Роже Кайуа - В глубь фантастического. Отраженные камни

• Название: В глубь фантастического. Отраженные камни
• Автор: Роже Кайуа
• Издательство: Издательство Ивана Лимбаха
• Жанр: Культурология
• Год: 2006
• ISBN: 5-89059-081-2

Роже Кайуа (1913–1978) — блестящий эрудит и виртуозный эссеист. Предметом его внимания в данной книге является таинственное — будь то загадочные порождения творческой фантазии художников или странные, волнующие воображение творения природы. Непознанное — не значит непознаваемое, убежден Роже Кайуа. С его точки зрения, удивление перед тайной лишь стимулирует пытливый ум исследователя, вызывает стремление «расшифровать» смысл неразгаданных явлений, найти ключ неведомого кода. Читателю предстоит с увлечением следить за развитием аналитической мысли, вдохновляемой открытиями творческой интуиции писателя.

Произведения, вошедшие в книгу, печатаются на русском языке впервые.

Издание осуществлено в рамках программы» Пушкин» при поддержке Министерства иностранных дел Франции и посольства Франции в России.

Ouvrage réalisé dans le cadre du programme daide à la publication Pouchkine avec le soutien du Ministère des Affaires Etrangères Français et de l Ambassade de France en Russie.

Roger Caillois: AU CŒUR DU FANTASTIQUE. PIERRES RÉFLÉCHIES

Gallimard, Paris

---

Кристалл выражает простой, упрямый закон, впервые соединивший экономию и силу. Подобный союз неуязвим ни для какого обвала. Природная призма — вечный памятник древней строгости. Она вписана в поверхность и числа призмы, таится в ее тени, в ее гнезде — словом, она неизменна: судьбу силой не одолеть. Она прежде безмолвна, потом божественна. Прекрасна, но черна, как невеста из Песни песней [111]. Неразрушима и неразрешима. Полна скорби и, не отказывая, не уступает.

* * *

В этих строках — лишь пустые химеры и бедные аналогии. Я описывал кристалл цвета сажи, жалкий камушек — лабиринт граней, хаотичное нагромождение плоскостей. Со смирением, но без веры, я обратился к символике цветов, к обертонам, которые обычно вызывают образы прозрачности и твердости. Я всем сердцем согласился со старыми распространенными сопоставлениями. Во мне чуть было не проснулось желание обогатить их — точно так же иной раз в пылу самомнения я желал, как высшей и единственной награды, прибавить — хоть одну — к сумме притчей, анонимных и долговечных.

Анонимность и долговечность камней меры не имеют. И потому, когда так рано пришло время разабрать свои бумаги, я — дерево в час листопада — прошу, чтобы камни снабдили меня столь необходимыми ориентирами потверже.

Последняя и неискоренимая ностальгия заставляет меня благоговеть лишь перед теми камнями, что явно упорядоченны, хотя они еще безличнее, чем вселенная или жизнь. Они убеждают в том, что только синтаксис оставляет шансы длительности. В сомнительных знаках, которые я в них высматриваю и стараюсь удержать, мне открывается нечто более основательное, чем я, — эфемерное отражение их постоянства. Да будут эти нетронутые временем руны проводниками по неложному пути для меня, только что родившегося и уже уходящего.

Лестницы кальцита

Ж.Мантьену[112]

Крупные ромбоэдры кальцита просвечивают, как кварц, и наклонились сильнее, чем Пизанская башня. Покосившиеся кубики производят странное впечатление неустойчивости. В действительности, поставленные на любую из граней, они легко удерживают равновесие. И все же предвестие неизбежного, но пока еще отсроченного их падения не перестает тревожить разум.

Воплощенную невозмутимость колеблет ложная угроза. Расшатаны сразу все грани кристалла. Спотыкаясь, он припадает на каждое из ребер. С какой стороны ни посмотри, он кособок и хром. Адуляр с его неровной поверхностью выглядит в конечном счете более гармоничным: острые венцы набегающих друг на друга шипов, по крайней мере, уравновешены взаимным соответствием.

Порой кристалл уклончивого кальцита растет уступами, словно карабкается по лестнице, хотя лестница — не что иное, как сам кристалл. Иногда он расширяется, как будто собирается стать четырехугольной башней, в притязаниях которой заключен двойной риск: она, очевидно, массивна, однако стекловатость ее природы свидетельствует о хрупкости. Скорее, это не башня, а пьедестал — или эшафот, словом, помост, на который надо взбираться.

Здесь, в толще фундамента, высечены гигантские ступени: шаг, второй — и ширина фасада полностью преодолена. Ступени оборвались бы в пустоту, если бы не были ограждены от нее тонкой стенкой. Следующий пласт пересекает вторая лестница. Она почти доходит до вершины кристалла. Можно себе представить и третью, и другие вслед за ней. В бледном камне рисуется головокружительный образ бесконечной Вселенной — власть бездны, сила повторяемости.

Вторая лестница параллельна первой, но сильно сдвинута по отношению к ней. Хотя ничто их не разделяет, перейти с первой на вторую невозможно, поскольку ее ступени располагаются гораздо выше, чем предыдущие. Оба марша соответствуют наклону лестничной клетки, в которую вписаны, и так же скошены. От этого бессмысленного удвоения грандиозных лестниц становится дурно. Первая из них нелепо прерывается, дойдя до половины высоты стены. Именно здесь начинается вторая, следующая по противоположной стороне и столь же несуразная: нет никакого способа на нее взобраться.

Сооружение в целом бросает вызов разуму. Последние ступени приводят на широкую платформу, над которой возвышается гребень крепостных стен. Они ограждают тюремный двор — голый, замкнутый, откуда есть лишь один выход: непосредственно на лестницу. Стены неравной высоты образуют в свою очередь огромные уступы. Тот, что в конце, самый длинный, разделен пополам ступенькой, соразмерной всем остальным, и потому терраса, венчающая постройку, представляет собой последнюю монументальную лестницу: она завершает здание, одновременно отождествляясь с ним. Приходится признать очевидное. Все сооружение — только лестница в чистом виде, тотальная, не имеющая ни этажей, ни назначения, подобно триумфальной арке, которая являет не что иное, как абсолютные врата, открытые в открытое пространство.

В такой архитектуре абсурдно все вплоть до мельчайших деталей, извращенных, по-видимому, каким-то фатальным лукавством. Углы убеждают в том, что они должны быть — или же были — прямыми. Все они чуть острее или чуть тупее по сравнению с угольником. От уникального материала ожидаешь прозрачности, но его замутили заранее разведенные чернила, словно оставил невозможный след спасшийся бегством сквозь минерал головоногий моллюск.

С наблюдательной вышки, как ни странно, обзор запрещен. Вид открыт лишь с одной стороны — там, где это совсем не нужно и куда ведут неприступные ступени, по которым не подняться никакому часовому. Столько несовершенств, такая иллюзорность заставляют предположить, что ромбоэдр неверно ориентирован: достаточно его перевернуть — и в нем все встанет на места и наконец исправится. Происходит прямо противоположное: ситуация только ухудшается. Теперь монументальные лестницы, прикрепленные к потолку, могут служить лишь гостям из потустороннего мира, которые, при обратной величине силы тяготения, передвигаются головой вниз.

Пришпорив еще на мгновение свою неограниченную власть, фантазия рисует какую-нибудь Вавилонскую башню, воздвигнутую на другой планете существами, не имеющими ничего общего с человеком. Наверное, ее построили, чтобы достать до небосвода, непохожего на наш, или с целью, непостижимой не только для умозрения, но даже и для воображения разумных существ. Подозрительно косая структура, воплощение шаткости — все в ней только неуравновешенность и вызов. Мир огромен: в нем есть призмы кварца, серые блестящие кубики галенита, зубчатые колеса марказита, увенчанные петушиным гребешком; есть в нем и побеги папоротника, на которых медленно распускаются тончайшие живые кружева, напоминающие ветви дендритов, что развертывают в камне свою пышную мертвую листву. Мир всюду разный, и всюду он обнаруживает порядок, грубый или изящный, явный или прикровенный. Экономность порядка выявляют вычисления. Разум и без них заранее предчувствовал, в силу естественного согласия, его неизбежное совершенство. Кривобокий кристалл нарушает приличия в этом мире властной и вездесущей геометрии. Он стимулирует мысль, чтобы полностью ее разочаровать. Похоже, он дает понять, что есть предел для человеческой способности строить аналогии, формулировать законы, ограничивать несовместимость. Конечно, существует бесчисленное множество непонятных вещей: за ними стоят случай, прихоть, безумие. Неразумно и отыскивать в них смысл. Это порождения сумятицы, а не правил. От разума требуется лишь одно: окончательно признать ничтожество этих быстро лопающихся пузырей.

Фальшивая нота кальцита, напротив, тревожит — не оттого, что в ней слышится тонкая, беззлобная насмешка над устоями прочности, но как раз потому, что камень сохраняет изощренную структуру, сопрягающую симметрию и рост. Каверзный кристалл убеждает: рядом находится некий смежный и недоступный пониманию мир, который вторгается даже в ту область, где, как я полагал, интеллект и природа согласны между собою. Я узнавал здесь, как в зеркале, свой ритм и слог, свои изломы и извивы. В собственном устроении я открывал ту же основу — со смирением и с гордостью, неотступной тенью смирения. Но вот — существует эта безобразная конструкция, раздражающая и действенная. Вычисления (я это знаю) включат ее в некий более тонко организованный порядок Тогда появится иное препятствие, потом иной порядок, еще более сложный и способный разрешить проблему. И так далее, до бесконечности, по образу и подобию возникающих одна за другой лестниц, созданных в моем воображении кальцитом.

* * *

Спустились сумерки. Я едва различаю нескладные стенки, экстравагантные ступени — стартовую площадку моей грезы. Фантасмагория рассеялась. В отличие от многих, мне нужен свет, чтобы удержать ее в себе. Нередко мне дарит грезу вспышка света. В рождающейся тьме кальцит становится самим собой. Он больше не кажется мне Пизанской или Вавилонской башней. Его заблудившиеся лестницы уже не родственны тем, что изображал Пиранези: это только странноватый кливаж[113], за который ответственны законы, управляющие образованием кристаллов. Восхитительный минерал, медленно поглощаемый тьмой, помогает мне — такому самодовольному — осознать меру своей ущербности. Точно так же, как он, я и крив, и шаток. Я прокладываю путь среди моих камней с повязкой на глазах и, как паралитик, опираюсь на две трости, но этих опор недостаточно.