Виктория Холт - Дочь обмана

• Название: Дочь обмана
• Автор: Виктория Холт
• Издательство: Панорама
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-7024-0127-1

Сильные чувства и страсть, горькие разочарования и счастливые обретения пришлось пережить юной героине романа, дочери знаменитой театральной актрисы, прежде чем обрести счастье с любимым человеком. Лишь случай открывает девушке тайну ее рождения и помогает вернуть, казалось, навсегда потерянную любовь.

Тонкое и причудливое, как всегда у Виктории Холт, плетение сюжетной нити, держит читателя романа в напряжении от первой и до последней страницы.

Для широкого круга читателей.

---

— Теперь у него есть работа. Своя жизнь в Париже. Так лучше. Приезжать сюда ему трудно, ведь все произошло здесь.

Я обратила внимание на портрет. Я догадалась, кто на нем изображен еще до того, как спросила об этом. Она была очень хороша, отличаясь какой-то дикой, цыганской красотой. Ее волосы были темно-рыжего цвета, глаза — блестящие, карие. Очертания губ говорили о своенравном, капризном характере, а в глазах светилось озорство. Она была очень привлекательна.

— Это Марианна, жена Жерара. Мать Мари-Кристин, — сказала Анжель.

— Она очень красивая, — заметила я.

— Да, — спокойно согласилась Анжель.

Меня интересовало, как она умерла. Я чувствовала, что ее смерть сопряжена с какой-то тайной, но об этом я пока не могла спросить. Мне показалось, что Анжель была недовольна, что привела меня в северную башню.

Осмотр дома продолжался. В западной башне располагалась классная комната.

— Не будем прерывать урока Мари-Кристин, — сказала Анжель, — хотя вряд ли Мари-Кристин стала бы возражать.

Во время осмотра Анжель вновь упомянула имя Жерара. Она сказала:

— Думаю, однажды он вернется сюда и останется здесь жить. Ведь дом перейдет ему по наследству. Возможно, он еще женится. Я все еще надеюсь.

Прогулка верхом с Мари-Кристин в тот день стала началом нашей дружбы. Мне удалось получить кое-какую информацию. Она рассказала, что ездит верхом с двухлетнего возраста и первой ее лошадью был пони.

Я ей сообщила, что, живя в Лондоне, не училась верховой езде и села на лошадь только тогда, когда оказалась в деревне, а это случилось не так давно.

— Вас кто-нибудь учил?

Невыразимое отчаяние охватило меня от этих слов. Я так ясно представила Родерика, держащего поводья и уговаривающего меня сесть на лошадь.

Мари-Кристин быстро уловила смену моего настроения.

— Кто учил вас? — спросила она.

— Друг из того дома, где я жила.

— Вы будете кататься с другом, когда вернетесь домой?

— Нет… Теперь нет.

Она задумалась, подыскивая слова.

— Я бы хотела научиться говорить свободно. Когда все время подыскиваешь слова, не можешь выразить все, что хочешь. Знаете, я буду учить вас французскому, а вы меня — английскому, — предложила девочка. Ее глаза сияли. — Давайте начнем прямо сегодня.

— Согласна.

— Я ненавижу ждать. Начнем сейчас.

Итак, мы провели день, устраивая друг другу небольшие тесты и поправляя друг друга, когда необходимо. Это было довольно занимательно.

Проведенный с Мари-Кристин день был самым приятным за то время, что прошло с тех пор, как Чарли произнес слова, разбившие мое счастье.

Я проводила с Мари-Кристин все дни. Она удивительно быстро все схватывала, и через неделю или две ее успехи в английском были значительными. Мой французский прогрессировал медленнее, но дружба между нами росла.

Меня познакомили с мадемуазель Дюпон. Средних лет, полностью поглощенная своей профессией, она ко мне отнеслась с уважением и была довольна, что я помогаю Мари-Кристин совершенствовать английский.

Робер и Анжель были рады нашей дружбе, и я думаю, Робер укрепился в мысли, что принял правильное решение привезти меня во Францию.

Я удивлялась, как быстро летит время. Мари-Кристин решила стать, как она говорила, моей покровительницей. Она показала мне городок Вильмер, где мы посидели в кафе, уплетая великолепные пирожные. Она представила меня мадам Лебран — хозяйке кафе, крупной и темноволосой даме, которая сидела за кассой и алчно подсчитывала франки, познакомила с ее невысоким кротким мужем, который пек пирожные, и с Лилли, официанткой, любовник которой был моряком. Я обнаружила, что могу опять смеяться, когда мы прогуливались вдоль прилавков в базарный день, который устраивали каждый четверг в Вильмере. Я выискивала покупки и чувствовала себя победительницей, когда делала их. Мари-Кристин знала множество людей. Они приветствовали ее, когда мы проходили мимо. Мари-Кристин сказала мне, что все они очень интересуются «мадемуазель англичанкой».

Я была удивлена, что могу представлять интерес для этих людей, но когда я наблюдала, как жены и мужья болтают и смеются, меня вновь охватывала глубокая меланхолия. Ведь это были проявления тех отношений, которые мне никогда не придется узнать. Но все-таки случались моменты, когда я испытывала удовольствие, как бы мимолетно оно ни было.

Я связывала это прежде всего с Мари-Кристин. Совместные чтения, прогулки, ее явный интерес ко мне служили мне огромной поддержкой.

Я говорила без конца. Она постоянно задавала вопросы. Она хотела все знать о моей жизни и проявляла большой интерес к рассказам о театральных кругах.

— Мадемуазель Дюпон говорит, что мне полезно узнать об английском театре. Она говорит, что ваш Шекспир — величайший драматург. Он, должно быть, действительно такой, поскольку обычно мадемуазель Дюпон думает, что французские писатели самые лучшие.

— Театральный мир, который я знаю, далеко не тот, который мог бы завоевать одобрение мадемуазель Дюпон.

— Расскажите мне о нем.

Я рассказывала о «Графине Мауд» и «Леди Лавендер», о песнях, танцах, туалетах, премьерах, о перебранках с Долли. Эти рассказы ее завораживали.

— Я люблю вашу маму! — кричала она. — А она умерла!

У меня был портрет мамы, который я повсюду возила с собой, я показала его Мари-Кристин.

— Она хорошенькая, — сказала она. — Вы на нее не похожи.

Я рассмеялась.

— Благодарю покорно. Но дело в том, что никто не может сравниться с ней.

— У нас обеих красивые мамы, у вас и у меня. Не просто красивые, а красавицы из красавиц.

Я молчала, думая о Дезире, сияющей после премьеры, беспрестанно говорящей о провалах, которые превращались в катастрофы, о мужчине из первого ряда партера, который ждал у выхода из театра, в то время как она ускользала через черный ход. Воспоминания, воспоминания, никуда от них не деться…

— Вам стало грустно при мысли о маме, не так ли? — спросила Мари-Кристин.

— Да, ее больше нет.

— Я знаю. И моей тоже. Расскажите, как умерла ваша мама?

— Она болела. Не очень серьезно, просто что-то съела. Доктора думали, что это было какое-то растение, которое росло в нашем саду.

— Ядовитое?

— Да. Оно называется молочай. Если выдавить его сок на руку и попробовать, то заболеешь.

— Какой ужас!

— Именно это и случилось с моей мамой. Она плохо себя почувствовала, а когда встала с постели, то упала. Ударилась головой об острый угол, и это оказалось смертельно.

— Как странно, ведь моя мама умерла потому, что упала с лошади. Почти как ваша мама, правда? Они обе упали. Обе были молодыми. Обе были красивые. Возможно, поэтому мы и стали друзьями.

— Я думаю, не только поэтому, Мари-Кристин.

— Вы все еще много думаете о маме, ведь так?

— Да.

— И я тоже о своей. Я думаю о ней и еще много думаю о том, как она умерла.

— Мари-Кристин, мы должны постараться забыть.

— Как можно заставить себя забыть?

— Я думаю, надо смотреть вперед и пытаться забыть прошлое. Перестать думать об этом.

— Да, но как?

Это был разумный вопрос. Как забывают?

Я гостила в Сером доме уже четыре недели, но не испытывала желания покидать его. Я начинала сознавать, что понять Мари-Кристин не так-то просто. Настроение ее было переменчивым: то в какой-то момент она оживлялась, то вдруг впадала в меланхолию. Это интриговало меня. С самого начала нашего знакомства я чувствовала, что временами ее тревожит какая-то тайна.

Однажды я спросила:

— Мари-Кристин, что у тебя на уме?

Она сделала вид, что не понимает, услышав вопрос, на который ей не хотелось отвечать.

Она нахмурилась:

— На уме? Что это значит?

— Я имею в виду, что тебя беспокоит?

— Беспокоит? Видите ли, мадемуазель Дюпон говорит, что мои познания в математике ужасны.

Она произнесла «ужасны» по-французски, как бы подчеркивая значение этого слова.

Я улыбнулась.

— Мне кажется, есть что-то более важное, чем математика.

— Математика очень важный предмет, так говорит мадемуазель Дюпон.

— Мари-Кристин, по-моему, что-то терзает тебя, о чем ты, возможно, хочешь поговорить?

— Вы ошибаетесь, — ответила она твердо, — а что до этой глупой математики, Бог с ней.

Мне все-таки хотелось знать. Но я ее понимала. Разве у меня самой не было тайных переживаний, которые я не стала бы обсуждать ни с кем?

Однажды она сказала:

— Я собираюсь пригласить вас навестить мою тетушку Кандис.

Я была удивлена, потому что никогда не слышала, чтобы Робер или Анжель упоминали о ней.

— Она — сестра моей мамы, — сказала она, когда мы после скачки пустили наших лошадей шагом.

— Она живет неподалеку?