Елена Кейс - «Ты должна это все забыть…»

• Название: «Ты должна это все забыть…»
• Автор: Елена Кейс
• Жанр: Биографии и Мемуары

Автобиография участницы движения за свободную репатриацию советских евреев.

---

Я узнавала обо всем этом с огромным опозданием и жила, таким образом, в двух временных измерениях, сдвинутых один от другого на разницу в датах отправки и получения писем. Как сказал известный герой Шекспира: «Порвалась связь времен»…

Дни шли за днями, складываясь в годы. Каждый новый день был заполнен ожиданием, борьбой, надеждой, а уходящий — зачеркивал всю эту каждодневную суету, открывая счет следующему. И чем больше я освобождалась внутренне, тем больнее становилось осознавать свое бесправие.

Отказ — это не ожидание
И даже не борьба.
Отказ — это «состояние»,
Это — моя судьба.

Отказ — это сгусток воли,
Это проверка идей.
Отказ — это жизнь в неволе
По воле других людей.

Отказ — это гимн свободы,
И ты его поешь.
Отказ — это лучшие годы,
Которых не вернешь.

Отказ — это горечь разлуки
И даже, увы, потерь.
Отказ — это жуткие муки.
Поверь мне, родная, поверь.

Отказ — это ночь без просвета,
Это — костер без огня.
Отказ — моя планета…
Отказ — моя западня…

Но как ни парадоксально это, может быть, прозвучит, однако я с полной ответственностью могу сейчас сказать, что отказ оказал огромное положительное влияние на меня в смысле моего еврейского самосознания и переоценки ценностей. Он дал мне возможность найти единственное, мне принадлежащее и мною отвоеванное место в жизни. Отказ — это как вынужденная остановка, когда некуда больше спешить и есть время задуматься и честно решить: что важнее — уехать или приехать. И если в начале моего пути самым важным для меня казалось вырваться из Советского Союза и увидеть своих родных, то потом, после многих лет раздумий я поняла, что хочу увидеть их именно в Израиле, в маленькой гордой стране моего народа. Израиль стал для меня символом моей свободы, и его боль стала моей болью, а его успехи — моей победой. Я поняла, что не будет мне покоя ни в каком другом месте на земле.

Я помню, что все эти неосознанные и еще не сформулированные мысли ярко высветились в моем мозгу, когда стояла я на краю крутого обрыва у Бабьего Яра в Киеве. Приехала я туда вместе с отказницами из группы «Женщины против отказа», членом которой я в то время была, а, может быть, лучше сказать, имела честь быть. Мы приехали туда поездом, и поначалу напоминало это просто интересную экскурсию с приятными людьми в новый, незнакомый город. И на время забыла я про отказ, про разлуку, про все свои мучения. Огромный город растворил нас в себе, и мы слились с толпой, вливаясь в ее течение. А потом пути наши разошлись, и толпа осталась в стороне, а мы стояли на краю обрыва, и казалось мне, что мы дошли до края Земли. Трава шелестела под ногами, овраг был усеян цветами, а я смотрела вниз, в глубь, в толщу земли, и было ощущение, что земля шевелится подо мной.

Я стою на краю обрыва,
Хоть обрыва давно уж нету.
Я смотрю в глубину надрывно
На родных, что канули в Лету.

На отцов, матерей, погибших
Не на фронте, а за оградой,
И на их детей, не доживших,
Чтоб стоять здесь со мною рядом.

Не нашлось здесь для них надгробья,
Лишь цветы расцветают летом
На земле, что замешана кровью
Всех родных, что канули в Лету.

Есть еще у меня Ха-тиква,
Но в тиши обманчивой этой
На устах моих крик молитвы
Всех родных, что канули в Лету.

И там, на скорбном месте десятков тысяч погребенных моих братьев и сестер, ощутила я свою причастность к истории моего гонимого народа и свою принадлежность к еврейскому государству.

Сейчас, уже много лет спустя, каждодневные волнения отказа притупились, а некоторые события, которые казались в то время существенными и важными, потеряли свою значимость. И, несмотря на это, абсолютно не забылось и не притупилось гнетущее чувство бессилия перед машиной подавления, начисто лишенной какой-либо логики и лишающей нас, отказников, надежды на хотя бы призрачную справедливость в решении нашей судьбы.

Крупные ученые и опытные программисты, в которых, увы, не было недостатка среди отказников, пытались отыскать хоть какую-нибудь закономерность в действиях «компетентных органов». Длиннющие списки людей, попавших в отказ, наряду со скромным списком, получивших разрешение, заполняли электронные мозги компьютеров. Привыкшие к порядку и логике, компьютеры после короткого размышления выдавали очевидный для них и убийственный для нас ответ: «По всей вероятности, в исходных данных допущена ошибка». В полемику с машинами вступать было бессмысленно. В полемику с властями — бесполезно.

И все же в отсутствие логики поверить было невероятно трудно. Это противоречило основным жизненным принципам, нарушало устои существования, наконец, подрывало веру в разумность бытия. Хотелось думать, что в «исходные данные» действительно заложена ошибка. Однако несколько месяцев назад я наткнулась на воспоминания Евгении Гинзбург о сталинских лагерях, где она провела десять лет «от звонка до звонка», то есть ровно столько, сколько было записано в приговоре. Она оказалась в числе «счастливчиков», которые не попали в группу так называемых «пересидчиков», оставленных в лагере после истечения срока приговора с устрашающей формулировкой «до особого распоряжения».

Евгения Гинзбург пишет: «Никто не мог понять по какому принципу попадают в пересидчики, почему одних (меньшую часть), все же выпускают из лагеря, хоть и со скрипом, как бы через силу, а других, наоборот, загоняют в эту страшную категорию людей, оставляемых в лагере „до особого распоряжения“. В бараках спорили на эти темы до хрипоты, но установить закономерность так и не удалось. Только что кто-то доказал: до особого оставляют тех, у кого есть в деле буква Т — троцкизм. Но тут вдруг освобождается заключенная с этой самой роковой буквой. А другая — без этой буквы — расписалась „до особого“. Ага, значит не выпускают тех, кто бывал за границей! Но назавтра игра начальственных умов разрушает и это предположение. Я внутренне давно поняла, что в нашем мире обычные связи причин и следствий разорваны. Ни Кафку, ни Орвелла я тогда еще не читала, поэтому логики этих алогизмов еще не угадывала…»

События, которые описывала Е.Гинзбург, происходили в 1947 году. К 1987 году, через сорок лет, ничего не изменилось в Стране Советов. Стоит лишь заменить «пересидчики» на «отказники», «бараки» — на «квартиры», а пункты обвинения — троцкизм, поездки за границу — на места наших бывших работ электронная, кораблестроительная промышленность — и я могу подписаться под каждым написанным ею словом. Эта страшная аналогия событий, разделенных по времени целым поколением, поразила меня и еще раз (в который уже раз!) заставила содрогнуться от возможной ожидавшей нас участи.

Надо признаться, что Евгения Гинзбург обнаружила-таки логику в «игре начальственных умов», но уже несколько позже, ожидая вторичного ареста после своего освобождения. Тогда судьба зависела просто (ох, как просто!) от порядка начальной буквы фамилии в алфавите. «А и Б сидели на трубе, А упало, Б — пропало…» Уж не тогда ли родилась эта веселенькая песенка?!

Нам, к нашему стыду, до логики добраться не удалось. Наверное потому, что к этому времени мы уже прочитали и Кафку, и Орвелла.

Жизнь в отказе приобретала какую-то закономерность. Женщины-отказницы в течение многих лет проводили трехдневную голодовку, приуроченную к международному женскому дню. Встречи с иностранцами мы буквально начали распределять между собой, иначе пришлось бы не выходить из гостиниц. У нас появились «должности» для связи с заграницей, для помощи больным и пожилым отказникам, свой «пункт» медицинской помощи, куда поступали все лекарства, присланные нам из-за рубежа. Конечно же, нашлись свои знатоки уголовного права, Декларации прав человека и всяких прочих законов и подзаконов, включая Советскую Конституцию как эталон того перевернутого мира, в котором нам, по несчастью, приходилось жить. Были люди, ответственные за размножение учебников иврита, и, естественно, сами преподаватели.

Преподаванием иврита я занималась два раза в неделю и получала от этого огромное удовлетворение. Самое забавное, что начала я его преподавать еще в 1981 году, после одного года изучения в группе Абы Таратута. После окончания этого моего первого и последнего учебного года в качестве ученицы Аба выдал нам самодельные дипломы (я до сих пор его храню и горжусь им не меньше, чем дипломом инженера) и сказал: «Учителей иврита не хватает. Набирайте свои группы — и вперед!»

Следует учесть, что преподавание иврита проходило нелегально. И хотя мы прекрасно понимали, что это невозможно сохранить в секрете — да мы и не ставили себе такую цель, поскольку преподавание, да и изучение было частью нашей борьбы, нашего протеста — однако, на доске объявлений о формировании такой группы не напишешь. Была разработана система, позволяющая «не засвечивать» напрямую преподавателей иврита. Каждый год на праздник «Симхат-Тора» внутри синагоги находился кто-нибудь из «наших» с объявлением в руках: «Желающие изучать иврит звоните по телефону такому-то». Телефон этот принадлежал координатору, у которого была информация обо всех учителях. Он распределял желающих в зависимости от возраста, места жительства и личных пожеланий.