Борис Фрезинский - Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)

• Название: Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)
• Автор: Борис Фрезинский
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Политика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4448-0042-3

В книгу историка русской литературы и политической жизни XX века Бориса Фрезинского вошли работы последних двадцати лет, посвященные жизни и творчеству Ильи Эренбурга (1891–1967) — поэта, прозаика, публициста, мемуариста и общественного деятеля.

В первой части речь идет о книгах Эренбурга, об их пути от замысла до издания. Вторую часть «Лица» открывает работа о взаимоотношениях поэта и писателя Ильи Эренбурга с его погибшим в Гражданскую войну кузеном художником Ильей Эренбургом, об их пересечениях и спорах в России и во Франции. Герои других работ этой части — знаменитые русские литераторы: поэты (от В. Брюсова до Б. Слуцкого), прозаик Е. Замятин, ученый-славист Р. Якобсон, критик и диссидент А. Синявский — с ними Илью Эренбурга связывало дружеское общение в разные времена. Третья часть — о жизни Эренбурга в странах любимой им Европы, о его путешествиях и дружбе с европейскими писателями, поэтами, художниками…

Все сюжеты книги рассматриваются в контексте политической и литературной жизни России и мира 1910–1960-х годов, основаны на многолетних разысканиях в государственных и частных архивах и вводят в научный оборот большой свод новых документов.

---

Месяц спустя Эренбург информировал Лидина: «Я кончил роман (маленький, 7–8 листов). Заранее предвижу все нападки: 1) апология мещанства, 2) введение романтически-гротескных фигур в быт и пр.»[298].

Новый роман выпустило парижское издательство «Геликон» тиражом всего в 1000 экземпляров, вышел он по-русски и в Риге. Судьба советского издания складывалась, как это было со всеми книгами Эренбурга, нелегко. Журнал «30 дней» напечатал роман с большими купюрами (№ 1–3 за 1927 год); отдельное издание готовило издательство «Земля и фабрика» (формально включив новую книгу автора в состав его собрания сочинений в восьми томах, оно оттягивало ее выход до выпуска всех первых томов). «Я очень зол на „ЗиФ“ за „Проточный“, но они клянутся, что роман выйдет в апреле отдельной книгой без купюр», — сообщал Эренбург Лидину 22 марта 1927 года[299]. Вскоре стало известно, что все книги, вошедшие в собрание сочинений Эренбурга, издательство намерено подвергнуть цензурной правке. «Мой „Проточный“ выходит в обезображенном виде, от „Рвача“ останутся только рожки-ножки», — жаловался Эренбург Е. Полонской 16 апреля[300], а 3 мая он пишет Лидину: «Сегодня мне пришлось телеграфировать ЗиФу, что я отказываюсь от выпуска „В Проточном“ отдельным изданием ввиду совершенно неприемлемых купюр»[301].

Все же «ЗиФ» выпустил «В Проточном переулке» в 1927 году — седьмым томом собрания сочинений, который вышел раньше первого тома, выпущенного в 1928-м. Эренбургу удалось смягчить цензурный пресс, и только «Рвача» спасти он не смог — требования цензуры остались неприемлемыми, и «полное собрание сочинений» вышло без «Рвача», то есть без пятого тома.

Большую статью об Эренбурге вождя пролетарских писателей (главы пресловутого РАППа) Леопольда Авербаха издательство разрезало на куски, которые печатались в качестве редакционных предисловий к отдельным томам. В предисловии к «Проточному» Авербах утверждал: «Эренбург не современен, он не видит замечательной жизни, которая распускается на земле, не видит масс, перестраивающих жизнь». Процитировав затем слова Н. И. Бухарина из его «Злых заметок»: «Нам нужна литература бодрых людей, в гуще жизни идущих, храбрых строителей, знающих жизнь, с омерзением относящихся к гнили, плесени, гробокопательству, кабацким слезам, разгильдяйству и юродству» и заявив: «Это положение остается верным и в отношении автора „Проточного переулка“»[302], Авербах давал читателям понять, что новая книга Эренбурга «нам не нужна». Слишком многое в «Проточном переулке» должно было раздражать Авербаха лично и слишком многое было в ней политически абсолютно уязвимо. Например, перебравшийся в Москву из Гомеля Юзик — горбун, игравший на скрипке перед киносеансами, — с его еврейской склонностью, не имея даже марксистского образования, рассуждать на общие темы. Действие романа происходит в пору, когда нэп начали неумолимо сворачивать, намереваясь задушить нэпманов налогами. Вот к Юзику прибегает, запыхавшись, гражданка Лойтер:

«— Вы слыхали, на сколько нас обложили? Теперь скажите мне — почему вы делали эту революцию?

Юзик задумался. Он никогда не отвечал сразу.

— Я ее не делал. Я жил тогда в Гомеле, и я играл в ресторане „Конкордия“ на скрипке. Но я тоже кричал „ура“. Хотя у меня нет настоящих мыслей, а только горб, я тоже кричал. И я смеялся. Я думаю, что все тогда делали революцию. Вы тоже делали революцию, мадам Лойтер. И тот, кто вас обложил налогами, он тоже делал революцию. А почему мы ее делали? Этого я не знаю. Почему делают детей, мадам Лойтер? Наверное, потому, что у людей маленькая голова и большое сердце.

философия Юзика никому не нравилась: она пахла провинциальным луком и безропотностью старой „черты оседлости“. А в Москве люди хотят удачи. Гражданка Лойтер, раздосадованная, кричала:

— Вы говорите глупости, Юзик. Смешно! Когда они здесь поставили сто шестьдесят, вы хотите меня утешить такими разговорами…»[303].

Приговор, вынесенный Эренбургу имевшим марксистское образование Леопольдом Авербахом, давал установку всей официальной критике, и критика строчила о «Проточном» исключительно враждебно, оправдывая мрачные прогнозы Эренбурга.

Однако он вряд ли был прав, когда написал в мемуарах: «Кажется, ни одну мою книгу не поносили так, как роман „В Проточном переулке“»[304], — на иные его книги случались рецензии и пострашнее. Его острая обида на критиков объясняется скорее тем, что в «Проточном» не было язвительного яда, осознанной сатиры, даже иронии, это книга незащищенная, исполненная щемящей любви к людям, которые не виноваты, что влачат такую жизнь. («В те годы, — признавался Эренбург, — я не писал стихов, и повесть походила на лирическое признание»[305].) Потому-то столь горько было Эренбургу читать про себя, что он «ищет этих людей в Советской России, смакуя появление нового мещанина в осклизлом переулке и восклицая коленопреклоненно перед ним „верую“»[306]. Особенно же досталось писателю за прямую перекличку с Гоголем, когда он представил Россию не только не лихой тройкой (пусть себе и везущей Чичикова), а тремя несчастными беспризорными, молча плетущимися на станцию, чтобы забраться в товарняк и двинуть в теплые края:

«И сдается мне, что идет это наша Россия такая же ребячливая и беспризорная, мечтательная и ожесточенная, без угла, без ласки, без попечений, все дальше и дальше, по горячей пустой дороге, среди чужих колосьев, чужого богатства… И сердце останавливается, сил нет спросить, дойдет ли она?..»[307]

Правда, ортодоксальный В. Фриче, автор разгромного подвала о «Проточном» в редактируемой Бухариным «Правде», все же признался, что «страницы романа, посвященные беспризорным, делают честь сердцу Эренбурга»[308]…

Очень зло написал о «Проточном» свободный парижанин Г. Адамович в журнале «Звено»; он говорил о «копеечном лиризме» автора и ядовито назвал Эренбурга «Боборыкиным, начитавшимся Жироду»[309].

Кажется, одна только пражская «Воля России», отметив, что своим «Проточным» писатель «наконец, один только раз вступил на традиционный путь русской художественной литературы», выразила надежду, что этот роман будет «поворотным пунктом творчества И. Эренбурга, что он начнет смотреть больше в себя, чем на все стороны»[310].

В 1929 году «ЗиФ» повторил издание «В Проточном переулке», после чего наступил перерыв до 1964 года, когда автор включил его в свое новое собрание сочинений. В те же годы он высказался о «Проточном» в мемуарах с той требовательностью к себе, которая доступна лишь художнику:

«Слабость моей повести не в замысле, не в том, что я обратился к неприглядным обитателям Проточного переулка, не противопоставив им строителей будущего, а в том, что изображаемый мир слишком робко, скупо, редко озарен светом искусства. Дело не в размерах отпущенного мне дарования, а в душевной поспешности, в том, что мы жили, ослепленные огромными событиями, оглушенные пальбой, ревом, громчайшей музыкой и порой переставали ощущать оттенки, слышать биение сердца, отлучались от тех душевных деталей, которые являются живой плотью искусства»[311].

10. «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца»

Мы подошли к последнему сатирическому роману Эренбурга. Его название некоторые писавшие об Илье Эренбурге применяли к его собственной жизни (ну что ж, назвать ее бурной можно, другое дело, что это не самая емкая ее характеристика).

Замысел романа «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца» возник у Эренбурга весной 1927 года — в невеселую пору. Советские издательства отклонили книгу его эссе «Белый уголь, или Слезы Вертера», в очередной раз был запрещен роман «Рвач», зашли в тупик переговоры об издании романа «В Проточном переулке». «Мой плацдарм все сужается», — жаловался Эренбург в письме[312]. Принимаясь за новую работу, он отлично понимал ее цензурную «непроходимость»: «„Лазик“ заранее обречен на заграничную жизнь»[313], — признавался автор еще не дописанного романа. Однако замысел так увлек его, что прагматические соображения были отброшены.

Есть по крайней мере два литературных источника, подтолкнувших Эренбурга к созданию новой книги. Первый из них — роман Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны». Он впервые начал издаваться по-русски (в переводе с немецкого издания) в 1926 году, и Эренбург, видимо, познакомился с ним по этому изданию; во всяком случае, уже во время работы над «Лазиком» Эренбург писал Елизавете Полонской из Парижа: «Тебе понравился „Швейк“? По-моему это замечательная книга. Меня она совершенно потрясла»[314]. Второй источник — два тома хасидских легенд в художественном переложении Мартина Бубера[315]. На хасидские легенды, которые по-русски в XX веке не издавались, Эренбурга натолкнул еврейский писатель из Польши О. Варшавский и его друзья, развлекавшие Эренбурга той весной в парижских кафе байками о хитроумии и суевериях старозаветных местечковых евреев.