Станислав Михайлов - Жемчужина

• Название: Жемчужина
• Автор: Станислав Михайлов
• Жанр: Научная Фантастика

Продолжение романа «Эра воды».

Действие, в основном, на древнем Марсе. Главные герои те же.

Технологическая НФ в антураже покорения Солнечной системы: с элементами мистики, личным героизмом и нетривиально развернувшейся любовной историей.

Это роман о Поле Джефферсоне.

История парня из недалекого будущего: молодого ученого, судьбою заброшенного на Ганимед.

Мир к тому времени насытился и отошел от материально-денежных мотиваций; основным стимулом развития стало научное любопытство.

Люди приступили к исследованию и преобразованию планет Солнечной системы, создавая на них земные условия для жизни. Ганимед — крупнейший из Галилеевых спутников Юпитера — был одним из первых пробных камней в этой игре. И он же оказался яблоком раздора между двумя социальными группами: преобразователями и натуралистами.

---

Однажды мне показалось, что на отколовшемся обломке белой скалы разлегся полосатый заур. Зауры — настоящее бедствие в наших краях, и хотя дома моего народа остались намного южнее, я узнавал знакомые черты во всем, мимо чего пролетал.

Грохот не давал разговаривать, но Нарт заметила мое оживление и улыбнулась. Думаю, она поняла, что, несмотря на механическую вонь вирманы и набранную нами высоту, я чувствую запах родины.

Небольшие деревни вистермейсов и гаубов проглядывали плетеными крышами сквозь заросли плодоносящих деревьев и лиан, которыми эти племена имеют склонность обсаживать дома. Трехслойное крышное плетение у них настолько совершенно, что не оставляет дождю возможности просочиться вовнутрь. Я несколько раз бывал у гаубов, а в детстве меня возили и к вистермейсам. Признаться, не вижу между ними особой разницы, если не считать некоторого расхождения в произношении имен да пары десятков слов, применяемых только первым или вторым племенем для обозначения одних и тех же вещей. Мне кажется, они сами-то нередко путают, где кто, если человек неизвестный, и отличают представителей своего народа от соседнего только по этим особенным словам. Что не мешает каждому из племен называть свой язык «вистермейским» или «гаубским», подчеркивая, насколько они уникальны.

Спокойные края, давно забывшие о голоде и нужде, уже много двудевятилетий не слыхавшие слова «война». Не знаю даже, осталось ли такое понятие в местных языках.

Неожиданно мы пошли на снижение. По пологой дуге вирмана обогнул опушку густых зарослей сейсы, никогда не перестающих цвести и стрекотать, и нырнул под своды леса, в зеленый тоннель, образованный сросшимися ветвями и лианами над ленивой мутной рекой. Здесь царил полумрак. Словно бы предтемие, время сумерек, однажды войдя тем же путем, что и мы, задержалось и не смогло покинуть джунгли. Мысль о возможности не вернуться коснулась моего разума и скользнула прочь по внешней его границе — нет резона переживать страхи, когда решение принято, когда ты вверил себя другим и не влияешь на происходящее.

Мы летели почти над самой водой. Летели так неторопливо, что, пожалуй, прыгающий по веткам бурки без усилия обогнал бы нас. Поверхность реки под вирманой морщинилась и проминалась, разгоняя влекомые течением опавшие листья и создавая небольшие волны, кольцами расходящиеся от нас во все стороны. Нередко, когда отжатая горячим воздухом вода отступала, обнажались белесые ленты и лохматые щетки речных водорослей, и если в этот момент мы оказывались слишком низко, они варились заживо в выхлопном пламени древней машины.

Я глядел на реку, перегнувшись за борт, насколько позволял выступ прозрачной крышки кабины. Подняв взгляд, рассматривал проплывающее мимо сплетение ветвей, стволов, стеблей, листьев — настолько плотное, что трудно и помыслить преодолеть его без тесака или огнелуча. Растения яростно боролись за жизнь, карабкались одно на другое, пытаясь лишить друг друга света и любой ценой вырваться наверх, к солнцу, или хотя бы к воде, сумрак над которой был, все же, менее густым, чем в чаще. Растения учились пить чужие соки, присасываясь к жертвам. Они учились ловить подвижную живность и питаться ею. Самые миролюбивые обрели способность довольствоваться крохами, просачивающимися сквозь туго сросшиеся кроны, или уходили в жирную землю, научившись обходиться теплом, жить в темноте.

«Они такие густые возле берега, поглубже должно быть свободнее», — сделал я логичный вывод и взял на заметку, а то, мало ли, вдруг придется оказаться в этом лесу пешком. Зауры здесь точно водятся. Наши говорили, в сейских лесах кто только ни водится… Но бурки хуже зауров. Полосатые ящерицы не лазают по деревьям. А вот гадкие бурки, ловкие шестирукие монстры с длинным раздвоенным хвостом, они не менее кровожадны, чем зауры, но куда опаснее и умнее. Нет, не хотелось бы одному и без оружия ступить в эти терния…

Я снова осмотрел плотную стену растительности у самой воды. Хорошо, вирмана большой и громкий, они наверняка следят за нами, оценивают и боятся… Непроизвольно глянул наверх. Над головой проплывали своды этой своеобразной лесной пещеры, сквозь которые нигде не просвечивал даже маленький клочочек неба. Нередко свесившиеся лианы или застрявший в густых ветвях сухой сук доставали до крыши кабины, неслышно поглаживая или стукаясь в нее.

Нарт показала мне: «Вынь затычки из ушей», и я послушался. Шум вирманы заметно ослаб. Он уже не разрывал слуховых перепонок и, скорее, урчал, нежели ревел, но разговаривать все равно было бы делом затруднительным, разве что орать во весь голос.

Нарт хлопнула меня ладонью по руке и махнула вперед. Нагнувшись, к самому уху, прокричала: «Скоро уже… Там пещера…» — и снова устремила взгляд на реку. Прямой участок русла заканчивался, оно стало уже, течение убыстрилось, зеленый коридор сжался и потолок из ветвей и лиан опустился. Вирмана приник к самой воде, вскипавшей и испарявшейся под его брюхом. Нас окружил пар, и различить что-либо стало возможно только прямо перед собой.

«Как в том сне» — вспомнил я внезапно недавнее, но уже почти забытое видение реки в каменных стенах, огромной тяжелой машины, идущей против течения, дождя… Туман… Туман заклубился вокруг меня, проник в кабину, заполонил глаза, украл звуки.

«Туман способен говорить, способен показывать, не только миражи…» — бормотал мне на ухо едва различимый шепот, пожалуй, мною же и думанные мысли, но они почему-то не шли изнутри, а как бы отражались от молочно-белой слепоты вокруг, отражались шорохами, отражались призрачно, возвращаясь ко мне.

«Туман расскажет тебе…» — нашептывало мне эхо, и вдруг умолкло, словно отброшенное громким и живым, таким знакомым голосом Пола: «Ксената! Я уже думал, никогда… К переводу вернемся позже. Скажи, что такое этот канал? Вы с Лиен открыли канал, вошли сюда, теперь пропали, но мы можем говорить… Кто-то другой может влезть в канал? Ксената, не молчи, это важно!»

«Да, я слышу, подожди, надо подумать» — ответил я, а сам лихорадочно пытался сообразить, что же он имеет в виду. Связь у нас такая, что вот-вот порвется. И манера у Пола такая… Невыносимая. Приходить в самые неподходящие моменты. Или у меня все моменты стали неподходящими? Такова теперь моя жизнь? Да нет же, летели чуть ли не треть дня, что раньше-то мешало… Ладно. Он об этом голосе в тумане? Это, что ли? Но это же мой голос, и мысли мои… Или он… Есть! Вспомнил!

И я начал торопливо складывать внутри себя, боясь, что не успею: «Кто-то говорил, когда я спал. Не ты, не я. Пока канал открыт, говорил, убейте, убейте… Но я не знаю, что это за канал! Поверь уже мне. И я не знаю Лиен, и никогда не знал!»

«Вспоминай же, вспоминай, черт возьми! — Пол тоже торопится и злится, я чувствую это. — Остров, плавучий остров, море, хозяева острова, подводная лодка, там живет Лиен, у тебя на берегу тайник, наверху холма, оттуда подземная дорога с тачкой на рельсе…»

«Но… Что такое рельса?» — Я не могу разобрать, что он имеет в виду.

«Ктар! Черт, ты называл его ктаром!»

И вдруг я увидел. Увидел так, будто сам был там. Ктар. Не он, а она. Она зовется ктар. Из древних машин, но из простых. Их используют жрецы Звездного огня, умеют даже строить. Неужели я в храме? Я несся в подземном тоннеле, ветер свистел в ушах. Темнота. Но вот впереди забрезжил свет, движение ктар замедлилось и она мягко ткнулась носом в стену. Отчетливо запахло морем…

Тьма…

Кругом тьма.

Кто-то тормошит меня.

— Ксената! — обеспокоенные голоса. Свет. Я открываю глаза. Лица плывут, словно смотрю через рябую воду.

— Он очнулся.

— Дай воды. Да просто воды, с ним все в порядке.

Вода брызжет на лицо. Течет в рот. Как тогда, на краю пустыни. Меня поил Трана. Нет, Нарт. Но ее руки были такими неуклюжими… Не то, что сейчас…

Зрение прорезалось: лицо, склонившееся надо мной, видно теперь четко. Зарбат, вдова Траны. Все возвращается на круг, как поется в древнем гимне: «Все возвращается на круг и вырастает вновь, лишь звезды не сгорят».

Не сгорят. Как же.

Вместо Зарбат появляется Армир.

— Он в себе.

И она же, но теперь мне:

— Вставай. Прилетели.

Я сажусь и лишь тогда оглядываюсь по сторонам. Свет исходит от круглых фонариков, встроенных в стену. Негромко журчит вода, пахнет сыростью и мокрым известковым камнем. Это река, подземная река. Она выбегает из темноты и уносится в темноту. Ноздреватые своды большой пещеры, словно изъеденные слизнями, убегают во мрак. На широкой площадке явно искусственного происхождения во всей красе возвышается вирмана. От него до стены всего тройка шагов. И столько же до черной воды. Надо же, как точно вписались… А вирманы ведь не плавают. Я отогнал от себя эту мысль еще когда увидел под собой бескрайнее море Гем. Теперь можно. Теперь бояться поздно.