Лариса Бау - Нас там нет

• Название: Нас там нет
• Автор: Лариса Бау
• Издательство: Астрель; Астрель-СПб
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-44679-5

Три подружки, Берта, Лилька и Лариска, живут в послевоенном Ташкенте. Носятся по двору, хулиганят, надоедают соседям, получают нагоняи от бабушек и родителей, а если и ходят окультуриваться в театр или еще какую филармонию, — то обязательно из-под палки. В общем, растут, как трава, среди бронзовых Лениных и Сталиных. Постигают первые житейские мудрости и познают мир. Тот единственный мир, который их окружает. Они подозревают, что где-то там, далеко, есть и другой мир, непременно лучше, непременно блистающий. Но они пока и в своем управляются неплохо.

От издателей: если вы успели узнать и полюбить героев «Манюни» Наринэ Абгарян, то рекомендуем вам обратить внимание и на эту книгу. Она чуть более взрослая, и смех в ней — часто смех сквозь слезы. Но смех этот все равно согревает.

---

Мы запели и заорали: «Елочка, зажгись». А потом Дед Мороз вышел, настоящий прям, но потный, и Снегурочка, но толстая. Стало скучно отвечать на его дурацкие загадки и ужимки, и мы сели на пол рядом с Бертой ждать интересненького. Я надоедала бабушке, не потеряла ли та квитанции на подарки.

Было уныло, но, наконец, Дед Мороз отвалил, снова заиграла музыка, кто-то стал реветь, кто-то драться, гоняться и пихаться, стало весело, и девочки втянулись.

Елка пахла чудесно, играла веселая музыка, даже Берта плясала. А когда раздали подарки — вообще началось счастье. По дороге бабушка достала красивый кулек и предложила скинуться на подарок Яше, которого не взяли по малолетству. Чтобы не так обидно было, прибавила каждому от себя по мандаринчику и орешку, завернутому в серебряную бумагу.

Сначала пошли к Берте, встали перед дверью и, увидев Яшу, заголосили: «Новый год, Новый год, Дед Мороз к нам идет». Потом все пошли к нам, сидели, пили чай. Пока тетя Римма не пришла забирать Лильку. Тут бабушка отозвала меня в сторону и велела поблагодарить тетю Римму и дядю Борю за билеты и сказать, что в восторге.

Тетя Римма пришла, я выдала благодарность, а девочки завопили: «Ты что врешь? Подлизываешься, да? Сама же ныла, как скучно, какой Дед Мороз дурак, какая Снегурочка дура…»

Я заревела и ушла в нишу в коридоре, где под вешалками хранились запасы соленья и варенья. В комнате еще долго пререкались, что хуже, неблагодарность или вранье, пока Бертина бабушка не крикнула: «Ша, предательство хуже, шайсики, идите Лариску утешать».

В нише быстро помирились, и только запустили пальцы в ведро с соленой капустой, как тетя Римма погнала нас в комнату. Бабушка уже разворачивала ноты — мол, сейчас построимся и петь будем, как хорошие девочки. Но не тут-то было, у Берты заболел живот, Лилька стала кашлять, Лариска икать, поэтому всех отпустили колбаситься на воле.

Бабушка рассказывала про Рождество-до-революции, про елку дома в главной зале и как она делала подарки кухаркиным и служанкиным детям, ангелов вырезала и орехи в серебряную бумажку заворачивала. И как они топтались нерешительно, но потом ее мама играла на рояле, все хорошие становились петь про Христа…

Бабушка начинала приплакивать, дедушка приносил кагорчик, дамы возвращались к веселью, потом получалось, что подарки уже все съели, Бертина бабушка ковыляла домой, у нее всегда находился кусочек ватрушки или еще пирожка какого…

Потом заснувшего Яшу-маленького доставали из-под стола, относили домой, и праздник кончался.

Борька

В детстве Борька был негодящий жених — до школы засохшие козявки под носом, потом — серый троечник, заусеницы, грязные ногти, потом прыщи.

И характер был злобный, сплетничать, словцо прилепить — да завсегда, забияка, нередко битый. Всегда командир.

Его девочки не любили. Кроме Берты, но и та недолго.

Борька вырос в надменного красавца. Прыщи унялись помаленьку, до военной кафедры в институте шикарил гривой. Мальчишка-обаяшка, летящая походка, медальон на шее, брюнет, голубоглазый. Искатель приключений. Он это понял, подкрепил репутацию. Девочки стайками рыдали под балконом. И девственности лишались добровольно под его чарами.

— Ален Делон, — говорили девочки.

— Бомбардир, — говорили мальчики.

Только не думайте, что Борька был бессердечник: цветы-мороженое, всё как положено. Влюблялся по правилам.

И вот, когда они уже собрались всей семьей в Израиль, окинул он печальным взглядом родные пространства, знакомый двор. И соседний двор окинул и обнаружил незаметную, не охваченную чарами армянскую девочку.

И завелась в нем несвоевременная любовь.

Наш двор исходил завистью — у нас на выданье девок полно, а он к этой клеится. Росли все вместе — внимания не обращал, а тут на тебе! Из вражьего двора. Да у ней усы! Да у ней ноги кривые!

В общем, горевал Борька, но «их там еще будет» — убыл с семьей.

Девочка заливалась слезами, даже жалели ее во дворе на проводах. Ну обещания там, письма и все такое.

Ха, письма — только через родственников, остальные не приходили. А родственники таяли на глазах — устремлялись.

Тут девочка засуетилась: у армян тоже полнарода за рубежом, обегала родственников, нашла родных в Египте. Сделали документы, что она прям чуть ли не сестра-племянница, и рыдающая мать проводила ее на вокзал. Тайно. Евреи тогда стадом шли, а про армян и подумать никто не мог.

1974 год. Израиль и Египет тогда замирялись после войны, ну она и надеялась.

Никаких Шекспиров!

Никаких Джейн-Остинов!

Никаких Свиданий в Окопах в Процессе Перемирия, Голубиной Переписки, Локонов-Амулетов, в Гробу и до Гроба.

Никаких Декабризмов в Библейских Пустынях.

Каждый женился у себя.

Она вышла замуж за армянина и переехала в Париж.

Он женился на израильтянке и остался в Израиле.

Сколько Берта ни допытывалась, молчал Борька про Асю. Но многозначительно улыбался.

Раскололся недавно: встречались в Париже, да. Кино прям, но скучное. Клод-лелюшевое: падам, падам, музычка играет. Сигаретный дым. Никто не чокается. Смотрят вдаль, как слепые. Посидели, выпили. Фотокарточки показали — там внуки, тут внуки.

Даже не целовались на прощание, и погода была скверная.

* * *

— Тебе хорошо, ты еврей, Борька, уедешь, а нам куда деваться? Даже в Москве не устроишься.

— А я не знаю даже, вот уеду, а все это куда девать?

— В память себе засунешь.

— Дурак ты, это в жопу засунуть, а в память не выйдет, пока не старый. Пока не старый, некогда вспоминать, надо зарабатывать, вертеться, вперед смотреть…

— Будешь старый, вспомнишь, позвонишь, и я тут как тут, тоже старый в тюбетейке. Сижу у подъезда, семечки лузгаю. А что скучать? Наваришь плова, винца кислого достанешь, семечки, урюк — вот он весь Ташкент тебе. Ну что вот такого ты будешь вспоминать, чтоб жалеть и плакать? Ни денег, ни жратвы, трусы сатиновые, крысы в Саларе, жара, босиком в пыли… Ты жизнь поблагодари, сытый будешь, на машине кататься. Разбогатеешь.

…и пыль золотом обернется и слезами…

Еще обо мне

Окончательных преодолений ну никак нету. Это потому, что жива еще. А преодолевания — да каждый день!

С детства каждый день преодолеваю обжорство.

Вот представьте себе пирожное начала шестидесятых годов в провинциальном гастрономе, и чтоб откушать его за мраморным столиком! Это крупное пирожное, в те времена 16 копеек. Это которое потом за 22.

Сначала неторопливо отлизать вареничную пупочку на креме. Потом осторожненько подлизывать сам крем. Потом можно и бисквит откусить. Только не жевать! Бисквит должен намокнуть, размякнуть и почти раствориться во рту… Ну а потом долизать пергаментную бумажку, отвернувшись к стене, потому что это неприлично.

А потом заглядывать бабушке в глаза, вздыхать, преодолевать желание забежать за прилавок и наброситься изнутри на подносы. Тогда уже не слизывать, не вдыхать, а лопать, запихивать в рот как можно больше за раз и не забывать дышать равномерно, а то много не войдет.

Но это мечты!

Главное — это преодолеть мечты. Это самая главная победа. Для меня.

У меня мечты были все недостойные, негуманные, невысокие. Мечты не пьяницы, но сладкоежки. Или злые, но не коварного тирана. Просто чтобы все плохие перемерли или отошли так, чтоб их не видно было.

Мне не приходилось преодолевать хорошее на пути к еще лучшему.

Преодолеть — не свалиться нафиг во всех смыслах. Чтобы потом, если и спать неспокойно, то хоть без ужасов совести. И руки-ноги целы. Это да, удавалось иной раз!

Я так и не смогла преодолеть страх перед властью. Не уходит! Где-то в глубине, в животе сидит маленький сталинбрежневгитлермао и в роковой момент щиплет в нежное брюшное мясочко, пачкая светлый образ полицейского или пограничника, отрезая гражданское братство с защитником меня же.

Внутри, глубоко внутри, я всегда боюсь, что какая-нибудь оплошность, случайность, злой рок помешает мне, меня посадят в тюрьму, запытают и замучают моих родных. Происхождение из пересаженной-перестрелянной семьи гнетет меня до сих пор.

Что удалось мне преодолеть? Иррациональное поведение. Я научилась держать морду кирпичом. Прям по системе Станиславского — и помогает. Ну руки потеют немного, ну вытру. Сдержанная спокойная улыбка, прямая спина. Ощущение незримого равенства непонятно с чем, но не со всем сущим, это уж точно.

Потом, когда официальная часть окончена, легкая смущенная говорливость нападает на меня.

И что-то типа маленького счастья.

Все, наверно, думают, что бабушка меня любила так, что восхищалась мной: красавицей, доброй, умной, одаренной во всем девочкой!

Ан нет, больше всех она восхищалась моей подружкой, аккуратной одноклассницей.

Бабушка хотела, чтобы я была на нее похожа. Она умела вышивать крестиком, как машинка, у нее был прекрасный почерк — круглые буковки одинаковой величины, ну бисер прям, бисер!