Катрин Панколь - Черепаший вальс

• Название: Черепаший вальс
• Автор: Катрин Панколь
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-083804-2

Запретные поцелуи и первая любовь дочери, загадочные убийства и письма с того света, борьба темных и светлых сил, Средние века и будни богатого парижского кондоминиума, кровавый ритуал и лучший рецепт рождественской индейки — все смешалось в жизни Жозефины…

Роман Катрин Панколь «Черепаший вальс» взорвал французский книжный рынок, перекрыв тиражи Анны Гавальда.

---

— Поверь в себя.

— Вера в себя — не самое сильное мое место.

— А куда тебе торопиться-то?

— Не люблю целыми днями сидеть сложа руки.

— Сходи в кино, погуляй, понаблюдай за людьми на террасах кафе. Отпусти на волю свое воображение, и в один прекрасный день сама не заметишь, как сочинишь историю.

— Ага, про человека, который по ночам в парке нападает на одиноких женщин с ножом, и об умершем муже, который шлет открытки!

— Ну и чем тебе не сюжет?

— Нет уж! Я хочу это все забыть. Хочу вернуться к своей хабилитации.

— К своей… что?

— К хабилитации… ну, то есть повысить докторскую степень, получить разрешение на научное руководство.

— И в чем состоит эта… штука?

— Надо представить всю сумму публикаций: диссертацию, все научные статьи, выступления, лекции. Тяжесть, между прочим, неподъемная: у меня уже почти семнадцать килограмм! И комиссия их рассмотрит.

— И зачем это надо?

— Чтобы занять профессорскую должность в университете, получить кафедру…

— И зарабатывать кучу денег!

— Нет! Университетские преподаватели не гонятся за деньгами. Они их презирают. Просто это вершина карьеры. Становишься важной шишкой, тебя уважают, приезжают к тебе со всего мира проконсультироваться. В общем, все то, что мне надо для самоутверждения.

— Ну ты даешь!

— Погоди, до этого далеко! Мне еще года два-три корпеть, прежде чем являться на комиссию.

А комиссия — это уже другая песня. Надо защищать свои труды перед брюзгливыми мужиками, по большей части мачистами. Они разбирают твое досье по косточкам и при первой же ошибке указывают тебе на дверь. Являться рекомендуется в жеваной юбке и в сандалиях без каблука, а главное — не брить ноги и подмышки, пусть оттуда кусты торчат.

Ширли, словно подслушав ее мысли, воскликнула:

— Жози, ты мазохистка!

— Знаю, над этим я тоже решила работать, надо научиться защищаться! Я приняла кучу верных решений, пока говорила со звездами!

— Млечный Путь наставил тебя на путь истинный! И какое же место на этом празднике серого вещества отводится любви?

Жозефина покраснела.

— Когда я кончила возиться с рукописями и уложила Зоэ…

— Так я и думала: с булавочную головку!

— Ну, не всем же улетать на седьмое небо с человеком в черном!

— Туше!

— Кстати, как он там, человек в черном?

— У меня не получается его забыть. Это ужасно. Я решила больше с ним не видеться: и сердце не хочет, и голова отказывается, но каждая пора моей кожи вопит от голода. Знаешь что, Жози? Любовь рождается в сердце, а живет под кожей. Он притаился у меня под кожей, сидит в засаде. Ох, Жози! Если б ты знала, как мне его не хватает!

Иногда он щипал меня за ляжку с внутренней стороны, вспомнила Ширли, оставался синяк, мне нравилась эта боль, нравилась эта синева на коже, я берегла этот его знак, память о мгновениях, когда я готова была умереть, потому что знала: после не будет ничего, только пресная скука, ничтожная докука, искусственное дыхание. Я думала о нем, когда смотрела на синяк, я его поглаживала, я за ним ухаживала, но этого я тебе не скажу, малышка Жози…

— И что ты делаешь, чтобы о нем не думать?

— Зубы стискиваю… И еще основала движение по борьбе с ожирением. Хожу по школам и учу детей правильно питаться. А то у нас скоро будет общество толстяков.

— Ну, это не про моих девчонок.

— Естественно… ты же им с младенчества стряпаешь натуральные сбалансированные вкусности. Кстати, твоя дочь с моим сыном прямо-таки не расстаются.

— Гортензия с Гэри? Ты хочешь сказать, у них роман?

— Не знаю, но видятся они часто.

— Расспросим-расспросим, когда они в Париж приедут.

— Филиппа я тоже на днях видела. В галерее Тейт[17]. Стоял перед какой-то красно-черной картиной Ротко.

— Один? — спросила Жозефина, с удивлением чувствуя, как у нее вдруг забилось сердце.

— Ммм… Нет. С какой-то молодой блондинкой. Представил мне ее как эксперта по живописи; помогает ему выбирать произведения искусства. Он коллекционирует картины. У него масса свободного времени с тех пор, как он отошел от дел.

— Ну и как тебе эксперт?

— Ничего себе.

— Не будь я твоей подругой, ты бы даже сказала, что она…

— Очень недурна. Тебе надо ехать в Лондон, Жози. Он обаятельный, богатый, красивый и ничем не занят. Живет сейчас вдвоем с сыном — идеальная добыча для голодных волчиц.

— Не могу, ты прекрасно знаешь.

— Из-за Ирис?

Жозефина закусила губу и не ответила.

— Знаешь, человек в черном… Когда мы встречались в отеле и он ждал меня, растянувшись в кровати, в том номере на седьмом этаже… Я не могла дождаться лифта. Мчалась по лестнице через две ступеньки, распахивала дверь и бросалась к нему.

— Я-то ползаю, как черепаха…

Ширли шумно вздохнула.

— Может, пора меняться, Жози?

— Становиться амазонкой? Если лошадь, не дай бог, поскачет, я тут же свалюсь.

— Разок свалишься, зато потом понесешься галопом.

— Ты что, считаешь, что я ни разу не была влюблена, по-настоящему влюблена?

— Я считаю, что у тебя впереди еще много сюрпризов, и слава богу. Жизнь — штука удивительная.

Если бы я с таким же усердием изучала жизнь, с каким пишу диссертацию, подумала Жозефина, я, наверное, была бы порасторопнее.

Она обвела взглядом кухню. Белая, чистая, прямо лаборатория. Вот схожу на рынок, развешу тут связки лука и чеснока, зеленых и красных перчиков, накуплю больших желтых яблок, корзин, всякой деревянной утвари, тряпочек и полотенец, обклею стены календарями и фотографиями, выплесну на них краски жизни. Разговор с Ширли успокоил ее, ей захотелось украсить кухню бумажными фонариками. Ширли была не просто лучшей подругой. Только ей можно было рассказать все без утайки, не опасаясь последствий: она не разболтает.

— Приезжай скорей, — шепнула она, прежде чем повесить трубку. — Ты мне очень нужна.

На следующее утро Жозефина отправилась в комиссариат. После долгого ожидания в коридоре, где пахло моющим средством с вишневой отдушкой, ее пригласили в узкий кабинет без окон; желтоватый свет лампы делал его похожим на аквариум.

Она изложила свое дело полицейскому чиновнику. Молодой женщине с каштановыми волосами, собранными в пучок, тонкими губами и орлиным носом. В бледно-голубой рубашке, синей униформе, с позолоченным колечком в левом ухе. На столе — табличка с фамилией Галуа. Имя, фамилия, адрес? Причина обращения в полицию? Ответы выслушала бесстрастно, ни один мускул не дрогнул на лице. Удивилась, что Жозефина так долго не заявляла о нападении, и явно сочла это подозрительным. Предложила обратиться к врачу, но Жозефина отказалась. Попросила описать того человека; не запомнила ли Жозефина какую-нибудь деталь, которая бы помогла в расследовании? Жозефина упомянула чистые гладкие подошвы, гнусавый голос, отсутствие запаха пота. Полицейская дама подняла бровь — эта деталь ее удивила, — и продолжала печатать протокол. Попросила уточнить, нет ли у Жозефины врагов, не имело ли место ограбление или изнасилование. Все это произносилось ровным механическим голосом, без всяких эмоций. Она констатировала факты.

Жозефине захотелось плакать.

Куда катится мир? Насилие стало таким обычным делом, что нельзя и головы поднять от клавиатуры, посочувствовать, подбодрить? — думала она, выходя на шумную, залитую светом улицу.

Она застыла, глядя на длинную вереницу нетерпеливо сигналящих машин. Улицу перегородил грузовик. Шофер неспешно, по одной, разгружал коробки, с довольным видом созерцая пробку. Какая-то женщина с ярко намазанными губами высунулась из машины и завопила: «Какого черта, что за бардак?! Сколько нам еще тут стоять?!» Она смачно выплюнула сигарету и обеими руками со всей силы нажала на гудок.

Жозефина грустно улыбнулась и пошла прочь от скандала, заткнув уши.

Гортензия перешагнула кучу одежды, сваленной на полу гостиной. Она снимала квартиру на пару с однокурсницей, анемичной бледной француженкой, которая имела привычку тушить сигареты где попало, всюду безжалостно оставляя обугленные дырочки. Джинсы, стринги, колготки, майка, водолазка, куртка: разделась и все побросала, где стояла.

Ее звали Агата, она училась вместе с Гортензией, но ни трудиться, ни убираться в квартире в ее планы не входило. Если она слышала будильник, то вставала, если нет — шла к следующей паре. В раковине громоздилась немытая посуда, грязное белье ровным слоем устилало то, что когда-то было похоже на диваны, телевизор работал круглые сутки, пустые бутылки валялись на стеклянном столике вперемешку с разодранными журналами, засохшими корками пиццы и коричневатыми окурками косяков из переполненных пепельниц.

— Агата! — заорала Гортензия.

И поскольку Агата, зарывшись в простыни у себя в комнате, не откликалась, Гортензия закатила целую речь, гневно обличая соседку в разгильдяйстве и подкрепляя каждую фразу ударом ногой в ее дверь.