранцы. Они поздравляли меня с возвращением.

— Мы думали, что ты больше не вернешься, — сказал бельгиец Беня, который уже давно пытался назначить мне свидание. За ним подошел и его друг Константин, тоже бельгиец:

— Такого еще ни с кем не случалось, Витя, — сказал он. — Ты должна подарить нам на память свою фотографию.

После обеденного перерыва подошел Геня. Он сначала молча мерил отверстия в снарядах, а затем, глядя на меня, сказал:

— Я должен с тобой поговорить. Выйди в воскресенье. Я буду ждать тебя возле вашего лагеря. — На этот раз я согласилась. А перед концом рабочего дня подкралась ко мне и Лида. Тоже, как бы проверяя снаряды, она шепнула:

— Ты только представь себе: рыжий поехал к нам в лагерь и совсем неожиданно сделал инспекцию на кухне. Комендант получил от него такой нагоняй, что теперь у тебя там есть настоящие «друзья», поздравляю! — Так что смотри в оба!

— Да как ты узнала все это?

— Я все знаю, — засмеялась она и удалилась.

— Ага, баланда стала лучше! — крикнула Татьяна на следующий день, когда мы пошли за супом. — Витька, что же ты говорила этому рыжему?

— Да я ему все рассказала, как есть, — отвечала я, гордая и довольная.

— Тебя, крикливая, он бы не слушал, — начала подстрекать ее Мотя.

— Обозвалась, тихоня! — отвечала ей Татьяна.

— А вы видели, как Жорж шлепнулся на пол от Витькиного толчка? — сказала Тамара.

— Так ему и надо, — поддержала Тамару ее мать.

— Ему надо было бы просто плюнуть в рожу, — подала свой голос и Шура.

— Придет время, он еще получит по заслугам, — опять сказала мать Тамары.

— А на заводе все иностранцы ликовали, узнав о нашей забастовке, — говорит Люба.

— Но без рыжего тебя бы отправили куда-нибудь в иное местечко, — сказала вдруг Лида, входя в комнату. — Это я узнала от уборщицы коменданта. Он на тебя теперь так зол, что ты лучше не попадайся ему на глаза. Да и вообще, вся лагерная администрация против тебя. И, конечно, они все сделают, чтобы при первой же возможности отделаться от тебя. Ты лучше имей это в виду!

Это я заметила сразу же в воскресенье, когда пошла в комендатуру за пропуском. Все полицейские общались со мной так приветливо и мило, что мне это показалось подозрительным. Когда я вечером возвратилась в лагерь, полицейский у ворот посмотрел на часы и сказал:

— Вы опоздали на десять минут. Я должен доложить об этом коменданту.

Свидание с Геней

Но в это воскресенье погода стояла чудесная. Мы с Геней шли по залитой солнцем улице, по обеим сторонам которой уже зеленели деревья. Было начало мая. Геня был одет в светлый бежевый костюм, через плечо он повесил фотоаппарат. На мне было белое платье, по майской традиции нашей страны. По-видимому, мы были красивой парой, потому что многие прохожие оборачивались и смотрели на нас. Я, конечно, сняла мой знак «ОСТ».

Я никак не могла наглядеться на зеленые деревья, на поляны с густой травой, на цветы, на синее, прозрачное небо. Я только теперь заметила, что пришла весна. В лагере мы не видели ни зелени, ни цветов, мы не замечали даже смены времен года. И вдруг я увидела, сколько вокруг красоты, и все это блаженствует, не касаясь меня. Я шла среди этой красоты, как заколдованная, и даже не слушала, что говорил мне Геня. Очнулась я только тогда, когда он тронул мою руку.

— О чем ты думаешь?

— Я думаю о том, как красиво здесь. А ты?

— Я думаю о том, что хотел бы побыть с тобой наедине. Пойдем куда-нибудь, где я мог бы тебя поцеловать.

Я рассмеялась.

— Куда же мы пойдем?

— Пойдем в парк, там есть скамейки, и мы можем присесть.

Мы направились в парк и сели на скамью, но и здесь мы не были одни. Парк был переполнен гуляющими, главным образом немцами. Никто, конечно, не подозревал, что мы не немцы. Мы тоже начали гулять по парку, и только через некоторое время парк начал пустеть — немцы спешили в кафе пить свой послеобеденный кофе, а мы с Геней сели на скамейку и стали целоваться. Между поцелуями он рассказывал мне о себе, о своей семье в Чехословакии, об университете, где он учился. Он был убежден, что после окончания войны продолжит свою учебу, станет литературным критиком или профессором. Он говорил о том, что Гитлеру обязательно будет конец и что между Россией и Чехословакией будет большая дружба. Мы еще долго болтали о будущем, наконец я сказала:

— Ты хотел со мной о чем-то поговорить. Так я поняла на заводе.

— А разве мои поцелуи не говорят тебе ни о чем? — ответил он.

Стало немножко прохладно, и Геня набросил на мои плечи свой жакет. Затем он повел меня в лагерь, условившись встретиться опять. Но в следующее воскресенье пропуска мне не дали.

Через забор я видела, как Геня стоял в отдалении и ждал меня. Им запрещалось подходить близко к нашему лагерю. Я сказала одной из девушек, чтобы она подошла к нему и передала, что мне не дали пропуска. Она это сделала, и я видела, как Геня, опустив голову, ушел.

Через неделю мы встретились опять. Вышло постановление, вероятно благодаря рыжему майору, которым нам разрешалось отсутствовать в воскресенье после обеда дольше. Теперь можно было не спешить, и Геня предложил поехать в Дрезден посмотреть бега. Мы сели на трамвай и через полчаса уже были на ипподроме.

Погода опять была прекрасная. Я сняла свой «ОСТ» еще при входе в трамвай. Потом мы шли к ипподрому пешком. Везде гуляли люди и разговаривали на разных языках. И здесь попадались нам навстречу жандармы, но никто из них не обращал никакого внимания на то, кто немец, а кто не немец. Все мысли о войне и о лагере были далеко позади. Геня покупал мне сладости и мороженое. Беззаботно, не спеша, мы шли среди пестрой массы людей, но я нигде не замечала русских. Может, они, как и я, сняли свои знаки «ОСТ» и влились в общий поток гуляющих.

Мужчины стояли группами и обсуждали, какая лошадь будет первой, заключали пари. Но мне казалось, что только немногих интересовали бега. Люди покупали газеты, журналы. Женщины, нарядно одетые, смеялись и флиртовали. Молодые парочки ходили обнявшись, и война казалась так далеко, будто вообще не касалась никого из присутствовавших на скачках. Все было празднично. Город еще не знал ни американских, ни английских бомбежек. Иногда и здесь поднимали тревогу, но никто не обращал на это серьезного внимания. Пока еще жизнь шла своим чередом, довольно мирно. Еще не пришло время бомбардировок Дрездена. Иногда и у нас на заводе тоже давали тревогу. Но только немцы шли в бомбоубежище. Нас, иностранцев, обыкновенно выводили во двор, где мы стояли и с любопытством смотрели в небо на самолеты. Но скоро вышло распоряжение и иностранцев вести в бомбоубежище — немцы боялись саботажа.