Орест Высотский - Николай Гумилев глазами сына

• Название: Николай Гумилев глазами сына
• Автор: Орест Высотский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-235-02568-7

Ядро настоящего сборника составляют впервые публикуемые в полном объеме биографические записки о ярчайшем поэте Серебряного века Николае Гумилеве, составленные его сыном Орестом Высотским, также поэтом, до конца своих дней работавшим над книгой об отце. Вторая часть сборника — это воспоминания о Николае Гумилеве, собранные и прокомментированные известным специалистом по русской поэзии, профессором Айовского университета (США) Вадимом Крейдом. Эти материалы Крейд расположил «сюжетно» — так, чтобы у читателя создалось наиболее полное представление о драматичной и захватывающей биографии поэта, в эпоху крушения империи воспевавшего державное отечество, отважного воина, путешественника, романтика.

Книга иллюстрирована уникальными фотодокументами.

---

На Масленицу из Киева приехала Аня Горенко, но к Гумилевым зашла только раз, проводя большую часть времени в Петербурге.

Вскоре по возвращении из Африки Гумилев побывал у Вячеслава Иванова. Хозяин «башни» жадно слушал его рассказ о горном перевале на пути к Харару, об охоте на леопарда. В редакции «Аполлона» Маковский, Кузмин, Ауслендер, Городецкий поздравляли его с приездом и, кажется, искренне ему обрадовались.

Пришел большой пакет из Москвы — два экземпляра сборника «Жемчуга», выпущенного издательством «Скорпион». Обращала на себя внимание оригинальная обложка: два великолепных леопарда ходят вокруг малахитовой чаши, наполненной жемчугами, которые перебирают дама в роскошном кринолине и таинственный араб в чалме.

«Жемчуга», свою третью книгу стихов, Гумилев готовил к изданию давно. Еще в конце 1908 года он писал Брюсову: «Я много работаю и все больше над стихами. Стараюсь по Вашему совету отыскивать новые размеры, пользоваться аллитерацией и внутренними рифмами. Хочу, чтобы „Золотая магия“ уже не была „ученической книгой“, как „Ром. Цветы“». Одно время Гумилев намеревался назвать свою новую книгу «Золотая магия», но позже передумал и назвал «Жемчуга». При этом каждый раздел книги получил свое название: «Жемчуг черный», «Жемчуг серый», «Жемчуг розовый». Кроме этих разделов в сборник вошли (с сохранением посвящения А. А. Горенко) стихи под заглавием «Романтические цветы», взятые из второй книги стихов. На первой странице «Жемчугов» стояла надпись: «Посвящается моему учителю Валерию Яковлевичу Брюсову».

В седьмом номере журнала «Русская мысль» появилась рецензия Брюсова на сборник, в которой говорилось, что Гумилев «живет в мире воображаемом и почти призрачном. Он как-то чуждается современности, он сам создает для себя страны и населяет их им самим сотворенными существами: людьми, зверями, драконами; в этих мирах явления подчиняются не объективным законам природы, но новым, которым повелел существовать поэт <…>. Почти все его стихотворения написаны прекрасно, обдуманным и утонченно звучащим стихом. Н. Гумилев не создал никакой новой манеры письма, но, заимствовав приемы стихотворной техники у своих предшественников, он сумел их усовершенствовать, развить, углубить, что, быть может, надо признать даже большей заслугой, чем искание новых форм, слишком часто ведущее к плачевным неудачам».

Гумилев находил, что форма стиха, размер, ритм, звучание должны усиливать его эмоциональное воздействие, не отвлекая от внутреннего смысла внешними эффектами, как случалось у его учителя Брюсова. Для Гумилева в поэзии первенствовала мысль, выраженная стихом. Он обращался к традиционным «вечным» темам, однако воплощал их глубоко оригинально — как, например, произошло у него с Дон Жуаном, в интерпретации Гумилева вовсе не похожего на ветреного повесу. Этот Дон Жуан горько ощущает свое одиночество, даже никчемность собственного бытия:

Я вспоминаю, что, ненужный атом,
Я не имел от женщины детей
И никогда не звал мужчину братом.

(«Дон Жуан»)

Все чаще в стихах Гумилева окружающий мир предстает как арена для подвигов, ведущих к гибели и к высшей награде на небесах:

За то, что не был ты, как труп,
Горел, искал и был обманут,
В высоком небе хоры труб
Тебе греметь не перестанут.

(«Адам»)

«Жемчуга» принесли Гумилеву настоящую известность у читающей публики, особенно оценившей «Капитанов». Но сам он становился все более требовательным к себе и писал Брюсову, что «„Жемчуга“ — упрощенья, — и я вполне счастлив, что Вы, мой первый и лучший учитель, одобрили их. Считаться со мной как с поэтом придется только через много лет».

Во время выхода «Жемчугов» в господствовавшем еще символизме наметился упадок, прекратил существование один из его главных органов — журнал «Весы». Прежде обменивавшиеся любезными письмами Брюсов и Вяч. Иванов все больше становились врагами. Молодые поэты искали пути, лежавшие за пределами символизма. Особенно ясно это стало после статьи Михаила Кузмина в апрельском номере «Аполлона», возвестившей приверженность новой поэзии принципу «прекрасной ясности» взамен символистских туманов.

Гумилев оказался на распутье. С одной стороны, он по-прежнему преклонялся перед Брюсовым, с другой — все отчетливее понимал, что его дарованию чужд символизм. 26 марта в Петербурге в редакции «Аполлона» состоялось заседание Общества ревнителей художественного слова, на котором доклад о символизме читал Вячеслав Иванов. Прозвучали десятки раз до этого высказанные тезисы, касавшиеся дуализма бытия, Аполлона и Диониса, их неслиянности и неразделенности, их двуединства.

Речь Вяч. Иванова не встретила одобрения присутствующих. С полемическим ответом выступил Кузмин, отвергавший утверждения докладчика, что слово «символ» является магическим внушением, приобщающим слушателя к мистериям поэзии. Он не согласился и с мыслями Вяч. Иванова о том, что поэзия есть воспоминание о стародавнем «языке богов» и что нельзя требовать от поэта языка земного — это означало бы примирение с утилитарной моралью.

Кузмин страстно защищал совершенно иной взгляд на поэзию: она должна нести людям не хаос, недоумевающий ужас и расщепление духа, а чувство стройности и гармоничности. И такая поэзия бесконечно выше, значительнее, чем стихи, в которых ненужный туман и акробатический синтаксис — словом, безвкусие.

Мнения присутствующих разделились, причем молодежь, в том числе и Гумилев, Вячеслава Иванова не поддержала. Он ушел оскорбленным. Стало ясно, что наступило время окончательного разрыва между бывшими союзниками.

Статья Кузмина «О прекрасной ясности» была по праву воспринята как разрыв с символизмом. Кузмин выдвинул свою теорию, которая тут же была подхвачена. Суть ее сформулирована в заключительных абзацах статьи: «Друг мой, имея талант, то есть умение по-своему, по-новому видеть мир, память художника, способность отличать нужное от случайного, правдоподобную выдумку, — пишите логично, соблюдая чистоту народной речи, имея свой слог, ясно чувствуйте соответствие данной формы с известным содержанием и приличествующим ей языком, будьте искусными зодчими как в мелочах, так и в целом, будьте понятны в ваших выражениях <…> в рассказе пусть рассказывается, в драме пусть действуют, лирику сохраните для стихов, любите слово, как Флобер, будьте экономны в средствах и скупы в словах, точны и подлинны, — и вы найдете секрет дивной вещи — прекрасной ясности, которую назвал бы я „кларизмом“».

Гумилеву многое понравилось в этом манифесте. Впервые он прочитал его по возвращении из Парижа. Как раз в это же время в восьмом номере «Аполлона» (за май-июнь) появилась статья Вячеслава Иванова «Заветы символизма», где он обобщил свои выступления в марте в московском Обществе свободной эстетики и петербургском Обществе ревнителей художественного слова. Отстаивая главенство символов в произведении, Вяч. Иванов, по примеру Кузмина, в конце тоже обратился к молодым: «В поэзии хорошо все, в чем есть поэтическая душевность. Не нужно желать быть „символистом“; можно только наедине с собой открыть в себе символиста — и тогда лучше всего постараться скрыть это от людей. Символизм обязывает. <…> О символизме должно помнить завет: „Не приемли всуе“».

В том же номере «Аполлона» в качестве сопроводительной статьи было напечатано выступление Блока на заседании Общества ревнителей художественного слова, которое он назвал «О современном состоянии русского символизма». Поддержав основные положения доклада Вяч. Иванова, Блок, тем не менее, сделал другой главный вывод. Если Вяч. Иванов предлагал поэтам учиться мудрости, постигая самих себя, а затем мир, то Блок говорил о необходимости учиться у мира, то есть у жизни, а потом уж у «того младенца, который живет еще в сожженной душе».

Оба эти доклада были замечены, вокруг них развернулась в кругах символистов бурная полемика, причем многие не заметили принципиальной разницы в выступлениях Вяч. Иванова и Блока. Одна за другой стали появляться статьи.

Первым был ответ В. Брюсова в следующем номере «Аполлона», который назывался «О „речи рабской“, в защиту поэзии». Вождь русского символизма полностью перешел на позиции «кларистов» и метал громы и молнии в адрес Вяч. Иванова.

Он подчеркивал, что «„символизм“, как „романтизм“, — определенное историческое явление, связанное с определенными датами и именами <…> Оно всегда развивалось исключительно в области искусства». И тут же предостерегал: «Неужели после того как искусство заставляли служить науке и общественности, теперь его будут заставлять служить религии! Дайте же ему, наконец, свободу!»