Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 2

• Название: Личный демон. Книга 2
• Автор: Инесса Ципоркина
• Жанр: Ужасы и Мистика

Вторая книга истории, начавшейся пожаром в доме самой обыкновенной женщины по имени Катя. Однако, пройдя через все круги своего внутреннего ада, Катерина узнает: не такая уж она серая и неприметная, какой себе казалась. К счастью или к сожалению? На этот вопрос Катерина ответить не в силах. Пока.

---

— Пей! — произносит справа взрыкивающий, низкий и резкий голос. Так может говорить разумное существо с головой льва. Или почти разумное. Химера. Ламашту. Китти.

— Пей, — из-за левого плеча вторит граф Солсбери. Сесил. Велиар. Отец ребенка Кэт, безумец, демон и убийца. — Абигаэль не хочет рождаться. Ей страшно, она уничтожит вас обеих, лишь бы не появляться на свет. Верь мне, не ей.

Но Пута дель Дьябло слышит не его, а только голос в собственной голове, под черепом словно вулкан взорвался, грохочет и воет: беги! спасайся! От этого воя сознание бьется в конвульсиях, будто умирающее животное, в ушах звенит — да так, что кажется, эхо гуляет по залу. Море, шепча: «Ты обещана мне!», подступает к окнам, вливается в раскрытые двери; у Яссы, держащего ложку в объеденной рыбами руке, больше нет лица, только голый череп под черной треуголкой с золотым галуном; мертвецы с вырванными сердцами и глотками карабкаются по вантам, ставят паруса, садятся на весла, валятся за борт и тают в толще воды — так отражение тает в толще стекла — в тот самый миг, как на горизонте зеленым горбом выгибается Тортуга; безумный Сесил стоит у руля корабля-призрака за полвека до пустых палуб и неизъяснимой жути «Марии Селесты»…[115] Значит, умная девочка Эби перешла от бесполезных рыданий к крупнокалиберному оружию — к страхам? Рассчитываешь привести мамочку к покорности, в считанные минуты свести ее с ума, запереться в ее утробе от мира, точно в теплой, влажной, комфортабельной тюрьме — и пускай тюремщик противостоит штормам и ветрам за вас обоих?

И тогда Саграда открывает рот, принимая в себя пищу богов — переперченную, пересоленную и чересчур жирную для амброзии.

Почти сразу же ей становится тесно в собственной коже, в животе саламандрой разворачивается боль, все жарче и шире, шире и жарче, прожигает насквозь до пота на лбу, до невозможности держать спину и свести вместе расставленные, ослабевшие ноги. Нижние юбки, мокрые от плодных вод, липнут к бедрам, человеческое тело сдается и берет то, что может получить, отдавая то, что может отдать.

Вопль рвется из глотки, выбивая мозг через уши. Волны огня и давления сменяются четкими, безошибочными взмахами когтей, полосующих Кэт изнутри. Пиратке мерещится то огромная игуана с колючим гребнем, бьющаяся у нее в утробе, то горячее, тяжелое ядро, раздвигающее кости, стремящееся выйти через узкие, мальчишеские бедра — спереди, сзади, отовсюду сразу, проломив дыру между ослабевших ног. И ползут, сочась кровью, разрывы, отчего Саграда то воет дуэтом с Китти, то дышит мелкими, частыми вдохами-выдохами, черпая силы в злости.

Злится Пута дель Дьябло сейчас на всё и на всех — и на богов, скормивших ей свою отраву, и на дочь, не желающую покидать материнское чрево по-хорошему, и на муженька своего, пропавшего в недрах замка Безвременья, заплутавшего не то в памяти, не то в снах своих сатанинских. В особо мучительные моменты Кэт мысленно перечисляет пытки, которым подвергнет милорда, как только придет в себя — или, не признаваясь самой себе, молится всем богам рая и ада, чтобы Велиар наконец пришел и прекратил все это. Неведомо как, но прекратил. Эби его ребенок, пусть слушается отца, потому что матери у нее не будет.

Саграда уже не помнит, отчего ее дочери предстоит расти сиротой. Просто знает: так и будет. Она многое забыла, пока рожала. И Абигаэль тоже забывает, с каждым сантиметром продвижения по родовым путям забывает тайны и истины, вплетенные в изнанку мироздания, ведомые лишь ей, дочери демона. Словно тускнеет яркий, всеми цветами вселенной затканный гобелен, на который Эби любовалась долгие месяцы, рассказывая матери обо всем, что видит. И мать, и дочь глупеют, превращаясь в обычные человеческие существа — настолько обычные и настолько человеческие, насколько получится. Наверное, иначе нельзя, но Кэт жалеет дочку и… Билли Сесила. Нелегко им придется без сверхъестественных подсказок.

— Абойо, — Саграда призывает мамбо как последнюю надежду свою — снова. — Абойо, чертова перечница! Дьявола! Приведи мне дьявола!

Тот, благодаря кому она получила почетный и позорный титул Священной Шлюхи, ее грех перед Торо, не оставит дочь Пута дель Дьябло. Кэт уверена: он рядом. Он всегда где-то рядом, следит за судьбой пиратки глазами чернее адовой бездны.

Лицо Яссы склоняется над распростертым, обессиленным телом роженицы, сменяет несколько личин — мелькают лица Абойо, Мамы Лу, вечно пьяной кастиски Бониты, покойного Энрикильо и безымянного квартирмейстера, тоже, возможно, давно покойного — и появляется Он. Сатана.

— Зови меня Исполнителем желаний, — усмехается темное, будто никогда не знавшее света лицо. — Я ведь исполнил все твои желания, девочка.

— Разве? — слабо улыбается в ответ Саграда. — А и правда. Хотела стать дамой — стала. Хотела родить ребенка и осесть на твердой земле — осяду. На глубине в шесть футов…

Кэт закрывает глаза, привыкая к мысли о скорой смерти. Нет, не вспомнить. А казалось, еще минуту назад доподлинно знала, где и когда.

— Надо было меньше желать.

Кто это произнес? Она или про́клятый? А может быть, оба, хором?

— Исполни последнее, — собрав волю в кулак, требует Священная Шлюха у своего владыки. — Береги мою дочь и… моего мужа.

— Мужа? — поднимает брови Исполнитель желаний, князь преисподней, пекельный бог. — Больше не собираешься его пытать, карать?

— Абигаэль сделает это за меня… — гаснущим голосом шепчет Пута дель Дьябло, не зная, пророчествует она или шутит, надеясь потрафить выходцу из преисподней, где жестокое веселье в большой цене.

— Не сомневаюсь, — кивает сатана и гладит свою Саграду по волосам — легко и нежно — адский Санта-Клаус, утешающий плохих девочек, которым ничего не подарили на Рождество. — А сейчас… РОЖАЙ УЖЕ!!!

Взрыв боли внизу живота переходит в неистовое усилие, Кэт словно изгоняет плод из собственного тела, сжимаясь с небывалой даже для нее силой. Что-то лопается, рушится, распадается в чреве, измученном многочасовым напряжением — и Люцифер берет на руки синюшное, перепачканное кровью тельце, вытягивая из материнской утробы бугристую пуповину, на вид прочную и неразрывную.

— Кедеш! Подойди, — негромко приказывает он. И Велиар — наконец-то! — как по волшебству, оказывается рядом, чтобы принять свою новорожденную дочь. Эби не кричит и не плачет, а только жалобно стонет, как будто ей не нравится то, что она видит.

Чудо свершилось, но Саграда совершенно не знает, что с ним делать. Она может лишь уронить голову на подушки и смежить веки, проваливаясь в сухую, пыльную тьму, просеиваясь в нее, словно песок — в нижнюю колбу часов.

* * *

У Кати никогда не было собственного дома. Конечно, у Катиных родителей имелась дача — сарайчик в три окошечка, со скрипучими дверьми и ставнями, скрипучими полами и лестницами, скрипучими балками и перегородками. Даже крыша у этого архитектурного недоноска скрипела, каждую ночь жалуясь на злобу ветра и дождя. Сюда свозилась сломанная мебель и нелюбимая посуда, матрасы, испражняющиеся ватой, и подушки, колючие, точно ежи. Чердак (который так и не удалось переименовать в мезонин) служил отстойником для рухляди, бесполезной, словно стариковские воспоминания. Стань дачный домик человеком, он был бы бомжихой, чумазой, как черт, запасливой, как хомяк, бродящей по лабиринтам ночных улиц, бормоча под нос безумные речи. Изношенное тело, едва удерживающее в себе помутненный разум.

Зато дом Тинуччи, будь он человеком, оказался бы чопорной старой дамой, идеально причесанной и подкрашенной, ехидной и остроглазой. И пускай у него точно так же кряхтят балки и ступени, а двери и ставни поют на все голоса, открываясь по утрам, благодушие и самодовольство проникают в каждый изданный звук. Это не просто дом — это храм семейных ценностей.

Как спалось? — спрашивает высокая кровать с изголовьем могучим, будто алтарная перегородка. Будешь завтракать? — интересуется порог кухни, отполированный ногами многих поколений, словно порог церкви. Кофе? — предлагает буфет, заставленный резной старинной посудой, точно ризница. Катерина бредет, безмолвно кивая, подхватив подол слишком длинного халата. Прибыв сюда в одной только дырявой альбе, она сразу же сделалась обладательницей обширного гардероба, в котором не было ни единой вещи Катиного размера: сестры-золовки-невестки Тинуччи все как на подбор оказались дамами крупными.

Катя пересыпает смолотые зерна в узорчатую арабскую даллу,[116] возится с плитой хитрого устройства и, конечно, обжигается, шипит и ругается сквозь зубы. Неумеха. Привыкла к навороченным кофеваркам. А за время, проведенное в Ватикане, и вовсе привыкла, чтобы все подавали.

— Ваше свя… Каталина, давай помогу! — чертиком из коробки выскакивает Тинучча. И смотрит на гостью с боязливой нежностью, всем своим видом выражая готовность к услугам. Катерина не верит в людскую благодарность: люди не умеют быть благодарными, но отлично умеют бояться. Ее укрывательница, сообщница беглой самозванки, еретички, осквернившей Престол, окажется в допросной в тот же миг, как ее перестанет защищать всесильная десница камерленго, хоть бы и бывшего. Тинучча это знает. Катя это знает. Это знает Люцифер. Но все трое молчат, делая вид, что они — семья, или что-то вроде.