Вера Кудрявцева - Летний дождь

• Название: Летний дождь
• Автор: Вера Кудрявцева
• Издательство: Средне-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-7829-0012-3

В книгу вошли широко известные и полюбившиеся читателю произведения из книги «В лес по ягоды зимой», а также новые. Писателя глубоко волнует сложность человеческих отношений, особенно детей и взрослых, острые моменты решений, нравственного выбора.

---

— Ох-хо-хо-хо! — не то радовались, не то завидовали ему земляки. — На курорте доживать-то станешь, Григорьич!

Верно, дом — хоромы, а душе в них тесно.

«Ничего, — затянулся старик напоследок, загасил папироску, вошел в дом. Во всех комнатах горел свет, громко работал телевизор. — Ничего, — уже не так уверенно повторил старик. — Пообыкну. К народу признакомлюсь…»

И стал выключать в доме свет.

«Народ» не заставил себя ждать.

Как только пообсохли полянки около дома, стало так шумно да весело, хоть окошки впору не открывать.

На самом краю поселка, а значит, недалеко от дома, был магазин. Ну, и конечно, лучшего места, чем пригорок перед окнами дома, на солнцепеке да еще и в лесу, вдали от глазу людского, не найти любителям компаний. С утра и до позднего вечера слышались песни, смех, беседы, пересыпанные иногда такой сольцой да перчиком!

Поначалу Ивану Григорьевичу любопытно было присматриваться к выпивохам — «признакамливаться». Почуяв расположение старика, те стучали бесцеремонно по утрам в калитку, просили стакан, а иногда и хлеба с луком.

Зять сердился:

— Смотри, отец, прикормишь эту шайку-лейку, не отвадишь потом, а дом все же на отшибе.

— Да они ничего, смиренные. Это они меж собой только лаются, а так ничего…

Любопытствовал Иван Григорьевич поначалу. Потом стал задумываться: как же так? Каждый день у них эти собрания за бутылкой, когда же робят-то? Особенно дивился на девушек, на женщин молодых: хлещут вино наравне с мужиками. Уж в их-то пьяном братстве равенство соблюдалось полное: раскупоривалась очередная бутылка, и наполненный бурой тягучей жидкостью стакан гулял по кругу, передавался из рук в руки.

Старик успевал полить в огороде и в небольшом приусадебном садике, прополоть грядку-другую, сколько позволяло слабое после инфаркта сердце, побродить недалеко от дома по небогатому, истоптанному тысячью ног пригородному лесу, а компания все сидела и сидела на пригорке против окон дома, и все гулял и гулял по кругу наполненный стакан.

Расходились поздно. Парочки помоложе, в обнимку, поддерживая друг друга, шли, мотаясь из стороны в сторону, в лес. Мужиков постарше доискивались и волокли по домам с руганью жены. А кое-кто так и оставался лежать на пригорке, скрючившись и уткнувшись носом в молодую пахучую траву.

Тогда старик шел расталкивать бедолагу — человек ведь!

— Эй, парень, очкнись! Застудишься! Земля-то еще не отошла как следует, не согрелась! Очкнись, парень! — И садился рядом — не хватало силенок совладать с безвольным телом пьяного.

— Эх, вы — самоубийцы! — хмурился. Приносил, делать нечего, старенькую телогрейку, подсовывал под бок мертвецки пьяного человека.

И телогрейку, и стакан всегда приносили. Он споласкивал стакан, ставил на полочку у крыльца — до другого разу.

— Дядь Вань, — приглашали старика выпивохи. — Иди, посиди с нами. Выпей, дядь Вань!

— Некогда мне-ка с вами сидеть-рассиживаться, — хмурился старик, не удерживался, спрашивал: — Когда же робите-то, ребята?

— Работа, дядь Вань, знаешь ведь — не волк! — зубоскалили в ответ ребята.

— А девок к чему спаиваете, им детей рожать-ростить, — не унимался старик.

— Да кто их спаивает-то? Сами липнут, как мухи на мед! — хихикали. — Глони, дядь Вань, скучно ведь, поди, тебе — один да один…

— Когда скучать-то? — защищался старик.

— А ты добрый, — заискивали перед ним выпивохи. — До вас тут такая стервоза жила! У ней не то что стакан — снега зимой не выпросишь!

— Про снег не знаю, а траву коло дома рвать — для кролей там, для поросенка — никому не давала! Как выпустит двух овчарок! Вот такие вот были две собаки!

— Две собаки да сама третья!

— Ну, ей Витек раз и устроил!

— Устроил да и сел в тюрьму!

— А чо! Ему тюряга — дом родной! Так и так бы сел! Не за то, так за другое! Она потому дом-то и продала — Витек-то вот-вот вернется! Она и деру! Ну, он ее, Витек-то, хоть где найдет!

— Нужна она ему! Остепенится, поди… Алка-то вот-вот родит…

— Как же, остепенится! Еще поганей вернется…

— Ох, и погуляем!

— Эх ты — подсекало! Тебе хоть с кем гулять, лишь бы подавали!

— А тебе?

— Погулять-то погуляем, но и покуражится, поизмывается он над нами всласть! Ты с им, дядь Вань, поаккуратней! Он у нас бешеный. Токо Алку маленько слушался… так что ты поимей в виду, дядь Вань…

— А вы-то — что же; али не заступники? — усмехнулся старик.

И удивился вмиг наступившей тишине. Каждый — глаза в сторону, и сказать, видно, нечего: все в горсти у того Витька.

— А мы бы, дядь Вань, — нашелся наконец смельчак, — с ба-а-альшим удовольствием выпили бы за упокой его души, элив бы его укокали! — И пустил по кругу стакан.

С тех пор как начал Иван Григорьевич с ними валандаться — кому телогрейку под бок, кого растрясет да домой направит, кого водой отольет, — зауважали старика в компании еще больше. Показалось даже ему, что не только материться меньше стали при нем, но и пить. Зять, правда, все серчал, все хмурился.

«Вам-то что, — думал обидчиво старик. — Субботу с воскресеньем наотдыхались на свежем воздушке, сели да укатили в город, а я опять один на один. А оне — все же люди, слушают меня, „дядь Вань“, да „дядь Вань“… Не то что вы со всемя вашими друзьями-подругами…»

Друзья-подруги наезжали в дом частенько. То одни, то другие. Дом казать все возили их зять с дочерью. А те ходят из комнаты в комнату, лазают из подвала на чердак и все ахают, и все охают: «Ах, какой прекрасный дом!», «Ох, какой прекрасный сад!», «Ах, какой прекрасный вид!».

Старик в такие дни никому не был нужен. Сидел себе где-нибудь в сторонке — у ворот ли, в саду ли. Проходили мимо гости, каждый не забывал спросить: «Ну, как дела, дедушка?» Поначалу-то Иван Григорьевич обрадуется, бывало, про дела свои рассказ начинает. Только рот откроет, а того, кто спрашивал-то, уж и след простыл.

— Ну, как дела, дедушка? — спросит и дальше пошел.

— Ну, как поживаете, Иван Григорьевич? — спросила и дальше пошла ахать.

— Ну, как жизнь, дед?

Молчит Иван Григорьевич, целыми днями молчит, когда в доме гости. Давно понял: не нужен он тут с делами своими, с жизнью своей никому.

А тем, хоть и непутевые они, самоубийцы-то, тем он нужен: стакан его нужен, доброе слово его нужно. Втайне даже гордился старик: уж такой вроде бросовый народишко, а уважение к нему имеет.

А бессонными ночами стал он мечтать-загадывать, что можно будет которого-нибудь из них и на путь истинный наставить, усовестить. Особенно тех, кто помоложе. Сосунки ведь. Да и не брался за них никто как следует. Вот и разбаловались, распустились ребятишки.

Лежал как-то, думал и вдруг задохнулся от слез, комком сдавивших горло, — к старости стал он на слезы слабый. Неожиданно всплыли в памяти другие юные лица: Алеша… Серега… Демка… — боевой его экипаж. Уткнулся в ладони, теплые слезы ползли по пальцам, в рукава рубашки.

Даже покойницу Гланю не оплакивал он так, как их, своих безоглядно-бесстрашных мальчишек. Никогда не забыть ему тот день, когда не удалось им бежать из лагеря. Четыре петли на виселице… Серега… Алеша… Демка… Их безумные глаза, обращенные к нему, старшему, не по званию старшему — по возрасту, по жизненному опыту. От боли за них, от отчаяния, от гнева, казалось, лопнет, не выдержит сердце. Со связанными руками рванулся вперед, лбом сбил фрица, сапогом двинул другого. Алеша, Серега, Демка ринулись за ним, на пули. Последнее, что увидел: рвал ветер пустые петли виселицы…

Утром, глядя, как собирается на обычном месте пьяная компания, спросил вдруг:

— А что, ребята, нет ли среди вас Алеши, Сереги либо паренька по имени Демка? — И всмотрелся в лицо каждого, будто угадать пытаясь.

— Ну, я — Серега, — буркнул недовольно один.

— И Демка имеется, а что? — откликнулся другой.

— Демка? — обрадовался старик.

— А что?

— Да имя-то больно редкостное! Стало быть, Серега, — вглядывался он в лицо парня, — А ты — Демка? — И пошел к воротам, бормоча: — Серега… Демка… Алеши, стало быть нет…

— Да что надо-то? — спросили его вслед. Старик не откликнулся.

— Что ему надо-то от нас? — всполошились Серега да Демка.

— Да что вы! — успокоил их, наливая в стакан бурой жидкости, дружок. — Может, сыновьев так зовут, вот он и…

Стояла пора сенокоса. И хоть здесь, в пригородном поселке, сенокос не главное для людей дело, но все же особенный запах скошенных трав долетал из лесу к окраинным домам. Или это только чудилось Ивану Григорьевичу.

И так ему захотелось помахать литовкой, посшибать маленько. Нашел под навесом ржавую, еще тех хозяев, косу, отбил ее с горем пополам, вышел за ворота.

«Может, хоть собаку к зиме заведу, будет ей подстилка», — подумалось неожиданно. Ни теленка, ни ягненка, ни поросенка зять с дочкой держать не велят — запах, вишь, нехороший будет. «А собака — это хорошо. Лопоухонького такого псишку. И чтоб не злой был, а так, для обчения…»