Иван Супек - Еретик

• Название: Еретик
• Автор: Иван Супек
• Издательство: Радуга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

Книга посвящена известному хорватскому ученому-просветителю XVI–XVII вв., архиепископу Далмации Марку Антонию Доминису, вступившему в борьбу с католическим Римом во имя торжества разума и справедливости.

Автор взволнованно повествует о научном подвиге человека, стойко защищавшего право своего народа на свободу и независимость. Марк Антоний Доминис принадлежит и плеяде замечательных европейских ученых, павших жертвой инквизиции и церковной реакции.

---

Группа всадников приближалась к северным стенам дворца Диоклетиана, когда густая тьма стояла над Каштелами. Ночевать вне этих стен было небезопасно, хотя турки из Клиса нападали реже, чем встарь, когда, бывало, они доходили до самых развалин Солина. В вечерней тишине над невидимым прекрасным заливом гудел колокол святого Дуйма, подобно броне накрывая клочок земли у самого подножия турецкой крепости. Да, в течение столетий оберегал он остатки прежних королевских земель, но сейчас в его торжественных звуках архиепископ улавливал грозные ноты, которые напомнили ему об ужасах Варфоломеевской ночи.

VI

Покинув профессорскую кафедру ради кафедры епископской, Марк Антоний не перестал тщательно готовиться к своим выступлениям перед публикой. Правда, теперь вместо университетской аудитории был кафедральный собор, однако отношение ученого к слову оставалось прежним. Если прочие наставники веры автоматически повторяли предписанное Римом, то он критически изучал схоластику иезуитов перед тем, как коснуться какой-либо определенной темы. Таким образом, проповеди архиепископа стали как бы продолжением его старых курсов на факультете в Падуе и других богословских учебных заведениях, они по-прежнему отличались широким взглядом на вещи и заинтересованным отношением к актуальным европейским проблемам, хотя и были теперь несколько приспособлены к уровню понимания провинциальной общины.

Как некогда перед появлением в университетской аудитории, так и теперь он уделял немало внимания и своему костюму. Итальянский портной сшил ему особую одежду, но выступал он и в традиционном церковном облачении. Вечерние службы с проповедями привлекали его больше, чем обычные воскресные мессы, они словно возвращали его к временам, когда он руководил своим семинаром. И даже заполненный статуями святых, загроможденный уродливыми деревянными галереями мавзолей Диоклетиана, стоило появиться Марку Антонию, начинал походить на античную академию. Он говорил просто и энергично, без пафоса церковной риторики – так, как привык говорить студентам, рассчитывая, что его слушатели знают логику и понимают важность эксперимента. На скамьях перед ним и на двухъярусной галерее сидели не просто дворяне, чиновники, ремесленники, но лицемеры, буяны, лихоимцы, честолюбцы, развратники и гуляки – в общем, люди из плоти и крови, такие же, как он сам. Об этом человеческом начале в них не следовало забывать, насильственно обряжая их в пустыннические одежды, как поступила аскетическая готика с живописными изображениями и статуями святых в соборе. Напротив кафедры, исполненной в романском стиле, в соборе находилась капелла святого Сташа. Мастер, создавший ее алтарь в виде древнеегипетской каменной вазы, возвысился до гениальности зрелой готики. Однако это уже принадлежало прошлому. Возрождение возвратилось к исконной, языческой красоте природы, которая изумляла самого Марка Антония, и потому свою замшелую епархию он вел к пониманию нового искусства, к постижению иной манеры мышления.

Безмолвное присутствие в соборе женщин придавало аудитории необычность. В свое время остроумные шутки Доминиса забавляли капризных римских красоток, и здесь он без труда очаровывал юных провинциалок. Благодаря его воображению, умению изящно и легко мыслить вслух религия становилась чем-то, казалось, вовсе не связанным с изображениями адских мук на фресках или удручающе монотонными литаниями, да и была ли это вообще религия? Она будила, звала к жизни уснувшую мысль. Взволнованное личико какой-нибудь девы вдохновляло его на самые невероятные выдумки. Не привыкший к мечу и воинским утехам, он с юности ощущал потребность выражать свою храбрость в острых суждениях. Порой его раздражало. когда благочестивые барышни смотрели на него как на блаженного кастрата, и, оскорбленный в своих мужских чувствах, он откалывал нечто совсем неприличное, Пока вы, благородные девицы и жены, соперничаете здесь в своих добродетелях, что происходит за морем? – вопрошал он. На Тридентском соборе, где иезуиты провозгласили принципы своего ордена, присутствовало больше· любовниц церковников, нежели кардиналов и прелатов… Притерпевшиеся к невежественному пьянчуге Фокони дворяне были ошеломлены резкими мнениями и остроумием нового епископа. Правда, наряду с возгласами изумления слышалось и брюзжание сомневавшихся. После того как протестантизм проник в среду венгерской аристократий, северная Хорватия также пережила раскол соответственно вкусам местного дворянства, склонявшегося либо к габсбургскому, либо к венгерскому влиянию. Ниже к югу, у самой турецкой границы, волны лютеранства ослабевали. Давно затронутый теологическими и юридическими Дискуссиями крестоносный Сплит уловил в проповедях Доминиса отзвуки прежних, чреватых новыми конфликтов.

– Господи Иисусе Христе, – · причитал доктор Матия Альберти, сидя па дворянских скамьях перед главным алтарем. Бледное лицо его с лихорадочно горевшим в трепетном мерцании свечей взглядом исказилось – он был не в силах смириться с очередной вечерней проповедью.

– Конечно, – соглашался с ним Доминис, – доза слишком велика. Надо бы понемногу. Иначе пастырь растеряет свою аудиторию, в которой автор мистерий был самым ревностным слушателем. Призвав на помощь святого духа, благочестивый доктор заносит в свою тетрадь фразы, которые более всего поразили его воображение. – Стремясь вызвать живую и откровенную дискуссию, Марк Антоний сделал знак дворянину, приглашая его высказать свои замечания.

– Высокопреосвященный, – вскочил на ноги тот, – меня поразило это ваше сравнение с Понтием Пилатом… Чтобы земной правитель обрел право судить сына господня?! Вы хотите поставить законы человеческие выше божественных? Служителя поставить выше Христа?!

– Заповедь Христова, как и вера вообще, доктор, не содержит в себе оснований для осуществления светской власти и не освобождает никого от ответственности перед земными законами.

– А откуда взялись эти законы, высокопреосвященный?

– Большей частью они возникли из древних обычаев, из добровольного соглашения между людьми…

– Здесь… они возникли большей частью по приказу венецианского Сената!

В реплике Матии звучала неутолимая ненависть к Венеции, лишившей хорватских аристократов былого могущества на берегах Адриатики. И соседи пылкого доктора, сидевшие на скамьях, принялись поносить республику купцов и невежд, однако брань их потонула в общем шуме. Благочестивые сплитские прихожане не привыкли к открытым спорам в храме. Им казалось, что любой разговор в полный голос оскорблял веру. Возбужденный доктор первым почувствовал это и попытался вернуть привычное благоговение:

– Высокопреосвященный! Вы занимаете кафедру как наместник апостолического папы. Его святейшество – источник власти, единственной, которую мы, католики, признаем.

– Церковь не есть государство, доктор, это противоречит Христовым законам.

– Скажите, наместник папы, если исчезнет божья, церковная власть, что произойдет с нашим миром?

– Евангелие останется общей основой для христианской Европы, – ответил, уже остывая, прелат посреди всеобщего гула. – Для церкви фатально то, что она узурпировала императорскую власть и мистические культы. Святой отец не может оспаривать право человеческое…

– А право божественное! – раздосадовано воскликнул иезуит. – Священное право! Чем стала бы церковь без божественного права?

– Духовным сообществом…

– Которое ширило бы сомнения и усталость… Если распадется святой католический лагерь под эгидой папы кто поведет нас на турецких захватчиков?

– Непременно вы, доктор, считаете необходимым первым делом упомянуть о турках.

– Для нас это и есть первое дело. Если бы вы росли как мы здесь, прислушиваясь по ночам к разбою, чинимому совсем рядом, на Солине…

– А если б вы видели, как развлекаются в курии и при католических дворах, пока вы здесь погибаете на границе, если б вы видели, как там бьются за титулы и имения, пока вы здесь подыхаете в нищете, как там раздувают религиозные распри… Если б вы смогли проникнуть взглядом сквозь эти туманы и мглу, тогда для вас главным стало бы то единственное, что может спасти нас перед лицом неизмеримой опасности.

Завершив этот поединок, архиепископ продолжал проповедь. Фанатизм Альберти еще настойчивее заставлял его отделять религию от гражданского права. Здесь, на этих перекрестках, где испокон веку смешивались латинская и греческая традиции, язычество древних славян и влияния тюрков, здесь, полагал он, всеобщая терпимость и одинаковый для всех закон были бы единственным залогом спасения.

Служба окончилась, и Доминис вышел на Перистиль, подобный устремленному куда-то в бесконечном море лунного света кораблю. Мостовая оставалась в тени, но над собором, над разрушенной античной колоннадой и фасадами трехэтажных домов сверкало расплавленное серебро. Совсем рядом над белой колокольней висела луна, затянутая звездной вуалью. Людские горести и заблуждения вызывали улыбку на ее круглом лице. Погруженный в тень дворец казался целым, и чудилось, будто вот-вот появится сам император Диоклетиан. Даже благочестивый доктор Матия, родившийся и всю жизнь проживший в Сплите, не мог отвести взволнованного взгляда от мавзолея и храма Юпитера, освещенных насмешливой языческой луной; зачарованный необычным видом древних святилищ, увенчанных крестами, он испуганно шепнул Доминису: