Ольга Ларионова - Чакра Кентавра (трилогия)

• Название: Чакра Кентавра (трилогия)
• Автор: Ольга Ларионова
• Издательство: АСТ
• Жанр: Космическая фантастика
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-008651-2

Ольга Ларионова — автор потрясающего “Леопарда с вершины Килиманджаро”, поэтично-прозаичных “Сказки королей” и “Сонаты моря” — и множества других романов, повестей и рассказов, давно уже составляющих классику отечественной фантастической прозы.

Перед вами — великолепная трилогия Ларионовой “Чакра Кентавра”.

Трилогия, которая должна была стать всего лишь пародией на “космические оперы” — а стала вместо этого самой, возможно, поэтичной и красивой сагой за всю историю российской фантастики…

Это — легенда о странной и прекрасной планете Джаспер. О планете гордых лордов, бьющихся на мечах — и посылающих космические корабли к дальним мирам чужих звезд О планете, где грядущее читают в магических картах, а роботов зовут сервами. О планете, где на королевских турнирах сражаются лазерными дезинторами, собирают рыцарские отряды для космических путешествий — и свято блюдут древний Договор с мудрыми птицами-крэгами Ибо без зрения крэга всякий человек этой планеты — слеп Ибо лишь глазами крэгов видят обитатели Джаспера окружающий их мир Вот только — что они видят?..

Содержание:

Чакра Кентавра (Эскиз композиции № 413), стр. 5-128

Делла-Уэлла (Странствие королевы), стр. 129-378

Евангелие от Крэга (Симфония похорон-I), стр. 379-760

---

Шаги унеслись и затихли так стремительно, что он даже не уловил, в какую сторону. Потом сообразил: да к ручью, разумеется, юбчонку замывать. Охо–хо, ведь чуял же — ни ей радости, ни себе спасибо. А во рту точно земляничина неспелая — дух остался, а сладости никакой. Он поднялся и принялся соображать, в какой же стороне ручей — за тучными кронами деревьев, чьи листья уже начинали по–осеннему багроветь, Успенной горы видно не было. Он пошел наугад, забирая влево и надеясь напасть на тропу. Было ему как‑то тягомотно, и недовольство собой толкало найти кого‑то другого, виноватого в непоправимо приключившемся. Виноватый отыскался сам собой — ну конечно же, лесовой амант, запродавший девочку в вековечную кабалу и, естественно, не даром — с каждого рокотала, проданного на сторону, небось половину имел. Харр твердо решил, что рано или поздно повстречает его на узкой дорожке. А уж там — держись, хряк лесовой.

И за мстительными такими помыслами он и не заметил, как попал и вовсе в незнакомое место: на гладкой, словно вытоптанной поляне росло несколько небывало высоких деревьев с громадными — на размах двух рук — резными листьями, над которыми недвижно замирали в дурмане собственного благоухания пирамидальные свечи запоздалых цветов. У подножия самого высокого дерева виднелась какая‑то глыба, рыжевато–белесая, точно загаженный птицами камень. Странные звуки неслись вроде бы от этого камня: “Уу–фу–уу–фу–уу–фу…” — точно заматерелый боров с Дороги Свиньи чесался о шершавый ствол. Любопытство чуть было не подтолкнуло дотошного странника вперед, но тут ленивый лесной ветерок донес до него острый запах хищного зверя; Харр замер, внимательно оглядывая одно дерево за другим — за которым же прячется плотоядная тварь? Меж тем звуки начали набирать высоту, сливаясь в одно непрерывное: “Ууууууууууу!..… фу”.

И тут глыба шевельнулась, разворачиваясь, и двинулась прямо на Харра. Изумление его было столь велико, что ему не пришло даже в голову спрятаться за какое‑нибудь соседнее дерево, и он, вытаращив глаза, разглядывал приближающееся к нему лесное чудо.

Это, несомненно, был человек, но что за мурло! Выше Харра чуть ли не па голову (хотя в Зелогривье он уже привык глядеть на всех свысока), этот страшила в ширину был точно таков же, как и в высоту. Ощущение законченного квадрата создавала еще и соломенная щетка, подымавшаяся дыбом с его плеч и ворота и доходившая точно до макушки, так что голова казалась приклеенной к этому ощетиненному заслону. На его фоне трудно было как следует разглядеть бесцветное лицо, поросшее седовато–сивым волосом, и только уже совсем вблизи Харр понял, что волос этот стоит дыбом, как иголки у ежа, традиционно обрамляя немигающие стылые глазки и верхушки ярко–розовых щек, меж которых страшно алели две дыры вывороченных ноздрей.

Коробчатое блекло–желтое одеяние скрывало ноги этого чудовища, и его квадратная туша перла вперед с неуклонностью гигантской черепахи. Харр сделал шаг в сторону, чтобы сойти с небезопасной прямой, по которой продолжал двигаться этот мордоворот, но свиные глазки по–прежнему глядели только перед собой, теперь уже мимо Харра, и ему уже начало казаться, что это взгляд слепца; он уже начал поворачиваться, пропуская мимо себя этого безразличного ко всему лесового хряка, как вдруг тот стремительным движением выпростал из складок одежды бугрящуюся мускулами руку, и свинцовый кулак влепился точно в скулу не успевшего отшатнуться менестреля.

И для того наступила ночь.

Ночь была и тогда, когда он разлепил наконец веки. Что‑то мелькало над ним, заслоняя звездное небо, и едва уловимо касалось левой половины лица, сведенной болью, десятком крошечных влажных крыльев, от которых боль вроде бы утихала. Пирли.

— Брысь, — сказал он, едва двигая челюстью. — Раньше предупреждать надо было…

Они все продолжали роиться над ним — да что он им сдался, за мертвяка принимают, трупоеды? Он мотнул головой и поднялся, постанывая. Кругом была непроглядная темень.

— Дорогу показали бы, что ли… — пробурчал он, и несколько самых крупных мотылей тут же послушно засветились каждый на свой лад и послушной цепочкой огоньков поплыли на уровне глаз. Еще счастье, что уцелевших. Харр припомнил апатичную харю лесового хряка, и ему уже не хотелось встречаться с ним на узенькой дорожке. И даже с мечом в руке. Он двинулся вслед за уплывающими огоньками, беззвучно понося все и всех в этом скудоумном мире. И мясистых потаскух. И костлявых юниц. И расплодившихся амантов. И их шуструю ребятню. И вороватых стражей порядка. И вонючих бесштанных подкоряжников. И вообще весь этот тупой, скудоумный народец, и живущий‑то непонятно зачем…

Он вдруг впервые с острой, щемящей тоской подумал о Тихри, где у каждого есть цель жизни — следовать за Незакатным солнцем. И только смерть может остановить того, кто родился под его благословенными лучами. А тут… Родился, нагадил тридцать три ведра и помер на том же самом месте. Тьфу! Нет, завтра же надо будет взять аманта за жабры, чтобы караваи снаряжал. А начнет увиливать да оттягивать — так недолго ведь плюнуть и податься в соседний стан, а там в другой, третий…

Лежа рядом с Махидой, по счастью не заметившей в темноте распухшей щеки, он тщетно старался заснуть, по в голове роились неотступные мстительные мысли, а над головой — такие же прилипчивые букорахи, упорно овевающие его ноющую скулу. В конце концов он не выдержал и вылез на двор, присев на теплый еще камень очага. Предутренний ветерок приятно холодил лицо, но неотвязные пирли уже были тут как тут. Харр хрюкнул от злости — и тут же свиная харя лесового аманта воссияла в его памяти во всем своем сквернообразии. Расквитаться с ним было ну просто позарез необходимо, чтобы на душе не осталось впечатления позорного бегства, но как?..

И тут шальная мысль посетила менестреля.

— Эй, кто‑нибудь из рыженьких! — негромко позвал он, подставляя тут же засветившейся пирлипели свою четырехпалую ладонь.

Светляк тут же опустился на нее, продолжая солнечно мерцать.

— А на нее — еще две таких же!

Лучащийся треугольничек невесомо завис над рукой.

— На них — три рядком!

Исполнили.

— Четыре сверху!

Ох, только бы Махида не проснулась…

— Еще пять золотых! — Вроде и опираются на руку, а веса даже не почуять.

— Эй, рыжая, что посередке, уберись пока, а на ее место стань голубая!

Волшебство, да и только, вот бы бабы так мужиков слушались…

— Вот в таком порядке и стройтесь вверх, рядов двадцать!

Он уже почти без изумления следил, как вырастает над его невидимой в темноте ладонью гигантский призрачный клинок, истекающий избытком позолоты, изукрашенный голубой змейкой вдоль лезвия. Он надстроил темно–лиловый эфес, осыпал его драгоценными каменьями, задохнулся от одуряющего восторга — это был самый прекрасный меч, виденный им в жизни. Не его. Командора Юрга.

— А теперь тихонечко подымайтесь вверх, но чтоб ни одна пирлюха строй не нарушила! — и меч торжественно взмыл в вышину, где еще совсем недавно злобно мерцала яростная лихая звезда.

— И таким вот порядком, медленно–медленно, двигайте в город, пока не зависнете над домом лесового аманта, — он уже не сомневался, что приказание его будет выполнено безукоризненно, и было так — призрачный меч, словно подхваченный ночным ветерком, плавно сместился влево и уплыл за верхушки деревьев, ограждающих Махидин дворик.

Харр подскочил — как же так, самого смачного не увидеть! — и зашлепал громадными босыми ступнями по утоптанной глине, добежал до проулка, выходящего прямо на городскую стену, — отсюда было хорошо видно и все бархатное небо, простершееся над спящим становищем, и грозно лучащийся меч, застывший в ожидании нового приказа.

— Эй, пирлюхи, кто еще есть в городе кроме этих, подымите‑ка всю челядь в амантовых дворах!

И он дождался. Не меньше двенадцати вздохов пришлось насчитать, прежде чем раздался первый вопль, не различить даже за беспросветным ужасом, мужской или женский. А затем еще и еще — Зелогривье сходило с ума от непредсказуемой жути, которой разразилось проклятое лихолетье. Харр представил себе, как лесовой хряк, дотоле бесстрашный в своей звериной непобедимости, нагишом прет на крышу или к окну…

— Рассыпьтесь! — крикнул он, взмахивая обеими руками.

И точно фонтан брызг, поднятый этим взмахом, выметнулся вполнеба сноп разноцветных искр.

— А теперь всем затаиться, чтобы ни одна козявка не трепыхалась! — отдал он последнее распоряжение.

В том‑то и соль была, чтобы сам амант, выродок лесовой, не успел ничего ни увидеть, ни догадаться. Неизвестность всегда страшнее, а наврут уж ему с три короба…

— Вот так‑то, рыло поганое, — пробормотал он в темноту. — Скажи еще спасибо, что я хрен свинячий над твоим домом не вывесил!