Орест Высотский - Николай Гумилев глазами сына

• Название: Николай Гумилев глазами сына
• Автор: Орест Высотский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-235-02568-7

Ядро настоящего сборника составляют впервые публикуемые в полном объеме биографические записки о ярчайшем поэте Серебряного века Николае Гумилеве, составленные его сыном Орестом Высотским, также поэтом, до конца своих дней работавшим над книгой об отце. Вторая часть сборника — это воспоминания о Николае Гумилеве, собранные и прокомментированные известным специалистом по русской поэзии, профессором Айовского университета (США) Вадимом Крейдом. Эти материалы Крейд расположил «сюжетно» — так, чтобы у читателя создалось наиболее полное представление о драматичной и захватывающей биографии поэта, в эпоху крушения империи воспевавшего державное отечество, отважного воина, путешественника, романтика.

Книга иллюстрирована уникальными фотодокументами.

---

Б. К. Яновский, известный композитор, впоследствии рассказал, что «накануне их приезда одна из киевских газет, когда еще никто не знал ни строки из того, что должно быть прочитано этими поэтами, поместила предварительную статью, в которой поэты выставлялись не то шарлатанами, не то блаженненькими, причем делались гнусные намеки на кое-что из интимной жизни их». Статья, написанная социал-демократом Н. В. Вольским-Валентиновым, появилась в газете «Киевская мысль» и была явно рассчитана на то, чтобы спровоцировать скандал. Но не случилось. Вечер открыл Михаил Кузмин пением своих «Курантов любви». Алексей Толстой прочел свою недавно написанную сказку о ведьмаке, откусившем половину луны, о свинье и луже, о русалке, о ведьме и Хлое. Зал начал смеяться, послышались робкие аплодисменты. А когда Петр Потемкин вышел и начал читать пародии:

Застрелилась, а смеется —
Розовая вся.
Только солнце, луч кося,
Золотой косы коснется, —
Улыбнется, засмеется,
Розовая вся.
Гробик ласков, словно люлька, —

зрители поняли, что местные газетчики их попросту надули. Гумилев, выступавший в заключение вечера, чувствовал расположение зала.

Николай Степанович тщательно готовился к этому вечеру, ведь в зале сидела Аня Горенко. Выйдя на сцену, он стал читать чуть глуховатым голосом, немного шепелявя. Под конец прочел поэму «Сон Адама»:

От плясок и песен усталый Адам
Заснул, неразумный, у древа Познанья…
………………………………………………
Направо — сверкает и пенится Тигр,
Налево — зеленые воды Евфрата,
Долина серебряным блеском объята.
Тенистые отмели манят для игр,
И Ева кричит из весеннего сада:
«Ты спал и проснулся… Я рада, я рада!»

В Киеве все три дня Гумилев был с Аней Горенко. И она окончательно приняла предложение, став его невестой. Мечта Гумилева осуществилась, и все-таки он не походил на счастливого человека, был подавлен, холоден. Сразу после вечера поэтов он выехал в Одессу, чтобы сесть на пароход, идущий в Африку.

В этот же день, вечером, на лестнице Царскосельского вокзала от паралича умер тот, о ком Гумилев напишет:

К таким нежданным и певучим бредням
Зовя с собой умы людей,
Был Иннокентий Анненский последним
Из Царскосельских лебедей.
……………………………………
Журчит вода, протачивая шлюзы,
Сырой травою пахнет мгла,
И жалок голос одинокой музы,
Последней — Царского Села.

4 декабря состоялись похороны И. Ф. Анненского на Казанском кладбище. С тех пор «Аполлон» стал — при непосредственном участии Гумилева — активным пропагандистом творчества своего ушедшего наставника и вдохновителя. Со смертью Анненского кончилось время ученичества Гумилева.

ГЛАВА VI Таинственный континент

Одесса встретила Гумилева пронизывающим сырым туманом, над портом висел холодный дым из пароходных труб. Хотелось поскорее уплыть туда, где светит яркое солнце.

Сидя в прокуренном гостиничном номере, он написал Вячеславу Иванову письмо, ведь еще в Петербурге они условились вместе ехать в Абиссинию, и теперь, 1 декабря, Гумилев писал: «Многоуважаемый Вячеслав Иванович, карантина в Синопе, кажется, нет. 3-го (в среду) я выезжаю в Константинополь, там — в пятницу. В субботу румынский пароход, и 9-го (во вторник) я уже в Каире. Незачем ехать в Триест. Так дешевле и быстрее. В Каире буду ждать телеграммы в русском посольстве… если не будет телеграммы, поеду дальше. Я чувствую себя прекрасно, очень хотел бы Вашего общества. Мои поклоны всем. Р. S. Море очень хорошо».

Но приподнятый тон письма не соответствовал настроению поэта. Просто у него выработалась способность подавлять тяжелые мысли и чувства, всегда выглядеть бодрым и решительным. А в действительности настроение было под стать погоде: вспоминался нелепый роман с Лилей, и какая-то опереточная, водевильная дуэль, и странное объяснение с Аней: опять какие-то недосказанности, снова необходимость чего-то ждать.

Пароход шел к Босфору. Впереди была Африка, настоящая Абиссиния, о которой мальчиком он мечтал, читая книгу «В стране черных христиан». Он не забыл клятву, данную самому себе: непременно достичь этой волшебной страны! Сколько с тех пор было всего о ней прочитано: романы Хоггарта, Луи Буссенара, дневники и записи путешественников — Криндича («Русский кавалерист в Абиссинии. Из Джибути в Харар»), Краснова («Казаки в Абиссинии»), Ашинова.

Было серое, пасмурное утро, когда пароход подошел к Стамбулу. Над проливом висел туман, хотя не такой холодный, как в Одессе. Гумилев отправил открытку Брюсову, приветствуя его из Варны, куда «заехал по пути в Абиссинию. Там я буду недели через полторы. Застрелю двух, трех павианов, поваляюсь под пальмами и вернусь назад, как раз чтобы застать Ваши лекции в „Академии стиха“».

Из Каира, так и не получив известий от Иванова, Гумилев отправился дальше.

И вот уже — Суэцкий канал, узенькая полоска мутной воды, заключенная в унылые плоские берега без растительности. А дальше — Красное море, «Чермное», как оно называлось на старинных картах.

Стаи дней и ночей
Надо мной колдовали,
Но не знаю светлей,
Чем в Суэцком канале,

Где идут корабли
Не по морю, по лужам,
Посредине земли
Караваном верблюжьим.

Сколько птиц, сколько птиц
Здесь на каменных скатах,
Голубых небылиц,
Голенастых, зобатых!

Виден ящериц рой
Золотисто-зеленых,
Словно влаги морской
Стынут брызги на склонах.

(«Суэцкий канал»)

Канал расширился, теперь пароход шел по озеру, за ним — опять лента канала, а наутро — стоянка в порту Суэц. И — вот оно, Красное море, которое:

…только одно из морей,
Ты исполнило некогда Божий закон —
Разорвало могучие сплавы зыбей,
Чтоб прошел Моисей и погиб Фараон.

(«Красное море»)

Под лучами яркого солнца поверхность моря сверкала и искрилась так, что резало глаза. Пароход шел вдоль берега Судана. Эта страна тоже манила Гумилева. В порту Судана была стоянка, Николай Степанович тотчас поспешил с пристани в город.

Рыночную площадь заполоняла пестрая толпа. Шествовали верблюды, проходили навьюченные ослики, на низкорослых мулах восседали чернокожие всадники. Закованные в кандалы и выставленные на продажу рабы сверкали белками глаз. Воздух был напоен ароматами, от жаровен тянуло острым запахом жареной рыбы, чеснока и лука.

Наконец 20 декабря, обогнув мыс, пароход вошел в широкую бухту Джибути. С левого берега синела гладь Баб-эль-Мандебского залива, на низком, пологом берегу бухты белели строения таможни и длинные склады. На скале возвышался губернаторский дворец посреди кокосовых пальм. Узкие черные пироги, управляемые темнокожими лодочниками, стремительно неслись к пароходу, стараясь первыми принять пассажиров.

В целой Африке нет грозней Сомали,
Безотраднее нет их земли.

(«Сомали»)

На следующий день Гумилев написал Иванову: «Я прекрасно доехал до Джибути и завтра еду дальше. Постараюсь попасть в Аддис-Абебу, устраивая по дороге эскапады. Здесь уже настоящая Африка. Жара, голые негры, ручные обезьяны. Я совершенно утешен и чувствую себя прекрасно… Сейчас пойду купаться, благо акулы здесь редки…»

Но в тот, первый раз доехать удалось только до Харара, ведь это была первая поездка в «настоящую Африку», рекогносцировка для последующих путешествий. Слишком мало было денег, сказывалась и неопытность, неготовность к такому путешествию. В начале февраля 1910 года Гумилев возвратился в Россию, пробыв в Африке только месяц.

Загорелый, окрепший, он за ужином оживленно рассказывал дорожные приключения. Степан Яковлевич уже несколько месяцев не выходил из своего кабинета, но требовал, чтобы жена постоянно сидела возле него. По приезде Гумилев зашел к отцу, еще раз выслушал его требование не бросать университет.

На следующий вечер, когда Николай Степанович в библиотеке описывал племяннику свое путешествие, Анна Ивановна, войдя в кабинет с лекарством, застала мужа сидящим в кресле с опущенной на грудь головой. Приехавший доктор констатировал смерть от разрыва сердца.

Кончина старика ни на кого в семье не произвела особенно тяжелого впечатления: его не любили ни сыновья, ни дочь, а Анна Ивановна, прожившая с мужем почти 32 года, не проявляла своих чувств. После отпевания в церкви Степана Яковлевича похоронили на Царскосельском кладбище, а через неделю Николай Степанович, заняв отцовский кабинет, стал все переставлять по-своему. Родным это показалось кощунством, однако Гумилев стоял на своем. И вскоре у него стали собираться гости: читали стихи, обменивались мнениями, спорили о литературных течениях.