Сергей Черепанов - Утро нового года

• Название: Утро нового года
• Автор: Сергей Черепанов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1968

Черепанов Сергей Иванович уроженец села Сугояк Красноармейского района Челябинской области. По профессии журналист. Начал печататься в разных изданиях с 1928 года как рассказчик.

Он — автор большой повести о деревне «Алая радуга» и книг уральских сказок «Лебедь-камень», «Снежный колос».

В повести «Утро нового года» раскрываются нравственные устои различных людей, связанных между собой совместной работой на заводе. Автор утверждает мысль о том, что хозяин своей судьбы — сам человек, что его счастье, его любовь, его труд — это плоды его самосознания, его веры в себя, его гражданского долга.

---

Яков уехал в город, на вокзал. Заранее было, условлено, что гости прибудут в один день.

Соленья, варенья, наливки и компоты, приготовленные домашним способом впрок, особенно наливки из черной и красной смородины, из вишни, из малины и даже из лесной костяники, которым Семен Семенович отдавал предпочтение перед всякими фабричными винами, были добыты из погреба в изобилии, как в большой праздник.

— А ведь это и есть для меня большой праздник, — радостно потирая ладони, говорил Семен Семенович, обходя поставленные в ряд столы и уточняя, не забыто ли еще что-нибудь этакое важное, чем бы мог он доставить гостям удовольствие.

Первым приехал давний товарищ и друг, земляк, бывший деревенский комсомолец, бывший парторг бетонщиков на строительстве, а также бывший секретарь райкома в родном Семену Семеновичу Калмацком районе Александр Никитич Субботин, или попросту Санька с Третьей улицы. Не встречались и не виделись оба друга двадцать лет. Руководил теперь Субботин закладкой нового совхоза где-то на Алтае, а завернул в гости к Семену Семеновичу по пути в село Октюбу, откуда намеревался забрать к себе на Алтай мать.

Яков привез его на такси.

Тоня, вышедшая вместе с Семеном Семеновичем и Еленой Петровной за ворота принимать гостя и представлявшая его себе, поскольку он руководитель, солидным, несколько самоуверенным, увидела подтянутого, суховатого на вид, ростом до плеча Семену Семеновичу мужичка, оживленного и веселого.

Пока друзья целовались и обнимались, хлопая друг друга, Елена Петровна поднесла гостю полагающуюся по обычаю гостеприимства рюмку водки. К воротам в это время подкатило второе такси, тоже с Санькой, но на этот раз с Санькой Чиликиным, сыном Семена Семеновича, приехавшим в отпуск вместе с женой.

Санька женился недавно, родители невестку еще не видели. Под стать отцу, такой же широкогрудый и великий телом, он и жену подобрал по своей силе, величавую сибирячку, обветренную, как после морской службы.

— А ну, показывай Машу, какова она собой, — обнявшись с сыном и тоже хлопнув его по спине, словно проверяя добротность, сказал Семен Семенович.

Молодуха ему понравилась и фигурой, и невозмутимым таежным спокойствием.

Для нее расстелили до крыльца половик, и она шла по нему, подхватив Саньку под руку, а все остальные кидали в них горстями загодя приготовленное зерно.

Тоня вышла от Чиликиных в сумерках. Яков вызвался ее проводить, она отказалась. Хотелось ей в этот вечер побыть одной, перетосковать и переболеть. Милые вы мои люди! А знаете ли вы, как грустно бывает и завидно глядеть на чье-то счастье и как иногда горько пить сладкое вино из чужой рюмки!..

На площади кучка запоздалых пассажиров дожидалась рейсового автобуса. Горланили парнишки, пускаясь вперегонки. На ходу выскребая подсолнух, лузгая и выплевывая шелуху по сторонам, по-солдатски прошагала Евдокия Зупанина. Баба цепкая и бойкая, сама сломит любого мужика! «Я вот тебя, «святошу», — кричала она однажды на Валова за какую-то пошлость, — как полосну по морде! Ишь ты-ы!» И полоснула бы! Так и надо поступать! Не оскорбляй. Не порочь. Не обманывай.

Не обманывай? А кто кого обманул?

Тоня уже устала об этом думать, да и думать теперь было напрасно, ничего не вернешь, ничего не поправишь. Было — не было! Было — не было! Начинай все сначала! Ведь ей надо немного, хотя бы, как у Маши: ты любишь и тебя любят! Ты входишь в семью, будто в ней ты родилась и выросла! Ты всему веришь и тебе верят. Ты не шкаф и не комод, а хороший и добрый друг!

А что Лизавета? Может, и ей так же горько…

По дороге проехал мужик на телеге. Возчик из магазина. Везет из степи свежую траву. Рядом с лошадью бежит жеребенок. Трусит мелко-мелко, постукивая копытцами. Трава пахнет степью. Не с тех ли ложбин?.. В ложбинах росло много медового клевера. Корней, бывало, ложился на спину, а она сидела рядом, слушая, как скрипит коростель и кричит перепел: поть-полоть, поть-полоть!

Ничего больше нет! А что дальше? Что дальше…

Она присела на лавочку под тополем, у общежития. Рядом, за изгородью, светилось окно ее комнаты, там шумели девчата-подружки, собираясь гулять.

Субботин звал на Алтай. «Приезжайте. У нас приволье. Живем пока что в палатках и землянках, а построим свой город. Хлебов — целое море!»

Яков ухватился за эту возможность. Алтай — та же целина. Договорился с Субботиным. После нового года уедет. Позвал: «Поедем, Антонина, вместе. Чего тебе тут — не семеро по лавкам!» Какая же надобность…

— Кого здесь встречаешь?

Она подняла голову: Корней! Хотела встать.

— Побудь немного, — попросил Корней, присаживаясь рядом. — Давно не виделись. Даже не проведала.

— Нужна я тебе! — она опять хотела встать и уйти. — У тебя без меня много для земной-то любви.

— Немного, всего лишь одна Лизавета. И та «была!» — откровенно сказал Корней, усмехнувшись.

— Ты всегда усмехаешься.

— Не плакать же! Плакать не положено, я мужик. Припечет — усмехайся. Больше деваться некуда! А смеется теперь только Яшка!

— Почему это?

— Ты ему белье стираешь, гуляешь до полуночи, он тебе ножки велит одеколоном протирать, не простудилась бы. Я этого не умел. А когда он тебя подбил? Говорят, пока ты здесь, «как солдатка», меня дожидалась?

Тоня сделала нетерпеливое движение:

— Я тебя ударю по лицу взаправду, а не как в прошлый раз!

— Тот долг за тобой я еще помню, — угрюмо проворчал Корней. — Надо бы отквитать! Если требуешь к себе уважения, почему мне в этом отказываешь? Но хватит валять дурня. Мы оба с тобой неправы и, я теперь вижу, опомнились своевременно. Никуда я из дому не уйду, а ты не смогла бы прийти. Лизка правильно мне как-то сказала: это не любовь. Так себе! Пустячки! Как вещь друг друга осматривать, нет ли изъяна, не потерто ли, не ношено ли? Полюбил, так не спрашивай, не приценивайся, не копайся в душе, а бери и люби! Вот Лизка так любит…

— По-земному…

— Вполне по-земному. Не заглядывая в завтра. Завтра, может быть, весь мир перевернется. Свалится с неба комета. Тряхнет землетрясение. Выступит из берегов океан. Мало ли! А ты ничего не успел, примерялся, рассчитывал, будет ли счастье.

— Значит, как в омут, вниз головой…

— По-честному.

— У тебя честность! Шлялся ко мне и путался с Лизаветой.

— Да, конечно, у тебя козырь. Это я не знаю чем объяснить. Лизавета была самая первая, до тебя. Отчаянная. А ты не отчаянная, ты сухая, Тонька! Сухарик. Сразу не разгрызешь! Чего ты ищешь?

— Все по правде. Я верила в тебя и надеялась, а ты такой…

— Правду не надо искать, ее надо делать, говорит твой Яков.

— Я ударю!..

— Ну, ударь! Правду надо делать. Человек сам себе подлец, сам себе мудрец и сам своего счастья кузнец! Слыхала такое? Вот я подлец, ты мудрец, а Яшка кузнец! Он себе выкует! Ты промудруешь. А я — не знаю…

— Ты сильно изменился, Корней!

— Возможно. Мир за Косогорьем просторнее. В Донбассе, за год, я многое повидал. А здесь все одно и то же, одно и то же: знакомые лица, улицы, дворы, утро, вечер, и так каждый день. Привыкаем. Не замечаем. Даже сами себя не замечаем, как меняемся. Я Наташку не узнал. Совсем другая. Не тихая. Не в отца. И тоже ведь гордая, как ты. Но у нее гордость мягче. Она не сухарик. Она тебе про Мишку рассказывала?

— Мишка чище тебя, Корней. Дурной, но чище. В нем хоть душа есть. В тебе есть ли? Уж он бы не ушел с зимника. Тогда я увидела тебя не таким, какого любила и какого хочу любить…

— Прежде не видела?

— Ты был лучше!

— А я все такой же. Возможно, лишь поумнел немного. Я и теперь не могу поравняться с Яшкой. Он уже почти агроном, а я все еще техник и так засохну. У него цель, мечта, куда-то ему пробиться надо…

— Не клевещи на Якова. Он не ради себя.

— Для меня, что ли? Каждому свое! Яшке — мечта. Богданенке — слава. Артынов и Валов воруют. Подпругину — побасенки от безделья. Фокину — водка. Лепарде — пена и недолив. Моей матери — деньги в сундук. Мне ничего! На кой черт! У меня все есть.

— Кроме хорошей славы…

— Зато дурной дополна!

— Вот радость!

— Чем плохо: бежал в окно от чужой жены! Чуть не прикончили! Не всякому такое достанется.

— И не стыдно?

— Вначале было неловко. Непривычно! Теперь уже наплевать. Только дядя еще козлом смотрит, готов забодать. Фамилию Чиликиных опозорил!

— Ты от них как отрезанный. У них сегодня гости, а ты близко не подошел. Хуже чужого!

— Мы чужие. Разные. Они, наверно, за наливками высокие материи обсуждают, а мне сейчас надо к отцу на стан ехать.

Он поднялся и протянул руку.

— Ну, прощай, что ли! Не сердись! Было — не было! Мне в одну сторону, тебе в другую. Силой милым не станешь. Не скажешь ведь: «Ты меня полюби, не то изобью! Поцелуй меня, не то в ухо бацну!»

— Прощай! — со слезами в голосе тихо-тихо ответила Тоня.