Михаил Шевердин - Колесница Джагарнаута

• Название: Колесница Джагарнаута
• Автор: Михаил Шевердин
• Жанр: История

---

Шторм, видимо, усиливался. Пол угрожающе вздымался и опускался. В старинном буфете звенела посуда, гремели и бренчали на неустойчивом столе судки, стулья скользили взад и вперед. Рев ветра и волн врывался в иллюминаторы вместе с солеными брызгами, и, хотя кок гаерничал и изображал всю историю "кавказского пленника" несколько в юмористических тонах, выглядел его рассказ драматично и тревожно.

Роман инженера и рыбачки, по рассказу кока, произошел в Гассанкули.

Чтобы представить себе этот город и порт на юго-западном берегу Каспия, нужно вспомнить, что он расположен на абсолютно ровном, плоском, как доска, пляже, тянущемся на сотню верст, лишенном малейших признаков растительности. Синее бездонное небо, желто-красный песок, синяя гладь моря и странные, на первый взгляд, постройки - русские бревенчатые избы на сваях. Во время шторма море забегает порой глубоко внутрь пустыни. И тогда уже не Гассанкули получается, а Венеция. Можно сообщаться меж домами исключительно на лодках. Живут в Гассанкули потомственные рыбаки, на протяжении сотен поколений занимающиеся ловом рыбы, а в свободное время не гнушающиеся и контрабандой. В ясную погоду на юге отлично проглядывается высоченная стена Мазандаранских гор в Персии. Еще гассанкулийцы отличные кораблестроители. Из леса, доставляемого из Астрахани, великолепные, убеленные сединами устозы - кимэчи - строят верткие, быстроходные парусные кимэ - корабли, в трюмах которых так удобно возить тонны рыбы и сотни арбузов. Но с контрабандой все туже и туже. Уж слишком ровно кругом. Вся местность отлично проглядывается и днем и ночью.

А гряда грязевых вулканов к северу от города слишком низка. И слишком там вонью тухлых яиц несет. Да еще там ночью горят подозрительные огни и слышится угрожающее ворчание недр - совсем неподходящее место для гассанкулийских Ромео и Джульетт...

И тут Мартирос прервал свой рассказ хриплым лающим смехом. Его, как и гассанкулийских кумушек-сплетниц, не столько интересовал сам необычный роман, а вот как любовники умудрялись скрывать свое длительное ухаживание в такой открытой местности от родственников вдовушки - весьма уважаемого и известного на всем Каспийском побережье корабельного мастера и капитана рыболовецкой шхуны Ораз Мамеда и столь же уважаемой и весьма энергичной к тому же его супруги Анор Гуль, чужеземки, привезенной давно, еще в юности, калтаманами из Персии. В прошлое лето в семье почтенного Ораз Мамеда поселилась приезжая вдовушка, которой Анор Гуль, оказывается, приходится родной тетушкой.

Увлекшегося рассказом Мартироса мало интересовало выражение лица инженера. Что чувствовал Алексей Иванович, можно было лишь догадываться.

- Как могла, - посмеивался кок, - старая, опытная Анор Гуль не заметить ничего предосудительного в поведении красавицы племянницы, трудно сказать. Тем более дом Ораз Мамеда стоит на гладком песчаном берегу на высоких сваях. Кругом все видно, а во всем Гассанкули ни одной ограды, ни одного забора нет. Куда ни глянь - вся жизнь гассанкулийцев как на ладони. Девица глазом поведет на джигита-рыбака - и сию секунду все бабушки и тетушки на бедняжку напустятся. А вдовушка шашни развела. И какая вдовушка - вдова самого почтенного и великого гюмиштепинского муфтия и святого ахунда Мурада Овез оглы бин Махмуда бин Еусена бин... Да всех его дедов-прадедов и за два часа не перечислишь, не пересчитаешь - очень древний род у святого. Впрочем, был святой, был, да кончился. Зарезали его попросту. И оставил он после себя целый гарем жен, старых и молодых, а среди них вдовушку красоты неимоверной, которой семнадцати, говорят, нет. Привезли ее из Гюмиштепе, гуляла она по Гассанкули гордая, красивая, спесивая, дразня гассанкулийских девок богатыми ожерельями. Рыбак и председатель рыболовецкой артели Ораз Мамед, советских взглядов человек, и племянницу жены не оставил у чужих. Сказал он молодой вдове: "Тебя выдали за ахунда покойного против твоей воли. Отдали тебя старцу беззубому. А теперь будь умницей, присмотри себе хорошего джигита, тем более у тебя наследство. У тебя на полжизни ковров и шелков хватит. Выберешь жениха скажешь. А пока гуляй, наряжайся". Вдовушка гуляла, наряжалась, строила глазки, но... Ораз Мамед чуть не умер на месте от того, что однажды почтенная Анор Гуль нашептала ему на ухо. Было от чего таращить глаза и дергать себя за бороду. А вдовушка гуляла в высоких туфельках на высоченных туркменских многослойных каблучках по песчаному пляжу Гассанкули, высоко подняв голову. Она все так же ослепительно улыбалась жемчугом отличных зубов.

Но Ораз Мамед на то и был просоленный волнами, продубленный каспийскими штормами моряк, чтобы не растеряться от вести.

Анор Гуль шептала, да себе рот кулаком затыкала, чтобы не сорваться, не разораться на весь Гассанкули, не поднять шум на весь мир, не навлечь беду на голову своевольной племянницы. А беда набегала черная со всех сторон: и с севера, и с юга штормовой тучей с громом, с молнией.

"Молчи, ни слова! - проворчал Ораз Мамед. - Хоть одна душа узнает, нашу красавицу разорвут, острыми раковинами мясо с костей сорвут. В песок закопают еще живой..."

Легкомысленный тон Мартироса очень неприятен был Мансурову. С удовольствием он прервал бы словоохотливого кока, но надо было узнать все.

А Мартироса и упрашивать было нечего. Словоохотливо он продолжал:

- Тетушка Анор Гуль и сама понимала: достаточно единого вскрика, одного неосторожного вопля - и со всех сторон, из всех свайных, с широко открытыми окнами изб горохом посыпятся и тетушки, и кумушки, и бабушки. И сразу заголосят, запричитают, завоют, превратятся из милых, добродушных тетушек, кумушек, бабушек в железокогтистых подводных ведьм, в яростных палачих. Да им и рассказывать, объяснять нечего. Они уж, наверно, приметили, что у вдовушки полнеет стан и что походка у нее стала вальяжная и бережная. И что на лице пятна, правда, малозаметные, не портящие красоту щечек, проявились. "Беременная! - завопят. - Шлюха!" А прелюбодеяние наказывается смертью. Боже, кумушки дикой ордой накинутся, когтями порвут тело, вырвут плод из чрева... "Молчи!" И несчастная Анор Гуль зарылась головой в подушки и кошмы...

Снова Мартирос зачем-то вышел. Вернувшись, он рассказал, что Ораз Мамед позвал к себе племянницу. Она вошла в комнату все такая же гордая, красивая, высокая, звенящая от украшений. "Садись!" Она села на кошму в почтительном отдалении, но не опустила глаз. И в них Ораз Мамед с болью в сердце увидел ожесточение, твердость, даже ярость. Ярость, что хотят отнять у нее прекрасное, безумно дорогое. И под этим взглядом суровый Ораз Мамед невольно опустил глаза. Он сказал: "Кто он?" Удивительно: тетке родной не пожелала ничего сказать. Дяде сказала. Чуть слышно шевельнулись полные яркие губы. И все же Ораз Мамед расслышал. Снова кровь ударила ему в голову, и все потемнело в его глазах. Такого он не ждал, не мог ждать. Он пришел в себя, когда племянница нежно отпаивала его холодной водой и мочила ему лоб холодным мокрым поясным платком. Она шептала: "Не надо! Прости меня! Убей меня, но прости!" Ораз Мамед сел, набрал в грудь побольше воздуху и приказал: "Всем молчать. Ты, дочка, поменьше выходи в город. Мать, никому ни слова". Он еще подумал и сказал: "За него я выдать тебя не могу. Шариат! Адат жесток!" Он еще подумал: "Пока никто не знает молчите. Я знаю, что делать. Я поеду в Гюмиштепе". Ночью он пошел к морю и сел в лодку один. Его провожала племянница. На прощание она сказала: "Поймите меня, дядя! Он кяфир, но он отец моего ребенка. И никто, и ничто не изменит судьбы". Ораз Мамед ничего не сказал в ответ. Он погладил нежно щеку молодой женщины, и скоро лодка слилась с темнотой. Он вернулся спустя два дня торжествующий и веселый. Он положил на кошму перед женой и племянницей лист толстого глянцевитого пергаментного картона, исписанного арабскими письменами и усеянного фиолетовыми оттисками круглых и овальных печатей. "Вот!" - сказал Ораз Мамед, и по прыгающим губам и блестящим глазам видно было, что он едва удерживается, чтобы не рассмеяться от души. Он с такой нежностью глядел на племянницу, что Анор Гуль крайне недовольно заявила: "Взял бы палку и выколотил бы из ее боков малость пыли и спеси!" Но Ораз Мамед с торжеством сказал: "Живи! Рожай мне внука, дочка!"

Старики еще посидели, глядя на пергамент, серевший пятном на густо-красном ковре. Анор Гуль раза два открывала рот, не то для того, чтобы завопить, не то для того, чтобы спросить. Но движением руки, загорелой, морщинистой, Ораз Мамед властно останавливал ее. "Рано! проговорил он. - Сегодня режу барана, нет, двух. Эй, Камбар, - позвал он сына, - сходи в отару, отбери двух пожирнее. А ты, Салим, отправляйся в бухту, привези полную лодку рыбы. Жена, чисть котлы. Зову в гости всех яшулли!"

Искуснейший повар и любитель сам покушать, Мартарос, описывая пир, который устроил по поводу привезенного из Гюмиштепе пергамента с многочисленными печатями и подписями почтеннейший Ораз Мамед, так смаковал тонкости восточных кулинарных рецептов, что сам неоднократно сглатывал слюну. Комбриг, хоть и поел уже кавардака основательно, вдруг тоже почувствовал голод, - такие роскошные кушанья подавались во время пира!