Федор Ошевнев - Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии

• Название: Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии
• Автор: Федор Ошевнев
• Издательство: ООО «Альтаир»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91951-039-0

Сборник рассказов военной тематики жестко, но достоверно показывает армию изнутри — глазами офицера, курсанта, солдата; всю сложность их духовного мира в столкновении индивидуальных и профессиональных интересов.

---

— Все это, господа будущие офицеры, — заявил, подводя итог, Валерка Градов, один из лидеров летной группы, — есть чепуха и даже без постного масла. Никто из вас лично не был свидетелем сверхъестественных случаев, о которых все столь живо разглагольствуют, только ж это исключительно понаслышке…

— Да нет, конечно, — загалдели мы. — Но ведь столько говорят…

— Вздор! — оборвал галдеж Валерка. — Покажите не пересказчиков, а настоящих, реальных очевидцев подобных чудес. И если уж на то пошло, что кто-то всерьез допускает существование фатальной предопределенности, дамокловым мечом висящее над всяким, зачем же тогда зубрить действия при особых случаях в полете? Зачем, спрашивается, катапульта и голова на плечах? Зачем вообще было выбирать рисковую профессию летчика-истребителя? С такими взглядами в кабине самолета просто делать нечего…

В это время, явно чтобы привлечь общее внимание, с лавочки поднялся до того не принимавший участия в разговоре Андрюха Сказкин. Картинно затянулся остатком импортной сигареты, щелчком артистично отправил бычок в урну — диск от автомобильного колеса, врытый посреди курилки, торжественно-спокойно оглядел присутствующих и снова сел.

Андрюха был рожден от смешанного брака. Мать-гречанка одарила его смуглой кожей, большими агатовыми глазами под крутыми ресницами, правильным античным профилем и черными, слегка вьющимися волосами. От отца же — потомственного москвича — сокурсник унаследовал высокий рост, худощавое телосложение и приятный бархатный голос.

Чуть ли не министром был отец у Андрюхи. И потому, когда его родители приезжали на церемонию принятия сыном военной присяги, комбат сам водил их по всей казарме, соловьем заливаясь об «идеальных условиях жизни курсантов». Именно тогда-то я и рассмотрел элитарных предков-«небожителей».

Характер Сказкина вполне соответствовал неординарной наружности парня. Он первым лез через училищный забор в «самоход», первым пил водку за шторой окна в Доме офицеров в перерыве какого-нибудь культмероприятия, первым уводил понравившуюся девушку с танцев и в учебе тоже был первым.

От остальных курсантов Андрюха держался достаточно обособленно, не откровенничал и был сух с официантками летной столовой, хотя одна из них, симпатичная «разведенка», прямо-таки таяла под взглядом агатовых глаз. Однако, услышав раз недвусмысленный намек на эту тему, Сказкин кисло поморщился, грубовато заявив, что, хороший вор в своем квартале не ворует.

Была, впрочем, и у него своя слабинка, которой он не таил: страсть к игре на бильярде. Над зеленым сукном забывал обо всем, а шары катать предпочитал только на интерес; в крайнем случае, на щелчки.

Однажды вечером, когда Андрюха и Валерка Градов заканчивали в курсантском клубе очередную партию «американки», завыл сигнал «Сбор». Так в тот раз Сказкин чуть не силой удержал Валерку у стола, пока они не «добили» партию, и Андрюха — редкий случай — победу уступил. Тем временем эскадрилья построилась, экипированная для выхода в район рассредоточения, комэск в горячке костерил запаздывающего (Градов уже успел с тыла просочиться в строй), а Сказкин, наконец появившись после получения оружия, первым делом подбежал к Валерке и всунул ему в руки свой проигрыш — банку сгущенного молока. И лишь «расплатившись» за игру и демонстративно игнорируя угрожающие крики комэска, занял законное место в строю.

Что ж, самоуверенности Андрюхе было не занимать. Тем более он точно знал, что под покровительством родственников, которые «с верхних слоев» тихо и ненавязчиво «наводили погоду» у сына над головой, ему сойдет с рук еще и не такое…

Со Сказкиным я попал в одну летную группу, и сюда же — Валерка Градов, у которого родитель тоже какой-то большой шишкой был. И началось у нас, троих, стремящихся быть лидерами хотя бы в нашем малом коллективе, тайное соперничество. В негласном противостоянии том уступал я обоим сокурсникам, пожалуй, разве лишь в наглости…

Итак, Сказкин оглядел собравшихся в курилке — человек восемь, — вновь уселся на лавочку и холодно улыбнулся кончиками губ, как бы подчеркивая, что он — существо особенное и лишь по неведомой причине на минуту решил снизойти к «случайным жизненным попутчикам», дабы высказать кое-какие, нам неведомые мысли, до которых успел дорасти лишь он сам.

Точно выдержав паузу, Андрюха заговорил в своей привычной манере: кратко и резко:

— Мужики! — И в интонации, с какой он произнес это в общем-то обычное меж курсантами слово-обращение, сразу почувствовалась нотка пренебрежения. — К чему заниматься болтологией? Предлагаю эксперимент: на деле выяснить, существует ли в этом мире фатальное предопределение. То есть расписан ли всякому в полете смертный час. Угодно будет рискнуть?

— Вот дурак, — хмыкнул курсант по прозвищу Витамин — «погоняло» прилепилось к нему из-за детского пристрастия к сладкому, он и сейчас яростно чмокал ириской. — И придумает же…

— Дурак в штанах, и тот полковник, — отрезал Андрюха.

— Ну так как? Смелых нет?

— А чего ж ты другим неизвестно что предлагаешь? Для начала на себе свой эксперимент и спробуй, — резонно заметил курсант-тяжеловес, по прозвищу Гиря. — А мы оценим…

— Я-то всегда готов… — гордо заявил Андрюха, саркастически смотря как бы сквозь тяжеловеса. — С кем спорим, что предопределение есть?

— Спорю, что нет, — дернул черт меня за язык. — На весь летный шоколад, что у меня есть… двенадцать плиток.

— Так… Ладно, — согласился Андрюха и пригладил кончиками длинных пальцев маленький косой бакенбард — привилегию «позвоночного» сынка. — Градов, а ну, разбей… Если проиграю, десять плиток у меня в наличии, да ты, Витамин, две должен, прибавишь…

— Ну, хорошо, — сказал я, когда мы торжественно ударили по рукам. — А теперь объясни: каким макаром ты собираешься меня заставить поверить в предопределение?

— Я сделаю «штопор». На «элке». Без инструктора. Прямо сегодня, — раздельно-лаконично ответил Андрюха. Чуть тише добавил: — Любой из вас разбился бы, рискни на это. А я — нет. Я в свою счастливую звезду твердо верю.

Все замолчали, лишь Витамин продолжал чуть слышно чмокать ириской — по инерции.

— Во дает форсаж! — наконец уважительно пробасил Гиря.

— Тебя ж после этого из училища точно выпрут, — тихо сказал мой сосед справа.

— Кого? Меня-а? — растянув последнее слово, переспросил Андрюха, и всем сразу стало ясно: нет, именно Сказкина-то, в отличие от любого из нас, даже при самом худшем раскладе не выпрут.

Градов не произнес ни единого слова. А Витамин, судорожно сглотнув конфетку, вытянулся вперед, почти привстав с лавочки, и открыто высказал мысль, которая в тот миг явно вертелась на языке не только у меня:

— Но… Если все-таки, того… гробанешься? Ты ж его никогда…

Поверх наших голов Андрюха презрительно смотрел в голубое небо.

— Тебе угодно выложить за меня двенадцать плиток? — наконец снизошел он до ответа, который процедил, даже не удостоив Витамина взглядом. И курсант-сладкоежка, который шоколад сжирал, чуть ли не едва успев его получить, и каждому из нас был должен по одной-две плитки, осел, как лопнувшая автомобильная шина.

Тут заговорили все разом, поднялся гвалт, а я подумал, что после своего заявления Сказкин как бы получил над нами некую необъяснимую власть, от которой если и освободимся, то только лишь подытожив пари.

Почти против воли я молча взглянул на Андрюху, он жестко встретил мой взор, и — клянусь! — мне показалось, что печать смерти уже коснулась смуглого лица.

«Ведь и в самом деле гробанешься!» — безмолвно прокричали-предупредили мои глаза.

«Скорее — точно нет», — прочел я ответ по глазам зачинщика спора, вслух же спросил у него:

— И как мы узнаем, делал ты в натуре «штопор» или нет?

— САРПП[1], — пояснил Сказкин. — Как расшифруют — сразу шум подымется.

Я мысленно обозвал себя идиотом: тоже, не мог сразу догадаться.

И тут возле курилки появился припозднившийся военврач. После краткого, но выразительного менторского монолога на тему внутренней дисциплинированности будущего летчика нас разогнали по койкам…

Наверное, мало кто из свидетелей спора спал перед теми полетами. Сам я лежал на койке второго яруса, смотрел на выбеленный потолок казармы, по которому, прямо надо мной, змеилась еле заметная трещина, и думал, что скандал после расшифровки пленки САРППа и точно должен подняться немалый. Ведь «штопор» — неуправляемую фигуру высшего пилотажа, во время исполнения которой самолет одновременно вращается в трех плоскостях да при этом еще весь трясется, как отбойный молоток, на «элке» — учебном чехословацком самолете «Л-49», на котором мы летали в конце первого курса, — нам самостоятельно делать пока было запрещено — категорически. Хотя для опытного инструктора исполнить эту фигуру не составило бы особого труда. Но мы-то «штопор» лишь в теории изучали — при действиях в особых случаях.