Вера Кудрявцева - Летний дождь

• Название: Летний дождь
• Автор: Вера Кудрявцева
• Издательство: Средне-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-7829-0012-3

В книгу вошли широко известные и полюбившиеся читателю произведения из книги «В лес по ягоды зимой», а также новые. Писателя глубоко волнует сложность человеческих отношений, особенно детей и взрослых, острые моменты решений, нравственного выбора.

---

«…Не за горами, да, не за горами… через год — сорок уже… Эх, Володя, Володя, какая судьбина: и до сорока ты не дожил…»

Когда замелькали уже знакомые, родные уже леса да пригорки, будто споткнулась ее «Волга», затормозила, замерла на месте. И она, Любовь Федоровна, замерла, не снимая с руля занемевших от напряжения рук.

Вот здесь, вот на этом покатом поле, на этой вот опушке, любили они с Владимиром в первую свою медовую зимушку кататься на лыжах.

И часто бывало: остановится он, опершись о палки, надолго засмотрится на чистоту снегов.

— О чем опять? — рассыплется в беспечном смехе Люба. — Ну? Какие мировые проблемы решает мой молодой агроном?

— Посмотри, Любушка! Да приостановись! Вот поле, холодное, зимнее. А по снегу — зелень сосенок…

— Ну и что?

— Ничего?

— Ничегошеньки! Сосенки как сосенки! Сеянцы-малолетки!

— Вот-вот! Сеянцы! Смотрю на них, и кажется, будто их посеяли прямо в снег, и они растут! Это так радует… И зимнее поле будто плодоносит! Понимаешь?

Захохочет Люба, рванет с высоты горушки, балансируя ловко меж юными этими сосенками. Оглянется, а он все стоит, мечтает…

— Эх, Володька, Володька, мне бы твои заботы, — как о живом, вслух сказала Любовь Федоровна, включая зажигание.

И вот открылось село. «Ишь разнежилось без хозяйки на вечернем солнышке, пригрелось у горы… А ему уже не бывать здесь… не видывать всего этого…»

В эту ночь приснился ей сон. Из детства.

Проснулась — на душе нехорошо как-то, муторно. И долго после ничего в руках не вязалось. Хмурилась, злилась, а тот день, про который во сне намек был, не отпускал.

…Однажды летним утром вдруг задребезжали стекла в окошках. Выглянула — мотоцикл. Взвывая по-дурному, лихо развернулся, замер у ворот. За рулем — Володька, перепачканный, пропахший бензином и счастливый! Что-то кричит ей, на коляску показывает. А она онемела: впервые подумала о нем — совсем взрослый. И захотелось подойти к нему, пригладить вихры, стереть мазутное пятно на щеке.

Будто прочитав все это в ее глазах, он приподнял растерянно брови. «Волосы, как лен, глаза, как небушко, а брови — ночь темная…» Она устроилась в коляске со своим тяжелым ведром, завязанным марлей. Машина взревела, вздрогнула всем своим железным корпусом и рванулась вперед. У Любы уши заломило от ее звериного рыка.

— По-о-о-ехали! — хвастливо пропел Володька и объяснил, перекрикивая страшный грохот своего детища:

— Мотор-то от старого трактора поставил, вот он и орет! Лишь бы ехал — из ничего ведь собрал! Бежи-ит!

И они мчали, подпрыгивая на колдобинах да рытвинах. Промелькнуло зеленое поле пшеницы. За ближним лесом Володя свернул с дороги на целик.

— Ты куда? — крепче ухватилась за свое ведерко Люба.

— Так ближе! Я знаю — здесь можно прямиком!

И они поехали покосами, с елани на елань, едва успевая огибать пни да муравьиные кучи.

А лесной мир был до краев залит голубым светом июня. Щедро раскрашена была в сине-зеленое да желто-золотое земля.

— Останови! — крикнула Люба. — Смотри!

Машина, споткнувшись, вздрогнула раз, другой, недовольно фыркнула, замерла.

Люба, установив понадежней ведро в коляске, выскочила на полянку, побежала, сбросив туфлишки, по не высохшей еще росе к островку длинноногих доцветающих медунок.

Они сидели на солнцепеке, чистили медунки, хрумкали аппетитно.

— Ну что? — сияя глазами, все напрашивался на похвалу Володя, любуясь своим изобретением — мотоциклом. — А ты не верила!

— Я верила, — серьезно ответила Люба.

— Правда? — вспыхнул он. — Ты верь, ладно? Ты всегда верь!

— Ладно, — засмеялась Люба.

Он тоже засмеялся, смущенный, потом закинул руки за голову, затих так, опершись спиной о бок сосны.

Люба проследила за его взглядом и тоже засмотрелась на два легких, как газовые косынки, облачка. С какой-то незнакомой ей печалью смотрела, как они, будто устав гоняться друг за другом, приостановились и медленно, нехотя распались на клочья, и клочья эти скоро истаяли, исчезли…

Настроение у Любы испортилось. Она вскочила, скомандовала:

— Поехали! К поезду опоздаем! Варенец закиснет!

— Ты какая-то… — пробормотал Володя.

— Какая?

— То хорошая, то…

— Плохая! Плохая!

— Нет, не плохая, а чужая сразу…

— Ладно! Разговорился! Некогда мне разговаривать-рассусоливать! Мне ведро варенцу продать надо! Тебе-то что! У тебя отец-мать! А я… Мне тоже в люди выйти охота! А на что учиться? На бабушкину пенсию? Думаешь, шибко мне глянется варенцом да сметаной торговать? А надо! Понял?

Ехали дальше молча. У осиновой-березовой рощи Люба тихонько попросила:

— Останови. Хочу побродить здесь… одна…

Володя, опустив голову, ждал терпеливо, растревоженный ее неровным, никогда не предсказуемым норовом.

— Ты плакала? — встрепенулся, когда она вышла на опушку. Кинулся к ней, сразу простив и забыв ее вспышку.

— С мамой сюда часто… по красноголовики ходили… — нахмурилась Люба.

— Не пишет? — спросил он сочувственно.

— Зачем мы ей! У нее опять любовь…

— А отец?

— Володька! — сверкнули зло ее глаза. — Если хочешь, чтобы я с тобой дружила, никогда, слышишь, ни-ког-да не спрашивай про этого алкоголика!

Он попробовал, прочно ли стоит в коляске ее ведро, накрыл чистым половичком ее ноги.

— А то — комары, — проговорил заботливо. И столько в его глазах светилось искренней жалости к ней.

— Поехали, Володечка! — пропела она.

Машина взвыла, забуксовала — только грязь из-под колес в разные стороны. И ни с места. Не рассчитал водитель, в лужу угодил.

— Эх, ты! — презрительно усмехнулась Люба и выскочила из коляски, подняла тяжеленное ведро, пошла: мол, надоел ты мне со своей техникой, сама доберусь!

Пошла да и поскользнулась: мочажина в этом месте круглое лето. С полведра пролилось варенца. И в колею, и на траву.

Охнула Люба, пала на колени, давай сгребать варенец пригоршнями. Торопится, травинки отрываются. «Ладно, из ведра потом повытаскиваю! Только бы успеть побольше собрать, пока не расплылся совсем варенец-то!..»

— Ты что это делаешь? — подошел к ней Володя. Нет чтобы помочь.

— Не видишь, что ли?

Собрала сколько можно было. Потом осторожно повытягивала травинки из густой с пенками массы, выловила комочки грязи. Завязала опять ведро марлей, подхватила пол-литровый ковшичек с травы — меру при продаже — и, не оглядываясь, заторопилась к скорому.

И долго еще по-за лесом слышала беспомощное завывание мотоцикла.

Скорый стоял несколько минут, ведро освободилось моментально.

Обратно шла той же — прямой — дорогой. Как до лесу дошагала, присела, воровато оглядевшись, пересчитала рубли, завернула в тряпицу, переложила из кармана платья в потайной, пришитый к низику.

И хорошо сделала: Володька, оказывается, торчал все на том же месте. Правда, мотоцикл уже вызволен из лужи, вон на пригорке стоит, ее, Любу, видно, дожидаючись.

Только обрадовалась было: «Ждет! Эх, ты! Володька, Володька! Куда тебе — надо мной строжиться!» — он и вышагнул из-за березы. Встал перед ней, длинный, костлявый. Она подняла глаза и остолбенела. Никогда еще не видела его таким. Нехорошо как-то сделалось внутри.

Он разлепил непослушные губы:

— Значит, это правда? Значит, ты смогла! Людям — грязь! Собрать руками грязь и продать людям! Смогла…

Смотрит Люба на Володьку, а сказать ничего не может. Понимает только — нельзя сейчас необдуманно говорить. Это она хоть и в растерянности, а сообразила.

Отвернулся он, уткнулся лбом в березу. Плачет, что ли…

— Ты что это придумал? Ты что, спрашиваю, придумал-то? Чтобы я — продавать людям тот варенец? Собрать с земли и продавать? Хорошо же ты обо мне подумал, нечего сказать! Да вылила я его! Отошла подальше и вылила! Не веришь? Пойдем — покажу где! Птицам да зверятам на пропитание. И никуда не ходила, ни на какую станцию. Что я, ненормальная — с таким тяжелым ведром семь верст киселя хлебать… Сидела да слушала, как ты со своим зверем возишься. А потом задремала. Тебе-то что, а мне каждое утро с зарей вскакивать. Пестрянку доить. Эх, ты! Друг называется!

Он вспыхнул, как красна девица.

— Люба, — обнял неумело, зашептал, щекоча ухо, шею. — Люба, не сердись, не обижайся… Никогда не хочу тебя обижать…

И показалось ей: подхватило ее ветром ли, другой ли какой силой, понесло над лесом, над полями, над всей землей. Прикрыла глаза, затихла — длилось бы это вечно… «Поверил, — думалось с облегчением. — Поверил… хорошо-то как…» И самой, наверно, не было понятно, что хорошо: то, что поверил, или то, что обнял впервые.

Но это был только миг.

— Ударь меня, ударь! — требовал Володя, подставляя щеку.