Александр Субботин - Бернард Мандевиль

• Название: Бернард Мандевиль
• Автор: Александр Субботин
• Издательство: Мысль
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

В книге впервые в советской литературе дается биографический очерк и анализ философско-этических и социально-политических взглядов Б. Мандевиля (1670—1733) — английского моралиста, философа-материалиста, автора знаменитой «Басни о пчелах».

В Приложении публикуется стихотворный перевод на русский язык памфлета «Возроптавший улей».

Для широкого круга читателей.

---

К лицемерию склонны многие люди, и не только те, кто известен своей порочностью, констатирует Мандевиль. Ибо когда пытаешься узнать, какую же реальную ценность они придают духовным началам, то обнажаешь их весьма мирские и своекорыстные интересы. Стыдясь собственных многочисленных слабостей, люди стремятся спрятать свою наготу друг от друга и скрывают истинные мотивы своего поведения под маской благочестия и заботы о высшем общем благе. Через сто с лишним лет, в 1844 г., молодой Ф. Энгельс в статье «Положение Англии. Восемнадцатый век» напишет следующие строки: «Характер английской национальности — это неразрешенное противоречие, соединение самых резких контрастов. Англичане — самый религиозный народ в мире и в то же время самый иррелигиозный; они больше беспокоятся о потустороннем мире, чем какая-либо другая нация, и, однако, живут при атом так, как будто для них нет ничего другого, кроме земного существования; их надежда на небо нисколько не мешает им верить так же крепко в „ад незарабатывания денег“» (1, 1, 601). Мандевиль был, наверное, первым из английских философов и моралистов, кто подверг это двуликое сознание своих соотечественников едкой и беспощадной критике и показал, с каким моральным отчуждением связаны их свобода, собственность и благополучие.

IV Учение об аффектах

удучи сатирой, басня о пчелах представляла собой и аллегорию определенной теоретической точки зрения на природу человека и общества. И здесь мы должны обратиться к одному из специфических созданий материалистической философии XVII в.— учению об аффектах. Гоббс и Спиноза были гениями этого учения. Его последовательно придерживался и доктор Мандевиль. Как и Спиноза, он считал аффекты, т. е. свойственные человеческому естеству виды влечения и отвращения, самой сущностью человека. Подобно Спинозе, он рассматривал аффекты как состояния тела, которые усиливают или ослабляют способность тела к действию и, овладевая человеком, управляют им, хочет он того или нет. Именно в аффектах Мандевиль видел и фактор неизменности природы человека «со времен грехопадения Адама», и условие его жизненной активности. Исходя из этих реальных психофизиологических составляющих человеческой природы, он строил и свою систему этики.

На страницах комментариев к «Возроптавшему улью» Мандевиль описал многие человеческие аффекты, равно как и обличия, которые они принимают. Мы находим здесь характеристики стыда и гордости, зависти и любви, ревности и надежды, страха и гнева, жалости и испуга. Мандевиль исследует все эти компоненты человеческой натуры, дает им определения, приводит их примеры, указывает их симптомы. Природой положено, что все аффекты прямо или косвенно содействуют самосохранению человека, имеют конечной целью удовлетворение его себялюбия. Средства, при помощи которых природа понуждает человека заботиться о себе, заложены в нем самом и именуются желаниями. Они вынуждают человека либо жаждать того, что, по его мнению, поддержит его или доставит ему удовольствие, либо избегать того, что может вызвать его неудовольствие или повредить ему. И Мандевиль разбирает, как аффекты взаимодействуют друг с другом, как один аффект подавляется другим, более сильным, более полно удовлетворяющим то же самое себялюбие. Он разлагает сложные аффекты на составные части, т. е. показывает, из каких аффектов они состоят. Ведь человек соткан из таких странных противоречий! И с аффектами у человека дело обстоит так же, как с колерами ткани: легко распознать красный, зеленый, голубой, желтый, черный и другие цвета, когда видишь их по отдельности; однако нужно быть художником, чтобы распознать все различные краски и пропорции, в которых они тщательно смешаны, когда они составляют единый цвет ткани. Подобным же образом всякий может обнаружить аффекты, когда они проявляются отчетливо и какой-нибудь один аффект целиком охватывает человека; но очень трудно проследить каждый побудительный мотив тех поступков, которые являются результатом смешения ряда аффектов.

В рамках своей концепции аффективной природы человека Мандевиль определяет и такие понятия, как «благовоспитанность» и «добродетель». Первое надо четко отличать от последнего. Благовоспитанность требует лишь, чтобы мы маскировали свои аффекты; она состоит в вырабатываемой при помощи наставлений и примеров привычке льстить гордости и эгоизму других и предусмотрительно и ловко скрывать свою собственную гордость и эгоизм, дабы в итоге более полно удовлетворить их. Избегая всего, что в глазах света считается следствием гордости, воспитанный человек, не унижая себя и лишь в малой степени подавляя свой аффект, «жертвует только незначительной внешней частью своей гордости, которой восторгаются одни только глупые невежественные люди, ради той ее части, которую все мы ощущаем внутри себя и которой с таким восторгом, но молча питаются люди самого высокого духа и самого возвышенного гения» (2, 95). Такие аффекты, как вожделение или тщеславие, оказывали бы разрушительное воздействие на общество, если бы проявлялись во всем своем естественном, обнаженном виде. Хорошее же воспитание, позволяя скрывать их, делает их общественно приемлемыми, при этом нисколько не лишая людей тех наслаждений, которые они получают от их удовлетворения. Иное дело — добродетель. Она связана с подавлением аффектов. Не с подавлением одного аффекта другим, иной раз и выливающимся в доброе деяние, а с самоотречением, с победой над аффектами и с сознательным стремлением действовать на благо других и творить добро. Но и это стремление возникает на основе реальных качеств человеческой природы, таких аффектов, как стыд и гордость, «в которых содержится в зародыше большинство добродетелей» (2, 84).

Вот как определяет и описывает Мандевиль аффекты стыда и гордости, в которых коренится моральная добродетель. Стыд — это чувство собственной недостойности, связанное с опасением, что другие либо заслуженно презирают тебя, либо могли бы презирать, если бы всё о тебе знали. Противоположностью стыда является гордость. Одержимый ею ценит себя выше и думает о себе лучше, чем позволил бы любой беспристрастный судья. «Когда человека одолевает стыд, он наблюдает, что падает духом; сердце кажется холодным и сжатым, и кровь бежит от него на периферию тела; лицо горит, шея и часть груди тоже пылают; он тяжел, как свинец; голова опущена вниз, а глаза сквозь туман смущения смотрят только в землю; никакие обиды не могут его тронуть; он устал от самого своего существования и страстно желает сделаться невидимым. Но когда, удовлетворив свое тщеславие, он торжествует в гордости, то обнаруживает прямо противоположные симптомы: дух его играет и гонит кровь по артериям; теплота, большая, чем обычно, укрепляет и расширяет сердце; конечности спокойны; он ощущает легкость во всем теле и воображает что мог бы ступать по воздуху; он высоко держит голову, а глаза его смотрят вокруг весело; он радуется своему существованию, склонен к гневу и был бы рад, если бы весь мир мог заметить его» (2, 84—85).

А вот анализ аффекта сострадания, или жалости, обнажающий характер аффекта как эмоциональной реакции на непосредственные воздействия, оказываемые на органы чувств человека, и проливающий некоторый свет на механизм эстетического переживания. Этот аффект возникает в нас в результате воздействия объекта сострадания на органы зрения или слуха; чем ближе объект и чем сильнее он затрагивает наши чувства, тем большее волнение он возбуждает в нас; чем более он удален, тем меньше он нас беспокоит. Мандевиль ссылается на примеры публичных казней на Тайберне, которые наряду с Бедламом — домом для умалишенных служили одним из самых занимательных зрелищ. «Если мы наблюдаем казнь преступников, находясь очень далеко от нее, то она мало трогает нас по сравнению с тем, что мы испытываем, когда находимся достаточно близко и видим движения души в их глазах, наблюдаем их страх и агонию и в состоянии читать муки в каждой черте лица. Когда предмет полностью удален от наших чувств, рассказ о бедствиях или чтение о них никогда не могут возбудить в нас аффект, называемый жалостью» (2, 233). Такие моральные добродетели, как человеколюбие и милосердие, не позволяют нам оставаться равнодушными и безразличными к страданиям и бедам других, и разум предписывает, чтобы наши чувства, независимо от того, совершается что-то далеко от нас или же у нас на глазах, были одинаковы. И все же, полагает Мандевиль, когда люди утверждают, что они жалеют тех, кого не видят, им следует верить не больше, чем когда они говорят, что являются нашими покорными слугами. Призывать жалость по своему произволу можно не больше, чем любовь, страх или гнев. Правда, те, кто обладает сильным и живым воображением и может вызвать в уме такие представления о вещах, какие возникли бы в том случае, если бы они действительно были перед ним, способны взвинтить себя до такого состояния, которое напоминает сострадание. Однако это достигается искусством и представляет собой лишь имитацию жалости. Нечто подобное происходит с людьми на представлении трагедии.