Т. Гедберг - Варрава

• Название: Варрава
• Автор: Т. Гедберг
• Издательство: Новая книга
• Жанр: Историческая проза
• ISBN: 5—8474—0204—X, ISBN 5—8474—0218—X

Книга посвящена главному событию всемирной истории — пришествию Иисуса Христа, возникновению христианства, гонениям на первых учеников Спасителя.

Перенося читателя к началу нашей эры, произведения Т. Гедберга, М. Корелли и Ф. Фаррара показывают Римскую империю и Иудею, в недрах которых зарождалось новое учение, изменившее судьбы мира.

---

Случилось, что в этот самый вечер центурии Пуденс, находившийся в качестве начальника одной из тех преторианских когорт, которые состояли в конвое Нерона, в Байях, вздумал устроить прогулку по заливу при лунном свете, на которую пригласил своего друга Тита, а также и невесту свою Клавдию вместе с ее отцом, Карактаком. Пока веселая молодая компания мирно каталась по заливу, любуясь красотой лунной ночи, мимо нее быстро пронеслась нарядно разукрашенная яхта, которая должна была доставить Агриппину обратно в ее виллу под Антиумом. Но вот Пуденс, пока он следил глазами за удалявшимся кораблем, вдруг услыхал какой-то необычайный на нем треск и шум, сопровождавшийся отчаянными криками и стонами. Сообразив, что на императорской яхте произошел несчастный случай, он принялся изо всех сил грести, спеша к ней на помощь; но при этом вскоре заметил на море какого-то пловца, с видимым усилием боровшегося с течением, он направил свою лодку навстречу плывшему, что в свою очередь сделали и какие-то простые рыбаки, вышедшие в море на свой промысел. К изнемогавшей от усталости и боли в плече императрице первою подошла лодка Пуденса, который, поровнявшись с нею, протянул руку, чтобы помочь ей войти в лодку, причем Агриппина, при свете поднятого Титом факела, узнала в одном из них хорошо известного ей центуриона дворцовой преторианской гвардии, а в другом бывшего друга и товарища Британника. Точно также и Тит при свете того же факела успел разглядеть черты императрицы.

— О, боги милостивые!·-воскликнул в ужасе юноша, — ведь это императрица Агриппина.

— Тише! Не упоминайте моего имени, — заметно ослабевшим голосом проговорила Агриппина и, войдя в лодку, в изнеможении опустилась на скамью.

Рукав ее был весь в крови. Пуденс вместе с Титом уложили бережно императрицу на скамье, а Клавдия, после этого поместившись возле нее, очень усердно принялась унимать кровь, сочившуюся из довольно глубокой раны на плече. Агриппина вполголоса высказала желание, чтобы ее доставили к пристани ее виллы в Баулах на Лукринском озере. Когда же лодка причалила к берегу, Тит обратился к Агриппине с предложением сбегать к ней в дом, чтобы позвать ее рабов и велеть принести носилки; однако императрица убедительно просила его не делать этого, а лучше постараться внести ее во дворец, как-нибудь другим способом. Тогда Тит вместе с Пуденсом, устроив общими усилиями наскоро нечто вроде носилок из скамьи и досок сопровождавшей их рыбачьей лодки, уложили на них несчастную императрицу и в таком скромном виде внесли в залу ее роскошного загородного дворца, где этот печальный и убогий кортеж встретила в дверях толпа изумленно недоумевавших рабов.

Тем временем слух о несчастном случае, погубившем новую императорскую яхту, успел с быстротой молнии распространиться вдоль обоих побережьев, запруженных по случаю праздника толпами гулявшего народа. Что значила такая, по-видимому, беспричинная катастрофа? Ночь была тиха, без малейшего ветерка, и ничто даже и не рябило гладкой как зеркало поверхности моря; подводных скал в этой части залива тоже не было, как не было и никакого столкновения с каким-либо другим судном. Каким же образом, наконец, могло случиться такое несчастье? Народ начинал заметно волноваться и целыми гурьбами валил из различных побережных вилл к берегу; со всех сторон слышались тревожные вопросы, которым конца не было и в ответ на которые высказывались всевозможные предположения одно другого гадательнее и невероятнее. Множество мерцавших вдоль обоих берегов факелов образовало огненный поток, который разливался в различные стороны, смотря по тому, куда направлялась все более и более волновавшаяся толпа. Среди этого всеобщего смятения, нестройных возгласов и сбивчивых, громко передававшихся слухов, на море недалеко от берега вдруг показалась отчалившая от пристани Агриппининой виллы и шедшая теперь по направлению к Байям лодка центуриона Пуденса. Народ немедленно окружил ее; со всех сторон посыпались нетерпеливые и бестолковые вопросы, в ответ на которые Пуденс и Тит поспешили сообщить вкратце толпе любопытных, что яхта Августы действительно потерпела неизвестно каким образом крушение, но что императрица благополучно отделалась одним испугом и в настоящее время находится вне опасности у себя в своей вилле.

Больная и телом, и душою, Агриппина действительно лежала в своей опочивальне, где беспокойно металась на своем ложе, вздрагивала и стонала, но не столько, вероятно, от физической боли, сколько от нравственных невыносимо тяжелых мук. Увы! — все теперь было ясно для нее — ясно до очевидности. Теперь она постигла настоящий смысл и настоящую цель нежно-покорного послания сына, которым он пригласил ее приехать из Аитиума в Байи, — ей стали понятны и любезная встреча близ Мизенского мыса, и его почти ребячья веселость, и детские ласки, и повреждение ее собственной яхты, и настоятельное требование цезаря принять от него в подарок богато разукрашенную новую яхту и на ней совершить свой переезд из Баул в Байи. Итак, все эти любезности, ласки и заботы о ней, вся эта нежная почтительность — все это было лишь одно коварное лицемерие, одно притворство, под которыми скрывался бесчеловечный умысел предать ее насильственной смерти.

Мечтать о мщении при тех условиях, в каких находилась Агриппина в то время, было бы с ее стороны верхом неблагоразумия. Больная, всеми давно покинутая, а теперь и окончательно пришибленная нравственно последним явным покушением сына на ее жизнь, эта несчастная, когда-то столь бесстрашная и энергичная женщина, чувствовала себя в эту минуту совсем разбитою и беспомощною. Куда девались и ее прежняя былая энергичная решимость и ее неустрашимость? Объятая ужасом, она вся дрожала, невольно трепеща за свою жизнь в сознании своего одиночества и своей покинутости. И в самом деле, могла ли она сколько-нибудь основательно рассчитывать на чье-либо заступничество? Не чернь же, питавшая к ней столько ненависти и злобы, поднимется в ее защиту; а также не патриции, и не сенаторы — давно успевшие погрязнуть в омуте низкого и себялюбивого раболепства перед цезарем и утопавшие в изнеженной роскоши — чтобы мужественно и безбоязненно сказать доброе слово в ее пользу! Оставался только один чуть заметно мерцавший луч некоторой очень слабой надежды: может быть, ее сын, почувствовав к ней в самую последнюю минуту некоторую жалость, раскаялся в задуманном. Ведь ласки его при прощании были, казалось, насквозь пропитаны сердечностью и искренностью. Не одумается ли несчастный, когда узнает, что сама судьба на этот раз спасла его от страшного злодеяния? И Агриппина, которая вообще и раньше не любила прямых путей, решила, что с ее стороны будет всего политичнее прибегнуть к маленькой хитрости и сделать вид полнейшего неведения относительно так хитро придуманной, но все-таки не удавшейся попытки погубить ее, и, решив действовать таким образом, велела немедленно позвать к себе одного из наиболее доверенных своих вольноотпущенников, Люция Агерина, которому приказала отправиться не медля ни минуты в Байи к императору, чтобы скорее успокоить его известием, что мать его, благодаря покровительству бессмертных богов, счастливо избежала опасности, угрожавшей ей гибелью.

— Кроме того, ты от моего имени передашь цезарю, — отпуская Агерина, сказала Агриппина в заключение, — чтобы он не особенно тревожился обо мне и отложил бы весьма вероятное и совершенно естественное намерение навестить меня до другого раза, так как в настоящее время и при моем теперешнем состоянии отдых и абсолютное спокойствие мне всего нужнее.

Все это время Нерон, страшно волнуясь и тревожась в мучительном спокойствии за исход своего преступного замысла, ждал с нетерпением появления Аницета с желанным известием, которое должно было окончательно развязать ему руки и освободить его из-под гнета стеснительного авторитета матери. Но при этом он ни на одну минуту не остановился перед мыслью о чудовищности совершаемого им преступления, а тревожился исключительно только желанием скорее избавиться от человека, перед которым продолжал по временам испытывать признаки детского страха и который своим авторитетом в некоторой степени продолжал сдерживать бешено мчавшихся коней его безумных страстей.

Томимый мучительною неизвестностью, Нерон был не в состоянии ни предаваться обычным своим развлечениям, ни искать себе успокоения во сне и, метаясь беспокойно по своей опочивальне, изредка перекидывался словом с Тигеллином, который один был с ним в эти страшные минуты, и осушал один бокал за другим. А между тем часы проходили, нетерпение императора росло с каждой новой минутой, а вестей с места предполагавшейся катастрофы все не было. Неужели же успех не увенчает так хитро придуманного покушения? А раз оно удастся — скрыть его будет не трудно: как волны, так и мертвые не говорят и тайны не выдадут. Все видели, как был он сегодня почтителен, нежен и ласков с матерью, с какою сердечностью прощался с нею. Теперь же, когда все уже совершилось, вероятно, ему остается суметь должным образом проявить свое горе; оплакать всенародно столь тяжелую в его молодые годы утрату нежной матери и опытной руководительницы, так неожиданно у него похищенной предательством безжалостных волн и ветров, и затем воздвигнуть в память незабвенной матери величественные храмы и пышные алтари, которые будут свидетельствовать о его почтительных и нежных сыновних чувствах.