Катриона Келли - Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя

• Название: Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя
• Автор: Катриона Келли
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-654-9

Мало кто из детей-героев в мировой истории сумел приобрести столь скверную репутацию, как Павлик Морозов. Между тем все материалы о жизни этого героя подлежат сомнению, включая официальное «Дело об убийстве братьев Морозовых», составленное ОГПУ. Не исключено, что не было даже знаменитого доноса на отца, причины же убийства Павлика и его брата Феди носили скорее бытовой, а не политический характер. Одна из основных задач этой книги — вписать фигуру Павлика Морозова в контекст исторического процесса, в частности в историю коллективизации уральской деревни начала 1930-х годов. Рассмотрение эволюции легенды о его «подвиге» с сентября 1932-го и до конца 1980-х помогает составить представление о том, как создавались культы советских героев.

---

Подзащитные и свидетели давали клятву, вызывались для дачи показаний и подвергались перекрестному допросу в соответствии с общепринятой процедурой. Однако обвинение выдвигалось не только прокуратурой, но и общественными обвинителями, рекрутированными из профессионалов советского агитпропа. На процессе по делу об убийстве Павлика Морозова в этом качестве выступали корреспондент «Пионерской правды» Елизар Смирнов и представитель Уральского обкома комсомола Урин.

Весь антураж процесса был оформлен таким образом, чтобы вызывать ассоциацию скорее со спектаклем или юбилейным торжеством, нежели с «выездным заседанием Уральского областного суда», как официально называлось это событие. По всему Тавдинскому району проходили демонстрации и политические собрания, приветствовавшие начало слушаний. В немыслимом количестве писем и телеграмм с требованием наказать «озверевших кулаков» выражалось организованное общественное мнение{120}. Заседания проходили в тавдинском доме культуры, как можно догадаться — имени Сталина. «Всходы коммуны» сообщали: «на сцене в глубине [висел] портрет Павлика», судьи, свидетели и подсудимые сидели тут же, на сцене, а подсудимым отвели место на тесной и неудобной скамейке под охраной двух молодых людей, вооруженных штыками. Обвиняемым была предначертана роль презренных злодеев, поверженных мощью советского государства{121}.

Поскольку показательный процесс — это все-таки не только театральное, но и юридическое действие, смысловые несовпадения между обвинительным заключением, заготовленными речами общественных обвинителей, призванных дать ретроспективную оценку всему делу, с одной стороны, и показаниями подсудимых, с другой, могли смазать впечатление. Было крайне важным, чтобы подсудимые точно сыграли свои роли в этом сценарии, поэтому на допросах их заставляли много раз дословно повторять показания. В эпоху Большого террора, когда судьбу арестованных решали «тройки», сама логика следствия была иной: следственные ритуалы обращались вовнутрь. Работа по моральному подавлению и «перековке» обвиняемого происходила «камерно», поэтому протоколы допросов тех лет велись менее тщательно. Главное — заставить «врага» подписаться под обвинительным заключением, а не признать свою вину в зале суда.

Публичный характер показательного суда доставлял его организаторам довольно много хлопот. Во времена, когда следствие и суд проходили за закрытыми дверями, отказ обвиняемого от предварительных показаний не имел особого значения. (Такие случаи происходили: например, писатель Исаак Бабель на допросах соглашался с обвинениями, но впоследствии отказался от своих признаний, поскольку знал, что его расстреляют в любом случае.) Однако на публичном процессе отказ подсудимого от своих показаний мог испортить все дело, поскольку нарратив обвинения требовал полного соответствия с материалами предварительного следствия. Как постановила в 1924 году коллегия Центрального исполнительного комитета Коммунистической партии, цель процесса состояла в демонстрации правильности заранее принятого решения, а не в исследовании его мотивов и обоснованности{122}. Поэтому надо было знать наверняка: свидетели и подсудимые скажут все, что требуется. Согласно официальному протоколу процесса по делу об убийстве Морозовых (его полной стенограммы не существует), все прошло сравнительно гладко.

Понятно, что свидетели представляли для властей меньшую проблему, чем подсудимые, поскольку их можно было выбрать и натаскать заранее. Из судебных протоколов видно: перекрестный допрос свидетелей занял немного времени (по сравнению с тем, сколько времени потратили, чтобы сломать сопротивление подсудимых), и опасность того, что свидетели запутаются и начнут противоречить друг другу, была невелика. Тем не менее следователи проделали немалую работу, выстраивая свидетельские показания наиболее выгодным для обвинения образом. Большая часть свидетелей, привлеченных к делу в ходе следствия, просто исчезли из протокола, хотя ссылки на их показания остались. Свидетели, выступавшие на суде: Татьяна Морозова, Прохор Варыгин, молодой житель деревни Константин Волков и Ефим Галызов — излагали версии, сильно отличавшиеся от первоначальных. Татьяна Морозова, например, сказала, что муж бросил ее и ушел жить к Кулукановым, «где его и женили» [229]. Она также упрекнула подсудимых за то, что никто из них не поинтересовался судьбой детей, когда они исчезли. После того как Морозовых арестовали, Ксения обрушилась на нее с градом непристойных ругательств, а потом сказала: «мы сумели кровь пить, а ты сумей мясо есть» [229об.].

Новые показания Татьяны отличались от старых в деталях, но центральная часть ее рассказа (относительно ненависти к ней и ее детям со стороны родственников мужа и особенной неприязни к Павлу за то, что он разоблачил отца) осталась неизменной. Показания же некоторых других свидетелей изменились сильно. Так, на допросе 23 сентября Варыгин сказал Быкову, что слышал, как Ксения сказала: «Татьяна, мы тебе наделали мяса» [72]. На суде, однако, он повторил версию Ксении, согласно которой Татьяна возражала против того, чтобы Ксения носила еду убийцам ее детей («как не стыдно, убили моих детей»), на что Ксения тогда отвечала: «наделали мяса, так ешьте» [231]. Константин Волков, рассказавший о споре вокруг кулукановской телеги и следивший за Ефремом Шатрако-вым, теперь представил совершенно новые свидетельства о драке между Данилой и Павлом на рыбалке [233]. А Ефрем Галызов, подслушавший и рассказавший следствию, как обвиняемые сокрушались, что не сбросили тела в Петрушенское болото, теперь громогласно рассказывал историю о разоблачении Павликом Арсения Силина, который спрятал картофель, чтобы потом продать его [233об.].

Большая часть из этого ряда свидетельских показаний направлена на создание образа Павлика Морозова. На суд привели местную школьную учительницу Зою Кабину, которая охарактеризовала Павлика как «настойчивого, активного парня», который «всегда шел впереди всех в проводимых мероприятиях» [230— 230об.], несмотря на неодобрительное отношение к пионерам со стороны местных жителей. Павлику выбрали безукоризненных друзей: Якова Юдова (сына местного осодмильца) и Якова Коваленко [230об.]. Клавдия Прозерова, другая школьная учительница, тоже сказала о Павлике, что он «шел всегда первым в проводимых мероприятиях» [230об.] В том же духе о политической приверженности Павлика говорил и Денис Потупчик, зампредседателя сельсовета [231об.]. А Алексей Морозов, один из младших братьев Павлика, утверждал, что Павлик активно агитировал детей за вступление в пионеры [230]. Не оставалось никаких сомнений: убийцы оборвали жизнь исключительной личности.

Единственной диссонирующей нотой в хоре свидетельских показаний оказался неожиданный выпад Ефрема Шатракова, который использовал отведенное ему на суде время не только для того, чтобы обвинить Данилу (который, по словам Шатракова, уже находился в поле, когда туда пришел Ефрем), но и для собственной защиты. Он заявил, что дружил с Павлом и что протокол допроса относительно убийства Павла ему не прочитали, а подписал он его под давлением [231]. Со своей стороны, Титов и Иван Потупчик отрицали противозаконные действия органов и указывали на свидетельства о тесной связи между Данилой и Ефремом [231 об.]. Эта неприглядная перебранка сказалась на решении суда единственным образом: прокурор потребовал, чтобы Титов ответил по статье 111 Уголовного кодекса за то, что не предпринял никаких шагов по охране жертвы преступления [234об.]. На этом власти потеряли к Шатракову интерес.

Пятеро обвиняемых по большей части придерживались своих ролей в этом заранее написанном сценарии. Звездная партия досталась Даниле, чьи показания в их последней версии на допросах, которые вели Федченко и Шепелев, вполне созвучны общему хору: Кулуканов предстает основным подстрекателем преступления (он передавал сведения о передвижениях мальчиков в тот роковой день, способствовал самому убийству и сокрытию запятнанной кровью одежды). К своим показаниям Данила еще добавил, что на следующий день после убийства Кулуканов дал ему стакан водки, чтобы купить его молчание. Данила заявил, что совершил преступление ради 30 рублей, мотивом послужила и драка 26 августа из-за седелки [223об., 224, 226об., 176, 193об.].

В показаниях Ксении Морозовой тоже появились новые красочные детали. Она нарисовала яркую картину ужасной домашней обстановки. «Старик у меня очень суровый и житье с ним было тяжело и не любил когда ему возражали …Старик уж очень не любил Павлика а ко мне внучата относились хорошо», — утверждала Ксения. Когда мальчики приходили к ним, Сергей был недоволен: «зачем паршивцы пришли». После суда над отцом Сергей продолжал угрожать Павлу, правда, называл его теперь не «сукиным сыном», а помягче — «паршивым щенком»: «Павел выбил стекла и старик его выгнал и сказал что паршивый щенок на свете жить больше не будешь». С мрачным описанием старика в рассказе Ксении контрастировал светлый образ ее внука, восставшего против несправедливого деда и вообще отстаивавшего правоту: «Павел был боевой и смелый парень и если есть провинки за кем он доложит» [219—220].