Федор Ошевнев - Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии

• Название: Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии
• Автор: Федор Ошевнев
• Издательство: ООО «Альтаир»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91951-039-0

Сборник рассказов военной тематики жестко, но достоверно показывает армию изнутри — глазами офицера, курсанта, солдата; всю сложность их духовного мира в столкновении индивидуальных и профессиональных интересов.

---

Восьмигранное зеркальце детдомовец давно выбросил в туалет, а в бытовую комнату, где кругом висели большие настенные зеркала, старался заходить как можно реже, и если уж заходил — погладиться там или подшиться, — то на лицо свое совсем не глядел и радовался, что изуродованные щеки пока не знают бритвы. Но если подобным образом Урод и обманывал себя, то скрыться от взглядов сослуживцев он никак не мог.

…В тот вечер накануне последнего солдатского экзамена Ишов вновь заткнул Рязанцева в наряд по роте. Сам же допоздна засиделся в канцелярии: зашился с бумагами. И перед вечерней поверкой вышел в холл казармы, лелея тайную мысль: «оторваться» на ком-то из подчиненных, чтобы вновь поднакопить растраченную за день энергию. Скажи кто майору, что он — «грязный» энергетический вампир, тот бы очень удивился. Сарказм судьбы: на глаза ротному первым попался именно рядовой Рязанцев, убиравшийся в бытовой комнате. Урод и в зеркало-то вовсе не смотрел, но протирал полировку его рамы. Протирал-протирал да и остановился на минутку передохнуть, и как раз в эту минутку в бытовку заглянул Ишов. Гневу ротного не было предела.

— Ты! Урод х…в! — завопил майор. — Ты, сука, долго еще будешь морду свою по зеркалам изучать? Что, служба, б…, медом кажется, от безделья исстрадался? Или, может, жениться в роте вздумал — дом, дети, в казарме угол отдельный отгородить? Живо, скотина ленивая, тряпку в руки!

Помолчал, наблюдая, как детдомовец трудится, протирая полировку, и добавил, со смаком выговорив слово:

— Урод!

— Не-е… Это вы сами меня им и сделали, — звеняще тихо произнес Рязанцев, застыв с тряпкой в руке, и Ишов вдруг разглядел, с какой лютой, неугасимой ненавистью через зеркало смотрят на него из изуродованных глазных ниш блестящие глаза солдата. Безобразное лицо его побагровело, а глубокий, идущий через переносицу шрам побелел. От двери майор даже усмотрел, с какой страшной силой сжала влажную тряпку большая ладонь рядового: на пол часто закапала вода.

— Ладно-ладно, — пошел ротный на попятную, вспомнив обещание комполка в отношении «крестника»: кто его разберет, полковника, а вдруг перерешит да и отдаст прокуратуре на растерзание, — тебе же по-русски разъяснили: без умысла все получилось, нечаянно… — и осторожно притворил дверь в бытовую комнату.

Офицер-холерик не мог знать, что именно в тот момент, когда Рязанцев услышал из уст виновника его трагедии смачное оскорбление, в сознании солдата мелькнула мысль о суициде. Но как только детдомовец на мгновение представил себя висящим, с высунутым языком, в петле под потолком туалета, солдата передернуло, и он подумал: «Не-е… Почему я?»

…Через полчаса, сразу после окончания вечерней поверки, Урод постучался в дверь канцелярии роты.

— Какого еще? — недовольно отозвался уже было собиравшийся домой Ишов.

Обезображенный солдат вошел и молча прикрыл за собой дверь.

— В чем дело? — нахмурился ротный: визит Урода его подспудно обеспокоил. — Не видишь, я занят!

— У нас в детдоме говорили, — разлепил губы Рязанцев, не спеша приближаясь к Ишову, — говорили, товарищ майор… — И вдруг выхватил из ножен на поясном ремне штык-нож, обязательный атрибут дневального по роте, и резко ударил офицера в грудь, метясь в сердце. Под треск разрываемых тканей Урод закончил фразу: — За нечаянно бьют отчаянно!

* * *

— Да, я хотел убить ротного, — сразу сознался детдомовец на допросе у уже знакомого следователя военной прокуратуры. — Не-е, не раскаиваюсь. Наоборот, жаль, что не убил. А за что — сами знаете…

…Когда Урод замахнулся штык-ножом, Ишов стоял возле своего рабочего стола и частично сумел среагировать, начав уход от удара. Холодное оружие вначале скользнуло по кости, но затем глубоко воткнулось наискосок и вниз, посреди груди. Офицер упал на колени и истерично завизжал. Нет, в канцелярию не сунулась ни одна живая душа: мало ли что взбрело в голову полоумному начальнику! Собственные нервные клетки дороже.

Урод отпустил рукоятку штык-ножа, за которую тут же ухватился коленопреклоненный майор, силящийся вытащить клинок из собственного тела. Солдат помолчал, наблюдая за офицером, и повторил, со смаком выговорив слово:

— Отчаянно!

…И судил рядового Рязанцева военный суд, за попытку умышленного убийства через подготовку к нему. И получил детдомовец от щедрот военных юристов семь лет лишения свободы.

* * *

— За нечаянно бьют отчаянно! Семь лет! Ну и дурак! — усмехался выписавшийся из госпиталя майор Ишов в кабинете комбата. Но тот радости лучшего ученика и подчиненного отнюдь не разделял.

— Считаешь, дешево отделался, да? Все ранением своим решил? Рано в литавры бьешь: ты еще этого фрукта увидишь. Мыслю, он и через семь лет тебя достанет. Хотя…

— Да ну, ерунда, — отмахнулся Ишов. — Тоже мне, Монте-Кристо из него делаете.

— Это ты ситуацию сам до пиковой довел, — возразил комбат. — А мы еще и помогли. Думать надо было…

— Поэт сказал про армию: «Не надо думать, с нами тот, кто все за нас решит», — попытался свести разговор к шутке Ишов.

— Вот уж в корне не согласен, — пожал плечами комбат.

— Ладно, чего уж теперь, — вздохнул ротный, — раз оно случилось. Но я так рассчитываю, что уродская проблема ныне окончательно закрыта…

Но… Прошли-пролетели семь лет, и вот, в день рождения, ставший к тому времени комбатом подполковник Ишов получил на свое имя толстый почтовый конверт без обратного адреса и с надписью по краю, сбоку: «Осторожно, фото!»

Разодрав конверт, офицер вынул из него прекрасного качества цветной портретный снимок, наклеенный на толстый картон. Перед Ишовым предстало изуродованное лицо бывшего подчиненного. Минувшие годы сделали свое, и шрамы уже не столь явно выделялись на зажившей коже. Впрочем, глазные ниши так и остались деформированными.

Подполковник долго вглядывался в безобразно-отталкивающие черты. Рядовой из прошлого отвечал немым укором.

Внезапно Ишов яростно вскочил с кресла и, матерясь, стал рвать фотопортрет в клочья; плотный картон отчаянно сопротивлялся. На остатках снимка комбат истерично сплясал, выделывая хромовыми сапогами неуклюжие па. Настроение было испорчено самым мерзопакостнейшим образом.

…С тех пор каждый год, именно в день своего рождения, Ишов вновь и вновь получает толстый почтовый конверт без обратного адреса. Старший офицер точно знает, что именно окажется внутри, и ему до звериной злобы хочется порвать почтовое отправление, не вскрывая, но болезненное любопытство всегда берет свое. И вот уже бывший ротный долго всматривается в заученные черты, обезображенные химическим ожогом. Затем фотопортрет традиционно уничтожается.

Что ж, и в нынешнем году на личный праздник подполковник опять получил все тот же «подарок». Мрачно поглядев на знаковый конверт, Ишов приказал вызванному для «отеческой» беседы ротному выйти из кабинета и извлек из упаковки очередной фотопортрет. Показалось или нет, что глазные ниши изуродованного лица стали менее деформированными?.. А-а, какая, по большому счету, разница?!

И комбат методично изодрал снимок в клочья, смахнув их в мусорное ведро. Потом вновь потребовал подчиненного в кабинет, и через несколько секунд из-за его дверей послышались знакомые «воспитательные» крики:

— Службу обозначаете! Былыми заслугами кичитесь! На них далеко не уедешь!

1996

«ШТОПОР»

Подходит к концу срок моей действительной армейской службы. И все острее и чаще внутреннее «я» ставит вопрос: как же жить потом, дальше?..

События, круто изменившие мою судьбу, произошли около года назад; тогда я заканчивал первый курс высшего военного авиационного училища летчиков. То памятное лето выдалось на редкость жарким, и — как специально для полетов — постоянно безоблачное небо. В один из таких непривычно для августа знойных дней я, в компании еще нескольких курсантов нашей летной группы, праздно сидел в курилке — после предварительной подготовки к полетам второй смены. В казарму, на обязательный предполетный отдых в койках, мы не торопились: в духоте засыпаешь трудно, а то еще и всякая чушь в сновидения лезет. Вообще-то по времени дежурный врач уже должен был нас разогнать «по матрасам», но эскулап непонятно почему запаздывал.

Разговор в курилке, как зачастую у нас и бывало, все вертелся вокруг предстоящих полетов. Неожиданно кто-то высказался про мусульманское поверье, будто судьба каждого из летчиков «записана на небесах пером Провидения» и коль уж тебе по этой записи определено гробануться — да хотя бы сегодня, — то никакое умение пилотирования не поможет.

Тут беседа неожиданно оживилась: каждый из нас принялся высказываться по этому поводу pro и contra. А кто-то вообще додумался до мысли, что раз поверье это мусульманское, то на нас, христиан, не распространяется.