Игорь Курукин - Анна Леопольдовна

• Название: Анна Леопольдовна
• Автор: Игорь Курукин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-235-03533-1

Дочь немецкого герцога и московской царевны Елизавета Екатерина Христина навсегда покинула родной Мекленбург в трехлетнем возрасте, по воле царственной тетки поменяла веру и имя, став Анной Леопольдовной, и была выдана замуж за нелюбимого брауншвейгского принца. На короткий миг судьба вознесла принцессу на вершину власти. Будучи регентшей при двухмесячном сыне-императоре, она добросовестно старалась вникнуть в государственные дела и управляла огромной страной так милостиво, как никто ранее. Она была романтичной мечтательницей, любила читать, а недоброжелатели создали ей репутацию капризной, вспыльчивой, неряшливой и ленивой особы. Свергнувшая ее «сестрица» Елизавета Петровна постаралась оправдать переворот борьбой с «незаконным правлением» и вычеркнуть из истории имена соперницы и ее сына.

Книга доктора исторических наук Игоря Курукина, написанная на основе исследований, мемуаров и архивных документов, восстанавливает историческую справедливость и дает возможность ее героине занять подобающее место в череде знаменитых современниц.

---

Четвертого февраля посольство отправилось в путь и через две недели достигло пригорода турецкой столицы — Сан-Стефано. Здесь его застигла обычная турецкая неприятность — «моровое поветрие»; между делом Румянцев сообщал в Петербург, что от чумы скончались майор Нагаткин и прапорщик Похвиснев, а оставшиеся в живых проветривали и «прокуривали» свои вещи. Главная же причина задержки состояла в том, что началось длительное обсуждение «письменной конвенции» о церемониале приема с разнообразными «турецкими коварствами» — например, турки требовали «число подушек софы (на ней предстояло сидеть послу. — И. К.) несколькими уменьшить» по сравнению с тем количеством, которое использовалось при встрече австрийского посла графа Ульфельда. Оскорбленная российская сторона заявила, что в таком случае и с турецким послом «у нас так поступлено будет». Члены посольства в отместку не отказали себе в удовольствии продемонстрировать дружбу с персидскими послами. Представители воинственного шаха Надира, одержавшего несколько побед над турецкой армией, вели себя непринужденно — публично поминали султана и его подданных «мерскими лаяньми», «явно и нагло рубили» турок прямо на улицах, — зато русских называли «братьями и друзьями». Вынужденное безделье не доводило до добра: 6 марта «умер от мороза, будучи пьян, сокольник Дмитрей Невежин», — видать, не дошел до дома после дружеского общения.

Наконец почти через месяц утомительных споров вопрос о приеме был согласован, и 17 марта посольство торжественно вступило в Стамбул сквозь строй янычар. Оно разместилось в европейской части города — в пригороде Пера, где обычно жили иностранцы-христиане (ныне это одно из самых популярных туристических мест Стамбула с пешеходной улицей Истикляль, ретро-трамваем, бесчисленными магазинами, гостиницами и ресторанами).

Представление великому визирю Хаджи Ахмед-паше стоило послу роскошной собольей шубы и 120 кафтанов, розданных турецким придворным. При подготовке аудиенции у султана требовалось составить точную опись подарков — в их число вошли особо ценные меха чернобурой лисы и соболя (соответственно на шесть и семь тысяч рублей), три собольих сорока[39] и пятнадцать «пар»; «богатые штофы», черный и зеленый чай, два пуда ревеня, «порцелиновые (фарфоровые. — И. К.) сосуды» из Японии и, пожалуй, самый дорогой для восточных владык презент — пять ловчих птиц, перенесших тяжелый путь. Румянцева под руки, с подобающими почестями, проводили к трону повелителя правоверных Махмуда I (1730–1754). Российский посол гордился тем, что грамоту от имени Иоанна Антоновича и Анны Леопольдовны взял сам янычар-ага, и считал, что своей твердостью в спорах о церемониале он «всех министров побудил впредь крепко стоять и требовать».

После торжественных церемоний началась обычная переговорная рутина. Турки как будто были готовы признать императорский титул, но жаловались, что не могут в срок представить российских пленных, тем более что некоторые из них уже «обрезались» — приняли ислам. Российские представители в ответ заявляли: «Мы можем и еще лехче того: загнав всех пленных в реку, окрестить можно». Камнем преткновения стала судьба возвращаемого России Азова: Стамбул требовал немедленного «разорения» его укреплений, а Петербург соглашался сделать это не ранее, чем военные на Дону «место назначат» для новой крепости. Бесконечные споры вызвала и «конвенция» о линии новой границы. Российские дипломаты стремились увеличить нейтральную «бариеру» между своими и турецкими владениями и провести границу «от вершин той Большой Берды до устья миусского» даже за счет предоставления турецкой стороне «эквивалента» в другом месте292. Но турки капризничали, их «комиссары» на границе были недовольны и требовали прислать для разграничения хорошо известного им Ивана Ивановича Неплюева, долго бывшего посланником в Стамбуле.

Дело доходило до отказа признать титул императора, «пресечения негоциации» и задержки выдачи русских пленных. Визирь даже грозил пожаловаться на послов самому Остерману. Против «турецких коварств» Румянцев и его коллеги — статский советник Кангиони и сын Неплюева Андреян — боролись привычными методами: улещали турецких официальных лиц и добывали информацию у «секретных приятелей» — бывшего переводчика Оттоманской Порты, некоего бывавшего в России миралема (хранителя знаков власти и султанского знамени) и капиджи-баши (офицера придворной стражи) Якуб-аги, на что уходили немалые суммы.

Конфликты сменялись милостями. В один из таких моментов визирь вывез российское посольство на галере на увеселительный прием в парке «близ загородного султанского дворца» Саадабад («Обитель счастья»), копировавшего версальскую резиденцию французских королей. Посол и его свита расположились на софах и табуретах в «богатых великих шатрах». Их угощали восточными сладостями и кофе и «потчивали консервами»^); их развлекали «некоторая комедия с танцами», «плясуны», «силачи» и «шуты», которые удивили гостей, «пожирая целые вещи и стеклы»; за ними последовали воинские упражнения — «бег на лошадях» и стрельба в цель по глиняным кувшинам с водой. Завершила сказочный майский вечер на Босфоре «травля медведя собаками»293.

Великий визирь сообщил, что за признание титула Иоанна Антоновича русским придется уступить в дипломатическом торге. Но Румянцев знал, что турки больше всего опасаются грозящей «войны с персианцами» (она действительно началась в 1743 году, и шах Надир разбил турок под Ереваном), и держался уверенно: отказывался разорять Азов и требовал выдать всех пленных, настаивая на том, что обе статьи договора должны быть исполнены одновременно.

— Пусть разорят Азов, пленные сейчас же будут выданы, — говорил визирь.

— Между словом и делом большая разница, — возражал Румянцев, — не только в провинциях, но и здесь, в Константинополе, ни одного пленника от турка не взято.

Посол уверял начальство, что не видит со стороны турок никакой опасности: те только обещают шведам субсидии, но не дают их. Но в Петербурге думали иначе, и Румянцев получил указ завершить переговоры как можно скорее, не оговаривая сроков исполнения обязательств, в том числе времени на подыскание места для постройки новых российских крепостей. Румянцев отвечал, что указ исполнит, но прибавил: «Порте столько же, если еще не больше, нужно скорое окончание дел с Россиею; хотя визирь по ненависти своей и желал бы всякие каверзы произвести но султан внутри сераля и народ не хотят слышать ни о каких столкновениях с Россиею, а французы с шведами, несмотря на все свои усилия, ничего не сделают».

Двадцать шестого августа 1741 года граф подписал в турецкой столице конвенцию: турки признавали императорский титул российского государя; обе стороны взаимно обязались «как наискорее» вернуть пленных (за исключением поменявших веру); русская сторона обещала немедленно уничтожить укрепления Азова294. Обещание было исполнено: генерал-лейтенант Василий Репнин в присутствии турецких комиссаров взорвал стены крепости.

Пышное представительство, официальные и неофициальные подарки дорого обошлись российской казне. Румянцеву приходилось занимать деньги; всего в 1741 году он прислал А. Г. Головкину в Амстердам, центр международных финансовых расчетов, 11 векселей на сумму 140 250 гульденов295. Не менее дорого стоил и ответный прием — турецкое посольство Эмин Мегмет-паши до Новгорода двигалось по суше, а в новую столицу прибыло на яхтах по Неве и расположилось у стен оплота православия — Александро-Невского монастыря.

Двадцать девятого июня в Петербург по «большой першпективе» — Невскому проспекту — «чрезвычайный великий посол» торжественно въехал в столицу. Ее жители глазели на богатый «поезд» на лошадях из дворцовой конюшни. Вслед за ротой конной гвардии с обнаженными палашами двигались под «знаменем с бунчуком» сам паша, его советники и многочисленные чины свиты: «диван-чауши», «селихтары», «чегодары», «мухурдары», «кафтанджи», «джепханеджи», «кафенджи» и их начальники — «чауш-баши», «капичиляр булюк-баши», «кегая», «тютюнчи-баши», «чорбаджи» янычар. Вслед за оркестром под охраной янычар ехали 15 больших телег-«палуб» с подарками российскому императору; затем шел отряд из пятидесяти «арапов», а замыкала процессию еще одна рота конногвардейцев296. Процессия проследовала через город и под грохот салюта из крепости перешла по мосту через Неву на Васильевский остров к назначенным квартирам.

На следующий день посол сначала явился на прием (с кофе, конфетами и лимонадом) к принцу Антону Ульриху, затем к Остерману Торжественная аудиенция у младенца-императора и его матери состоялась 1 июля и прошла с должной «магнифи-циенцией». Ведомый Андреем Ивановичем Ушаковым, Эмин Мегмет-паша вошел в приемный зал, держа грамоту султана на голове, а его свита таким же образом внесла подарки. Анна Леопольдовна «изволила стоять под балдахином на своем троне»; она милостиво выслушала речь посла о сохранении «вечного мира» с Россией и сама приняла у него грамоту султана.