Христоф Зигварт - Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе

• Название: Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе
• Автор: Христоф Зигварт
• Жанр: Философия
• Год: 2008
• ISBN: 5-91129-004-9

В издание входит учение о суждении, понятии и выводе.

«Последующее являет собой попытку построить логику с точки зрения учения о методе и тем поставить ее в живую связь с научными задачами современности. Пусть само выполнение послужит оправданием этой попытки, и этот первый том, возможно, самым тесным образом примыкая к традиционному облику науки, содержит в себе подготовление и основоположение к этому выполнению». (Христоф Зигварт)

---

Среди высказываний, которые содержат в себе предикат – простой глагол или соединенный с именем прилагательным или именем существительным глагол «быть» – без ясно и определенно обозначенного субъекта, необходимо прежде всего различать два класса: настоящие и лишь кажущиеся имперсоналии. Настоящими имперсоналиями являются лишь такие, у которых совершенно отсутствует мысль о вещи и вопрос о таковой не имеет даже никакого смысла. Наряду с ними имеются такие формы выражения, которые хотя и не называют вещного субъекта, но во всяком случае имеют его в виду. Правда, он представляется здесь лишь неопределенно и обозначается лишь при помощи местоимения среднего рода, соотносительно, при помощи флексии. «Мне голодно», «мне пить хочется», – здесь неуместен вопрос о том, что делает мне голодно или что делает, что у меня жажда. Точно так же, как невозможно к pudet или poenitet присоединять в качестве субъекта какое-либо имя существительное. Но если я говорю: «начинается, началось, кончено, конец», – то я всегда имею в виду нечто определенное – ожидаемый или развивающийся ряд событий, какое-либо зрелище, музыкальное исполнение, битву и т. п. Тут предполагается, что внимание слушающего обращено на то же самое; что, следовательно, здесь необходимо более точное обозначение. Употребляемое в немецком языке «es» есть, следовательно, действительное местоимение, которое избирается лишь ради краткости, так как точное обозначение того, о чем мы думаем, излишне или же оно слишком подробно благодаря своему характеру. Равным образом, если я говорю: «на улице скользко, пыльно, мокро и т. д.», – то я имею в виду дороги. Благодаря неопределенному протяжению того, что скользко или мокро, было бы затруднительно назвать словами какой-либо определенный субъект. С другой стороны, благодаря природе предикатов те субъекты, которым они принадлежат, указаны уже достаточно определенно. «Тенисто, полно» – это можно относить лишь к пространству; «тает» – можно относить лишь к снегу и льду.

Конечно, между обоими классами существует незаметный переход и по одной грамматической форме нельзя еще определить, обозначает или нет местоимение «es» («оно») или личное окончание старых языков тот вещный субъект, к которому относится предикат. То же самое грамматическое выражение может иметь то один, то другой смысл. Этим объясняется, что оба класса так называемых имперсоналий, которые в лице своих крайних представителей все же определенно отличаются друг от друга, часто смешивались. Этим объясняется также и то, что для всех грамматически одинаково звучащих безличных выражений считали нужным найти одинаковое значение; в большинстве случаев здесь стремились отыскать субъект в смысле вещи и предикат должен был принадлежать последней, как ее свойство или деятельность. Но в качестве такого субъекта можно было, в конце концов, признать лишь вообще неопределенно представляемую целокупность сущего, о которой, однако, никто не думает, когда рассказывает об отдельном восприятии.

Если настоящие безличные предложения служат для того, чтобы выразить нечто, что доступно непосредственному внешнему восприятию – например, «гремит», «дождит»[6], – то исходным пунктом здесь является простое чувственное впечатление. И ни само восприятие, ни воспоминание не дают соответствующего субъекта – как это бывает тогда, когда я вижу, как поднимается ракета, или когда я слышу, как по мостовой гремит повозка. К этому единственно данному слуховому впечатлению или к этому единственно данному зрительному явлению примыкает в качестве ближайшего акта наименование, объединение в одно целое имеющегося налицо со знакомым представлением. Для этого наименования могли бы служить лишенные флексии звукоподражательные слова, которые передают лишь особенность впечатления; а также имена существительные [ «выстрел», «дождь»[7], «это гром», «это дождь»], которые в своем колебании между конкретным и абстрактным понятиями оставляют нерешенным вопрос: в каком направлении мышление хочет понимать в дальнейшем данное событие? Но язык по другой аналогии предлагает для временного события глаголы, и настоящее восприятие выражается посредством привычной флексии. И тем с большим правом, что личное окончание третьего лица первоначально, несомненно, было указательным местоимением – и «гремит» есть то же, что «donnern das» («греметь то»). Присоединяющееся сюда имя существительное могло бы объяснить обозначенное таким образом и определить его ближе, как гремящую вещь. Но если действительно нельзя осуществить этого отношения, на которое указывает глагол, то в качестве субъекта высказывания остается лишь само впечатление, а окончание может указывать лишь на это настоящее впечатление. Обозначение вещного субъекта, которое содержится в местоимении новых языков, является тогда пустой привычной формой. Нельзя спрашивать: что дождит?[8] – и отвечать: «es» («оно») – в смысле хотя бы неопределенно представляемой вещи. Безличный глагол не идет дальше наименования настоящего явления; субъектом является не что иное, как само отдельное явление дождя[9].

Ограничение это становится совершенно ясным тогда, когда соответствующая вещь, которая светит или звучит, хотя вполне знакома, но, как сама собой разумеющаяся, не находит в языке никакого выражения, ибо важным для нас является лишь непосредственно увиденное или услышанное. «Звучит», «свистит», «стучит»-мы говорим так даже тогда, когда нет никаких сомнений относительно того, от какой причины происходят звуки. Но важным является сам услышанный знак и его значение; кто дает этот знак – это не должно быть даже высказываемо. Точно так же в «горит» центр тяжести переносится на то, что огонь показался. То, что нечто горит, – это само собой разумеется. Но не это горящее есть оставшийся неназванным субъект глагола, а лишь самый воспринятый пожар. Когда мы говорим: «дождит», – то в настоящее время никто, конечно, не думает о субъекте, которому процесс дождя можно было бы приписать как его деятельность. Коллективное явление падающих капель просто наименовывается как «дождь». Точно так же «ветрено, бушует» наименовывает имеющееся налицо течение воздуха. Нельзя спрашивать: что ветрено? что делает это «бушует»?

Это ограничение высказывания воспринятым или ощущаемым состоянием не подлежит никакому сомнению у тех многочисленных имперсоналий, которые выражают субъективные чувствования. «Мне голодно», «мне пить хочется», «мне жарко», «мне отвратительно», «смеркается», «светает» и т. д. – тут вообще не может быть никакого отношения этих глаголов к субъекту, деятельностью которого они могли бы быть. То, что дано, заключается лишь в имеющемся налицо чувствовании, которое не содержит в себе никакого указания на возбуждающую его вещь.

С другой стороны, те высказывания, которые выражают воспринятую деятельность без прямого отношения к тому, что проявляет деятельность, носят страдательную форму: es wird gespielt, gesungen и т. д.[10] Равным образом и здесь имеет место лишь наименование воспринятого события, причем не делается никаких шагов к тому, чтобы обозначить тот субъект, в котором совершается это событие. За дальнейшими примерами я могу отослать к вышеупомянутой своей статье.

Уже самое различение словесных форм имени существительного, имени прилагательного и глагола подготовляет и приводит нас к этому разделению обоих синтезов – того, который содержит в себе наименование, и того, который наименованное явление приписывает вещному субъекту. Мы образуем из глаголов и имен прилагательных абстрактные существительные, которые устанавливают в качестве самостоятельно мыслимого то, что обыкновенно является лишь как зависимое от вещи. Нам одинаково понятны являющиеся безличными неопределенные наклонения, как ich höre sprechen, läuten[11] и т. д. Точно таким же образом возможно и такое высказывание, логическим субъектом которого является только воспринятое в настоящее время событие, воспринятое в настоящее время состояние.

«Бессубъектны» эти предложения лишь в том более узком смысле, что тут нет вещного субъекта. Но они не составляют никакого исключения из общей природы предложения, высказывающего суждение. Они содержат в себе синтез общего знакомого представления с настоящим явлением, и именно это последнее образует субъект, и именно оно имелось в виду личным окончанием в его первоначальном значении указательного местоимения.

Но именно потому, что такие суждения наименовывают нечто настоящее, они содержат в себе, конечно, implicite и вместе с тем высказывание о действительности наименованного события, ибо единично воспринятое предполагается вместе с тем как действительное. Но поэтому они не являются эксистенциальными суждениями, суждениями существования в обычном смысле. Ибо «шумит» не хочет высказать о шуме предиката «быть действительным»; но оно хочет высказать о действительном предикат «шуметь». Наименование настоящего впечатления есть основной акт, без которого суждение не могло бы даже возникнуть как выражение настоящего восприятия. Кто говорит: «блеснуло[12], шумит», – тот должен был увидать свет на небе и распознать это как молнию; тот должен был иметь слуховое ощущение и наименовать его как шум. Но он и не говорит прямо больше того, что виденное им есть молния, услышанное им есть шум. Для слушающего, разумеется, совершается тот же самый процесс, который имеет место при эксистенциальном суждении. Благодаря слову он получает сперва общее представление о молнии, а благодаря форме его флексии он побуждается представить себе молнию как нечто единичное, имеющееся налицо в настоящую минуту. Он должен примыслить к общему слову соответствующее единичное явление. Постольку исходящее от готового положения грамматически объясняющее рассмотрение вправе выдвигать эту сторону, согласно которой суждение утверждает действительность молнии. Утверждение существования выступает на первый план для говорящего также и в производных от первоначальной формы суждениях, в которых сообщение делается на основании воспоминания или на основании чужих сообщений; а также в будущем времени и в общих положениях – «в Альпах часто дождит» значит «часто имеет место дождь». Двусторонний характер первоначальной формы делает возможным это употребление.