Наталья Кончаловская - Волшебство и трудолюбие

• Название: Волшебство и трудолюбие
• Автор: Наталья Кончаловская
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-235-02743-4

В книгу известной писательницы и переводчика Натальи Петровны Кончаловской вошли мемуарные повести и рассказы. В своих произведениях она сумела сберечь и сохранить не только образ эпохи, но и благородство, культуру и духовную красоту своих современников, людей, с которыми ей довелось встречаться и дружить: Эдит Пиаф, Марина Цветаева, хирург Вишневский, скульптор Коненков… За простыми и обыденными событиями повседневной жизни в ее рассказах много мудрости, глубокого понимания жизни, истинных ценностей человеческого бытия… Внучка Василия Сурикова и дочь Петра Кончаловского, она смогла найти свой неповторимый путь в жизни, литературе, поэзии и искусстве.

---

Я говорила о своей книге, посвященной жизни и творчеству моего деда. Передо мной в тишине мелькали ребячьи лица, полные мечтательности и сосредоточенности, а за мной в витрине могучий лось со своей лосихой, озаренные электрическим светом, мерцали полузакрытыми стеклянными зрачками…

Когда я вышла из музея, солнце шло к закату и гигантские арки покрылись розовым золотом. Фигурки строителей сновали по аркам, подтягивая краном какую-то деталь.

Возле музея остановился грузовик с железными прутьями. Шофер, совсем мальчишка с виду, вылез из кабины и стал ожидать чего-то. Засунув руки в карманы стеганки, стоял он, закинув голову вверх, смотрел на мост и жевал серу-смолу, которую любят жевать красноярцы по старой привычке.

И столько в этом пареньке было деловитого спокойствия, независимости в его позе, столько твердости в упрямом подбородке!

Я вдруг вспомнила поездку по Америке. В Сан-Франциско возле моста, перекинутого через пролив Золотые Ворота, молодой долговязый американец-шофер, возивший нас в автобусе, жуя резинку и самодовольно усмехаясь, кивнул головой на мост и сказал:

— Энд ю? Хэв ю сач эй бридж ин иор кантри? (А у вас? Есть у вас в стране такой мост?)

— Есть!..

* * *

…В доме Павла Ивановича Замятнина к обеду собирались гости. Гости не случайные — самые именитые купцы города: и Гадаловы, и Щеголевы, и Савельевы, и в их числе — городской голова Петр Иванович Кузнецов.

После знатного обеда Павел Иванович приступил к важному разговору, ради которого все было затеяно. Видно, судьба молодого Сурикова не на шутку беспокоила красноярского губернатора, если он обратился к гостям с предложением собрать подписку и помочь молодому художнику выйти на широкий путь.

Купцы, которые ровным счетом ничего не смыслили в рисовании, глядели на хозяина осоловевшими глазами, позевывали украдкой и никак не могли взять в толк, чего ради губернатор так ревностно хлопочет за какого-то писаря.

Только один Кузнецов сразу понял и оценил намерения Замятнина.

Кузнецов был богат. Сам сибиряк, он владел огромными приисками. В Красноярске у него был дом, и едва ли это не был самый роскошный дом во всей губернии, Петр Иванович обладал отменным вкусом, много ездил по европейским странам, прекрасно знал музыку, литературу, живопись. У него была картинная галерея, которой он очень гордился.

Петр Иванович отклонил предложение о подписке в складчину, чуя — «именитые» еще не доросли до потребности в изобразительном искусстве, — и предложил взять на себя все расходы по содержанию и на дорогу в Петербург. Его — золотопромышленника — такая затрата не обездолила бы. Он предпочитал вложить крупицу своего капитала скорее в будущий талант, чем на постройку еще одного храма, доходы с которого пойдут в глубокий карман поповской рясы. А вдруг и в самом деле из этого малого выйдет незаурядный живописец, который прославит Сибирь!..

…Внучка Кузнецова, сама художница, Ксения Иннокентьевна Матвеева, после Октябрьской революции передала всю коллекцию Кузнецова Красноярскому музею. В этом собрании были две картины Сурикова. Одну небольшую картину — «Исаакиевский собор ночью» — Кузнецов купил у Василия Ивановича. Это была первая серьезная работа, и Петр Иванович, решив поддержать земляка скорее морально, чем материально, приобрел эту вещь за сто рублей золотом, что было по тем временам огромной суммой. Второе полотно, получившее серебряную медаль на конкурсе в академии, — «Милосердный самаритянин» — Василий Иванович сам подарил Кузнецову в благодарность за оказанную им помощь. Все это находится теперь в Красноярской картинной галерее. Там мы и встретились с Ксенией Иннокентьевной, впервые и с интересом рассматривали друг друга.

— А вы похожи на деда-то! — говорила она, щуря серые зоркие глаза с удлиненным разрезом.

Ксении Иннокентьевне за шестьдесят. Она удивительно хорошо сохранила юношескую бодрость духа, ясность и живость мысли. Приняла она меня сдержанно, даже суховато — по-сибирски, но это отнюдь не мешало нам обеим понимать друг друга с полуслова. И когда в беседе с ней я видела какую-то мечтательную, почти юношескую полуулыбку, прячущуюся в углах рта и мелких морщинках возле глаз, мне становилось удивительно легко и просто общаться с внучкой Кузнецова.

Галерея, которую мы осматривали, находилась на правой стороне Енисея и занимала нижний этаж жилого дома, что было не совсем полезно для нее. В нескольких залах были развешаны работы современных сибирских художников: Каратанова, Лекаренко, Ряузова, Мешкова, Худоногова, Руйче, Кобытева, Ряннеля, Мирошкиной, Фролова; дальше шли мастера старинной живописи и, наконец, ценное собрание корифеев русской живописи: Репин, Нестеров, Поленов, Маковский, Ге, Мясоедов, Айвазовский, Коровин, Шишкин, Левитан, Крамской, Серов, Юон, Крымов. Сурикову, как земляку, был отведен отдельный зал. Было несколько хороших копий из Третьяковской галереи с картин разных художников.

Когда мы остановились возле копии с картины Венига «Последнее утро Самозванца», где Лжедмитрий и Басманов стоят у окна в Кремлевском дворце, копии, которую делал красноярский художник Попов, я вспомнила, как Суриков, который понимал юмор и любил посмеяться, увидев эту работу еще в мастерской у Попова, вдруг расхохотался и рассказал ему, что в Москве у передвижников эта картина слыла под названием «В какой части пожар?».

Самая лучшая копия в Красноярской галерее — это «Боярыня Морозова» Сурикова. Она сделана в размер подлинника, и здесь-то начинаются все беды для картинной галереи… Нет такого большого зала, в котором можно было бы смотреть на эту картину на расстоянии. Она стоит в небольшом помещении, перерезанном двумя колоннами, и зритель должен метаться между ними, разглядывая картину по частям.

Вдобавок наверху жильцы живут обыкновенной, нормальной жизнью новоселов: у них может потечь кран, затопить всю квартиру, что и случилось. Стена под картиной набухла водой с верхнего этажа, картина стала плесневеть…

Мы долго обсуждали все это с директором галереи Александром Давидовичем Спеваковским. Ему никак не удавалось добиться более подходящего помещения. И тогда я вызвалась доложить в крайкоме об опасности, которой подвергаются полотна больших художников, ценности, народное имущество. Я стояла возле картины на фоне саней Морозовой. И тут Ксения Иннокентьевна, видимо, чисто случайно буркнула: «Не в свои сани не садись!» — что вызвало дружный смех…

На следующий день я пошла в крайком, чтобы доложить в отделе пропаганды обо всем, что происходит в художественном мире. В эти последние дни сентября весь крайком был поднят на уборку хлеба. Я сидела в приемной, где сухие снопы буро-зеленой кукурузы стояли вдоль стены до потолка, как бамбуковый лес в джунглях, и шел от них сладковатый и терпкий аромат. Я вдыхала этот аромат и смотрела, как люди, одержимые заботой о хлебе, беспокойно мрачнеющие от каждого облака, отрезающего от земли солнечные лучи, люди, умеющие отдаваться общему делу как своему собственному, личному, спешили уехать в поля. Я смотрела им вслед, и думалось мне:

«Сейчас — хлеб! Но ведь кончится же уборочная, и тогда можно будет оглядеться. И если я не сумею убедительно и полнокровно описать товарищам дела в картинной галерее, то грош мне цена! И, значит, действительно я „села не в свои сани“!»

* * *

Начальник Енисейского пароходства Иван Михайлович Назаров пригласил нас с Анастасией Михайловной прокатиться на скоростном катере — «ракете». В назначенный час мы явились в порт. Новенькая, прекрасно оборудованная «ракета» гостеприимно приняла нас на борт, а затем — в громадный уютный салон примерно на сотню пассажиров.

Пофыркав и подрожав немного, «ракета» понеслась по Енисею, оставляя за собой белопенный крутящийся шлейф. Течение прибавляло нам скорости. Усевшись у широкого, низкого окна, я смотрела на эту стремнину, веками рокочущую у красноярских берегов.

Вот навстречу нам важно скользит белый громадный красавец теплоход.

— Иван Михайлович, это не «Суриков»? — спрашиваю я у капитана, зная, что один из теплоходов носит имя художника.

Иван Михайлович, улыбаясь, отрицательно качает головой.

— «Суриков» ушел на север, опоздали вы! А то я бы вас отправил поглядеть на наши края!..

Теплоход, снисходительно глядя на нас зеркальными окнами, скользил против течения, возвращаясь из дальнего плавания в Красноярский порт.

Мы мчимся дальше. Навстречу плывет огромная баржа.

— Вот, обратите внимание, — говорит Иван Михайлович, — еще не так давно лес сплавляли по Енисею плотами, и только вниз, по течению, а сейчас лес идет вверх!

Мы смотрим, как тяжелая баржа со строевым лесом, словно нехотя, упираясь, все же идет против волны, а сзади в яростном упорстве толкает ее маленький пароходик «Кулибин». Он толкает эту баржу, как толкал вперед гениальный русский самородок XVIII века все развитие русской техники, изобретая механизмы часов, от башенных до «часов в перстне», разрабатывая конструкции мостов, паровых двигателей, педальных повозок, лифтов, фортепьяно и даже модели «скрытно привязанных ног в виде натуральных», то есть протезов… Иван Кулибин! Дедушка Суриков интересовался этим русским гением и был о нем очень высокого мнения…