Джеймс Джонс - Не страшись урагана любви

• Название: Не страшись урагана любви
• Автор: Джеймс Джонс
• Издательство: Локид
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-87952-038-2

Герой романа — драматург Рон Грант, находящийся в зените славы, — оказался запутанным в сложный любовный треугольник. И он пытается бежать от всех жизненных проблем в таинственный и опасный подводный мир. Суровым испытаниям подвергается и пламенная любовь к Лаки, девушке сколь красивой, столь и неординарной. Честность, мужественность, любовь, чувственность, дружба — все оказывается не таким простым, как казалось вначале. Любовь спасена, но теперь к ней примешивается и чувство неизбывной горечи.

---

— Я думаю, что уже решила выйти за него замуж, — объявила она Харви и другим окружавшим их людям.

— Смею вас уверить, что вы могли бы делать с ним вещи намного, намного хуже, дорогая Лючия, — усмехнулся Харви. Он явно был полностью побежден ею.

Грант ничего не сказал, ее заявление едва не заставило его самого покраснеть от гордости, но слабые колокольчики тревоги глухо зазвенели в ушах сквозь розовый туман, в котором он двигался. Одно дело туманный намек Харви там, наверху, насчет Кэрол Эбернати, и совершенно другое дело, когда Лаки, которая вообще ничего обо всем этом не знает, так говорит. Старый инстинкт самозащиты, так впитавшийся в кровь и плоть, что едва не возникла сигнальная реакция, настолько вовлек его в шелуху болтовни о «приемной матери», что теперь его взаимоотношения с Лаки с его стороны были нечестными, а это несправедливо по отношению к ней. И по мере того, как шли дни, и он все больше и больше ощущал ее чары, все больше и больше любил ее, эта внутренняя нечестность вносила остроту в их любовь и временами становилась еле переносимой. Любопытно, что это также дало ему жизненное, твердое мужское качество трудноуловимости, которое делало их любовь еще более очаровательной и для Лаки, и для него. Может быть, если бы его легче было поймать, она бы не хотела его так сильно?

Проблема, конечно, заключалась в том, что вскоре он должен был уехать. Чуть раньше ли, чуть позже. И все это: статуи, голые деревья, оперы на открытом воздухе в Парке, куда они ходили в хорошую погоду, зоопарк и кафетерии, — все это обостряло любовь, создавало горько-сладкий привкус и более затрагивало их, чем если бы они знали, что останутся вместе и будут где-то создавать свой дом. Это затрагивало и места, где они часто бывали. Как у П.Дж. Кларка, куда они пришли в тот первый день, — в таких местах у них были свои воспоминания. Грант знал, что некоторые люди (у многих его хороших друзей была эта черта) просто нуждаются в таком сладко-печальном, счастливо-трагичном свойстве любви, чтобы она была интересной и полнокровной. И он понял, что сам иногда радуется этому, как иногда и сама Лаки. Но часто это было слишком болезненным, чтобы быть приятным. Ведь у Гранта не было жены, чтобы возвращаться, если только он не хотел считаться с Кэрол Эбернати. А Грант этого не хотел.

На следующий день после коктейля у Харви, который еще более сблизил их, они обедали в Маленьком Клубе Билли Рида на Пятьдесят пятой Западной улице, где раньше Лаки болталась с каким-то приятелем, где она всех знала и гордо выставляла Гранта, потом он взял ее на поздний прием литераторов и театралов в Западном Центральном Парке на Семидесятых. Такси ехало по холодному Парку, между сверкающими зданиями и знаками — путеводителю для них, влюбленных, по их общему Нью-Йорку, они открывали все большую взаимную близость, и Грант в зеркале уловил ухмылку водителя. И в самом деле, кажется, весь мир любит влюбленного, и это был Нью-Йорк, которого Грант еще не знал. На приеме, проходившем наверху высокого здания, они стояли у окна, глядя на более низкие здания, и потихоньку болтали. Там, внизу, в темном Парке пуэрториканские и гарлемские детишки в этот самый момент могли насмерть забивать взрослого велосипедными цепями, а Гранту было все равно. Все его веселило. Дома, полупьяные, с любопытной, запутанной печалью (любопытной, потому что ни один из них не упоминал о ней и даже не подавал вида) они со странным голодом занимались любовью разными способами всю ночь, на рассвете и утром, пока в 7.30 не встала Лесли и не постучала в дверь, чтобы взять одежду. Вместе с ней они пили кофе.

Однажды начав, Лаки не бросила темы замужества, начатую в доме критика Харви Миллера. Она, правда, не давила, и Грант ни разу не ощутил тисков. Почти всегда тема возникала в форме шутки. Типа: «Знаешь, ты должен на мне жениться, Рон, — сказала она однажды. — Мне уже двадцать семь, ты — почти что мой последний шанс. И все равно, ты последний неженатый писатель, не считая «шестерок», а я выйду замуж только за писателя. Кроме того, я тебя люблю». И все это — она. И была во всем этом особенная открытость, дружелюбность, которые он замечал и в других вещах. В ней была какая-то странная и ужасная печаль, как будто она не могла поверить — все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Эта печаль обижала Гранта едва ли не больше, чем он мог допустить. Она не сердилась, не требовала. Она выглядела абсолютно беспомощной, абсолютно зависимой от его милосердия, более того, она не стыдилась и не прятала этого.

Он рассказал ей о своем намерении лететь в Кингстон учиться нырять (она ухмыльнулась и сказала: «Нырять тебе не нужно учиться, дорогой!»), и выяснилось, что она очень хорошо знает Кингстон, у нее там много друзей, она там часто бывала. Ее южноамериканский друг часто брал ее туда на несколько недель до тех пор, пока не вернулся в свою страну помогать революции.

«О, возьми меня с собой! Я тебе не помешаю! — возбужденно кричала она. — Я тебя познакомлю со всеми! Я знаю удивительные места! Я знаю Кингстон, как…» Они должны были пожениться через два месяца, когда он уехал в последний раз и его там застрелили. «Я не могу взять тебя», — почти автоматически сказал Грант. Потом он начал объяснять, что он считает, что все это надо проделать одному, нужно учиться в одиночестве, потому что он думает, что только так можно вернуть реальность в его работу, что он боится ее потери, что все это может дать ему новый материал — новый мыслительный материал для работы. Он не объяснял, что поездка наполовину — средство хоть на время избавиться от Кэрол Эбернати и как Кэрол Эбернати расстроена этой идеей.

— О, ты и вправду должен взять меня с собой! — сказала Лаки с печалью и желанием маленькой девочки. — Я так хорошо там все знаю! Я бы хотела вернуться туда! Я знаю наилучший отель, хозяин там удивительный человек, и если я буду с тобой, он снизит цену! Я знаю там так много мест и разных вещей!

— Не могу, — ответил Грант. — Просто не могу. Хотел бы. — И снова она не нажимала. Но время от времени с надеждой возвращалась к теме. И когда ей на приеме у Харви пришла мысль о замужестве, она связала обе мысли воедино: они могли бы пожениться в Кингстоне, в отеле, ее друг, хозяин отеля Рене Хандер был бы свидетелем, ему это понравилось бы. Грант мог только улыбаться, качать головой и чувствовать себя ужасно.

Она все же повела его к Полу Стюарту. Это было не на следующий день после приема у Харви, а почти через неделю. После ленивого утра, проведенного в постели, после того, как они дважды расслабленно занялись любовью при свете яркого зимнего солнца, холодно струящегося сквозь светлые занавеси маленькой теплой комнаты, она мылась в душе во второй раз, а Грант влюбленно смотрел на нее, прислонившись к дверному косяку. Лаки объявила, что сегодняшний день будет днем Пола Стюарта. Так что он может хорошенько подготовиться, усмехнулась она, потрясла попкой, как мокрый щенок, и встала, чтобы вытереться. Рон Грант, драматург, собирался покупать одежду. Они пообедают в каком-нибудь хорошем ресторане, он сможет подкрепиться двумя-тремя, но не больше, мартини, она тоже, а потом они пойдут к Полу Стюарту. Никакого траханья. Грант, по-овечьи ухмыляясь, послушно позволил отвести себя и за это получил то, что он мог назвать уже после тридцати шести лет жизни самым восхитительным днем своей жизни.

Все выбирала Лаки. Ей самой ничего не было нужно. Правда и то, что там для женщин почти ничего и не было, только несколько платков. Свет любви к нему на ее лице был столь очевиден, что служащие магазина восхищенно приняли правила игры и с завистью посматривали на Гранта. Даже покупатели с восхищением болтались поблизости, чтобы понаблюдать за ними. Когда Гранта ввели в маленькую примерочную, Лаки тоже вошла. Подобрать Гранту готовый костюм было трудно: пиджак был впору в плечах, а брюки все не могли подобрать. Руководила Лаки. И когда служащий выходил из комнаты, она обвивала его всего, смеясь и целуя, так прижимаясь к нему, что Грант должен был позаботиться о том, чтобы служащий не заметил, что он уже наполовину готов к любви. Смеясь еще больше, Лаки отказалась оставить его одного. Восхищенный клерк, когда вошел во второй раз, дал Гранту носовой платок стереть следы помады на лице. «Наши поздравления, мадам», — сказал он Лаки. Это была сцена из фильма Кларка Гейбла и Кэрол Ломбард из более счастливых времен, если таковые вообще бывают в жизни, и все в этом участвовали.

В конце концов они вышли с двумя костюмами, черным и полосатым коричневым, со смокингом, пошитым в новом стиле, но все же классическим, разными черными носками до колен, узкими галстуками Лиги Плюща, рубашками и носовыми платками. Фактически купили все, не считая нижнего белья. Лаки пообещали, что переделанные брюки от костюмов доставят завтра, и они на такси добрались до Нью-Вестона, на лифте — в квартиру и, смеясь и любя, упали на постель — эту большую мягкую уродливую постель, которая больше не казалась Гранту уродливой.