Татьяна Маврина - Цвет ликующий

• Название: Цвет ликующий
• Автор: Татьяна Маврина
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Искусство и Дизайн
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-02676-4

Настоящая книга — первое издание дневников замечательного, самобытного художника Татьяны Алексеевны Мавриной (1900–1996), лауреата Государственной премии СССР, международной премии им. X. К. Андерсена и др. Живописец, график, иллюстратор книг, она обладала еще и незаурядным литературным даром, о чем свидетельствуют ее искусствоведческие этюды, включенные в эту книгу. Вместе с дневниковыми записями они дают читателю уникальную возможность проникнуть во внутренний мир художницы, составить представление о своеобразии ее творческой натуры.

---

Чердаки красиво вырезаны на снежных крышах. Улицы по оврагам, заборы, огороды. Особенно я люблю разбегающиеся тропки и весь монастырь «вверх ногами» в тихом Келарском пруде. Какой-то «град Китеж» или «остров Буян». Невольно вспомнишь Пушкина и захочется поблагодарить царевну Лебедь. Может, она все это сделала, заколдовала.

Ай да лебедь — дай ей боже,
Что и мне, веселье то же.

На стенах сложный графический узор из окошечек, жгутиков, проемов и дырок. На одной иконе XVII или XVIII века есть рисунок-план Лавры того времени. Там и башни и стены еще больше разузорены, больше ворот, воротцев, окошек, арок, арочек. Но и нам донесло время немало. Часть этого «плана» я даю в вольной перерисовке на титуле. Если верить этому изображению, то и на башнях было еще больше зубчиков, поясов, арок, круглых глазков, колонок. Сколько народу проходило мимо этой стены; почему-то больше всего представляешь себе тут прототипов богородских игрушек: не очень богатых барынь и военных, птицелова в итальянской шляпе, бородача с рыбой. А сейчас старушки, модные барышни, с волосами, взбитыми башнями или тыквами в блестках и лентах, иностранцы с фотоаппаратами.

Был очень сильный мороз, и, чтобы передать этот звон в воздухе, я сделала небо золотым, не найдя другой, более подходящей краски. Так и называется «Золотое небо».

…На улице шум и гам. Но он сам по себе, слитной, многоликой цветной массой. Что смогли, на себя нацепили. Веник как хвост, бабкина юбка на пьяном мужике, цветные лоскутки нашиты на штанах, и ленты из-под шапки, гитара, гармонь. Не в первый раз мы встречаем такую свадьбу.

Дома завалены снегом, но еще больше завалены снегом леса, через которые мы проезжали. Каждая веточка манила поглядеть, не трогать, не стряхивать. И то, что толпа эта галдела и орала песни, не нарушало бледно-розового снежного покоя в городе, а только делало его «Берендеевым царством».

Купола и башни такие цветные и яркие, что самое кудрявое небо не нарушит их силуэта и очень идет к этой веселой архитектуре.

…Опять снег, опять лошадь на снегу — вечный спутник старинных городков. Ультрамариновая хибарка сапожника, будто знахаря какого-то. С этой стороны Лавра спокойнее, хорошо членится на цветовые куски.

В праздник можно встать в воротах и глядеть на бесконечно идущих людей. Молодых и бородатых; а бороды — «космочками, с тремя или пятью, то рассохатые, тупые, в наусие раздвоенные невелички, едва сущи, курчеваты». «До копен» и «до лядвий» ни разу не попадалось. Но из тех, что видела, набрала без труда «семь стариков — семь помощников» для сказки «Летучий корабль».

…Тут в Лавре столько лиц, характеров, каких ищи — не найдешь среди не нарочно расписанных храмов, то есть не в полутеатральных декорациях отреставрированных музейных экспонатов, а в довольно, пишу все-таки это «довольно», естественной обстановке. И цвета: маковый, соломенный, вишневый, брусничный, понебленный, муравленый, червленый, багрово-красный, жаркий, огневой — те же, что и на иконах и фресках. В дождь тусклее, серее, в ведро звонче.

Вся эта загорская пестрота и великолепие вписываются в любое самое гладкое и самое бешеное небо и, пожалуй, развеселят даже злостного ипохондрика. И всякий, кто знает слово «сказка», обязательно скажет его про Загорск.

…В торжественный праздник Успенья (погребение Божьей Матери), когда под нарастающий напев одной лишь патетической фразы ночное погребальное шествие с плащаницей, под которой раззолоченный епископ (чтобы верующие, согласно давнему обычаю, не ныряли под икону), в черных с голубым ризах, с выносными фонарями, со свечами — толпа и духовенство шли медленно вокруг собора, потрясая небывалым зрелищем сердца всех, кто на это смотрел, вися на заборе, взгромоздясь на лавки, даже милиционера, все-таки думалось не о «цветке с своей могилы» и не о театральности этого «действа», а скорее о далекой истории, опричнине Ивана Грозного или языческих таинствах, вычитанных из романов в юности.

Я мысленно писала ультрамарином небо, среди черных крон высоких лип опрокинутый ковш Большой Медведицы. Звезды ее хвоста перемешиваются со звездами на голубых куполах собора. Стены собора вверху темные, внизу светлые, а толпу со свечками не успела перевести на цветовой язык, очень была ошеломлена не виданным никогда еще зрелищем.

В праздник нарядный народ в Лавре и на «гульбище» у трапезной, похожей больше на расписной сундук-рундук, чем на храм. Столько там рустиков, витков, виноградных лоз, гирлянд из плодов — не хватало только белки, чтобы она пела песенки и грызла золотые орешки на потеху всему народу.

…Если посмотреть на главную площадь глазами собаки, то есть стать на ее уровень — я даже нагнулась, делая вид, что мою свои галоши, — то город маленький, как нарисованный на картинке. Главное — туша теленка, абажур и другая тетка против меня, тоже моет свои сапоги.

Лаврские башни, увесистые, как у нас в Нижнем Новгороде, но больше изукрашены жгутами, полосами, окошками, с очень красивыми членениями, да еще такого розового цвета, как постный сахар или рябиновая пастила. Названия, как всегда, интересные: Луковая, Пивная, Уточья. Особенно я люблю Пятницкую. Она хорошо вбита в землю, как бочка, обмотана обручами и надежно держит весь пейзаж: с горы, или с площади, или снизу из оврага.

К колокольне я привыкла. И на ней, конечно, под золотой короной, над голубыми часами можно повесить клетку с Жар-птицей, но все же она слишком высока, изящна, хитра, индивидуальна, как романс среди народных песен, барский перст в небо, унизанный перстнями. Хорошо, что тридцать две аллегорические статуи не красуются на ее пяти этажах и стоит она «от глаз на больших дистанциях и расстояниях».

Когда рисую, я ее все-таки огрубляю, упрощаю, принижаю, как в знаменитой деревянной богородской игрушке «Троице-Сергиева лавра».

Белые платочки, «крылы архангелов» по староверским или сектантским понятиям, а здесь, не знаю уже почему, но этот отличительный признак верующих от иных прочих начинается с дачного поезда от самой Москвы. Едут «старцы, средовеки, млады отроки, младенцы, сед, надсед, рус».

Всю дорогу можно рассматривать сетки морщин и бороды, чаще седые, иногда похожие на богородские игрушки, иногда на иконы. Картузы, косоворотки. Сейчас старухи научились хорошо все на себе перекрашивать в черный цвет. Юбки то до колен, то до полу. Где еще все это можно увидеть? Разве на вокзале, в зале ожидания дальнего поезда, или на базаре.

Я несколько лет подряд бывала на загорских праздниках и встречаю много уже знакомых. Один раз прошел царственной походкой в парчовой одежде африканец с босыми коричневыми красивыми ногами, гордой головой, сам прямой как палка.

Весь в белом, уряженный кем-то очень заботливо, толстый нищий, говорят, из Москвы, просит копеечку.

Попики из деревень с косичками и пучочками, заколотыми шпильками.

Один раз мы залюбовались на черную старушку в позе плакальщицы с иконы. Она сидела на ступеньках собора, ела горстями гречневую кашу из бумаги и листала старую рукописную книгу с полууставом. Читала ли? Не уверена. «Велика ли грамота в тетради сей?» — Не знаю.

У одной морщинистой и мелкозавитой сивиллы из хронографа XVII века в кружевной блузе на руках ревел младенец, упираясь ножками в полосатый ее живот.

— Не плачь, боженька накажет.

В 1965 году все лето лил дождь, к нему привыкли. Дома стояли умытые, деревья были мощные, очень зеленые.

Небо сизое, цвета голубиного крыла. Дождь набегает и убегает. Деревья все желтые. Обошла несколько улиц вдоль железной дороги. На сером заборе написано крупно масляной краской «с праздником», а внизу мелом — «спасибо».

Вышел из ворот Лавры поп в рясе, из-под нее обыкновенные брюки, поверх плащ-пальто, в фетровой шляпе, как только вышел, ловким движением подоткнул рясу, как баба фартук, спрятал волосы под шляпу и пошел со своим чемоданчиком на вокзал.

В воротах же монах расписывал стены в халате сверх подрясника, как Рублев, не меньше. С любовью накладывал трафарет для узоров, священнодействовал. Прошел высокий нищий с ангельским профилем, громадной бородой и длинными «власами». Еще ходил один старик с гривой и раздвоенной бараньей шкуркой вместо бороды.

…Красная труба с желтым узором кирпичной кладки, наличники голубовато-серые и точки, точки. Сегодня день выборов, и агитпункт пылает красными кусками. В вогнутом дорожном зеркале дома противоположной стороны улицы, машины, люди. Мы едем в Загорск, и день, мало сказать, голубой, невыносимо синий, с букетами розовых и охряных деревьев, снег в синих узорах.

В этом исключительно красивом 1963 году зима была вся в инее, весна голубая. Иногда и деревьев не замечаешь, а только синий узор от них на снегу. И в Загорске самое главное в пейзаже было полосатый, изузоренный снег.