Лев Якименко - Судьба Алексея Ялового

• Название: Судьба Алексея Ялового
• Автор: Лев Якименко
• Издательство: Современник
• Жанр: О войне
• Год: 1976

Мужество, нравственная чистота, вера в добро, активное неприятие зла, напряженная духовная жизнь характеризуют героя этой книги Алексея Ялового. Его судьба — одно из свидетельств того поколения, которое осознало себя исторически на фронтах Великой Отечественной войны.

---

Близкие, мгновенно следующие друг за другом разрывы встряхивали дом, скрипели бревна, из щелей в потолке — разошлись доски — сыпалась какая-то труха, в целых стеклах окон то с одной, то с другой стороны слепяще взблескивало, и содрогалась, стонала взметываемая вверх земля.

Не знаю, на что было похоже. Землетрясение — это совсем другое. Но в обвальном грохоте беспрерывных ударов и взрывов мгновениями казалось — сама земля колеблется, вздрагивает, проваливается, уходит из-под ног.

Я все никак не мог попасть в валенки. Притопывая правой ногой, шла туго, видимо, неловко намотал портянки, вслед за Иваном и Виктором выскочил на крыльцо и тут же упал, прижался к земле. Снаряд ударил неподалеку, во дворе, ослепительно мигнуло, с тяжким клекотом, вспарывая воздух, понеслись осколки. Обиженно заныли, тычась в снег, щелкая по дереву.

Все, что мы знали до этого, показалось нереально безобидным — подумаешь, взорвется одна-две мины или выпустят по деревне десяток снарядов. Теперь же воздух буравили, выпевая на разные голоса, сотни мин и снарядов, они рвались пачками, руша строения…

Невозможно было подняться. Снаряды и мины рвались в багровых отсветах, опережая друг друга. Волнами дробились, мешались пороховой дым, чадная гарь, белесый морозный туман.

Виктор первый вскочил и побежал, пригибаясь, к огневой.

Мы перескакивали через свежие дымящиеся воронки, обегали глубокие, зевающие широко распахнутыми глинистыми ртами, шарахались от близких разрывов. Но не ложились. Если бы еще раз легли, думаю, — не встали бы. Нас словно пригибал к земле воющий, злобно мечущийся ветер, бросал из стороны в сторону.

На огневой — ровная площадка между строениями — все перемешалось. Вывороченная земля, дымящиеся пятна воронок, перевернутые минометы.

Возле крайнего справа возились уже Кузьма Федоров и Павлов. Невдалеке — заряжающий Павел Возницын. При близких разрывах он приседал, втягивал голову в плечи, а мину, которую он приготовил, чтобы послать в трубу, зачем-то обеими руками, как ребенка, прижимал к груди.

— Труба целая? — крикнул я.

Кузьма кивнул головой. Приник к угломеру.

Откуда-то из мглы вынырнул Борис. В каске. Ремень туго натянут под подбородком. И тут я пожалел, что бросил где-то свою еще в первый день. Как-никак голова. «Всему начальник», — говаривал о ней Возницын.

Борис каким-то не своим, ненатурально высоким голосом прокричал, чтобы открыли заградительный огонь.

Кузьма сердито оттолкнул меня, когда я попытался проверить установку угломера.

— В порядке! — рыкнул он.

И я скомандовал огонь.

— Выстрел! — по всем правилам прокричал Возницын.

И тут снаряды и мины вновь обрушились на огневую.

Видимо, тяжелый снаряд ударил в стену сарая, вырвал огромное бревно, и оно с недобрым шелестом, словно занесенное чьей-то невидимой огромной рукой, обрушилось на Возницына. Оно свалило его на землю, поволокло по снегу.

Возле меня рванула мина. Я упал. Уткнулся лицом в дымно дохнувшую землю.

Приподнялся на локтях, увидел рядом Возницына. Прямо перед собой. Вместо головы — кровавое месиво…

У меня закружилась голова. И я тихонько начал отползать, переставляя левый локоть, а правой ладонью словно отгребался, отталкивался, и все дальше, дальше. Как оглушенный щенок.

И в моем сознании танцевали, повторялись с лихорадочной поспешностью наивные, глупые и смешные слова: «Зачем ты меня, мамочка, мальчиком родила… Зачем ты меня, мамочка, мальчиком родила…»

И это все, что оставалось от Павла Возницына?..

— Иван! Почему не стреляете? Огонь! Огонь! — услышал я сквозь треск, гул разрывов настойчивые выкрики Виктора и слабые хлопки миномета.

Я встал, шатнулся, но устоял на ногах, пошел на голос.

Шел прямо, не сгибаясь, не шарахаясь от разрывов, жарко шлепающих осколков. Будто завороженный. А вернее, мне казалось тогда, смерть найдет, если захочет, в любую минуту. Пусть же берет, если хочет, так ее перетак! И будь что будет! Пусть оно все будет проклято! И я шел и матерился в полный голос, на войне этому быстро обучаешься. Словно отбивался от всего, что было.

А во мне кто-то другой, сторонний, жестокий и равнодушный к тому, что мучило меня, утверждал с мрачной животной силой и уверенностью: «Ничего с тобой не будет. Двигай! Двигай! Не то еще вынесешь». Он жил во мне. Он торопил, этот властный, жестокий и веселый голос. Он, казалось, мог провести меня через все.

Виктор в дыму, словно прокопченный, с напряженным страдальческим лицом, выкрикивал команду, взмахивал рукой. Возле миномета лежал убитый наводчик из расчета Виктора. Его заменил Кузьма Федоров. У нашего миномета пробило трубу. Федоров стоял на одном колене. Старательно наводил на вешку.

И снова сверлящий вой, слепящий взблеск, разрыв и крик. Ошеломленный, резкий. И через мгновение — молчание. Мне показалось, я услышал голос Ивана. Я бросился тотчас к дому, возле которого должен был стоять его миномет.

В рассеивающейся сизой мгле я увидел Ивана. Он сидел на крыльце. Как будто присел на минутку отдохнуть. Отрешенный. Равнодушный ко всему, что творилось вокруг. Я подбежал ближе и увидел: бессильно сведенные плечи, голова зависла, подбородок уткнулся в грудь.

Меня словно толкнуло. Мгновенный колющий удар.

— Ты живой, жи-и-и-вой? — закричал я. — Что с тобой? Что-о?

Иван молчал. Почему он молчит? Может, его оглушило. Мне хотелось схватить его, затрясти.

Я наклонился к нему. Иван медленно поднял глаза. В расширившихся темных зрачках я увидел немое и покорное страдание. И еще что-то жалостливое, тоскливое, бессильно-одинокое. Как у той лошади на дороге, которая упала, пытаясь встать, выбивая передними ногами яму, и не могла…

— У меня… руки, — сказал он помертвевшим тусклым голосом, — кажется… руки оторвало…

И зябко повел плечами.

И только тут я увидел кровь на оборванных обгорелых рукавах его шинели…

Возле Ивана растерянно топтался длинный, сутулый боец из его расчета, Панюшкин, что ли, была его фамилия.

— У него ноги не идут, — сказал он. — Носилки бы…

— Чего же ты? — оранул я сгоряча. — Беги, ищи… Или плащ-палатку давай…

«Хотя какие тут, к черту, носилки? Пока найдет что-нибудь подходящее, убьет по дороге», — сообразил я, но Панюшкин уже исчез.

— Ничего, ничего, сейчас мы тебя вынесем, а там все будет в порядке, — твердил я, уговаривая, успокаивая Ивана. И еще что-то говорил. Главное, что он живой, — значит, все будет хорошо, еще все впереди, — дома, наверное, побываешь, потерпи, потерпи…

Я боялся взглянуть на его руки.

Лицо Ивана на моих глазах желтело, словно бы обескровливалось. Глаза подвело темным. Он даже не смотрел на меня. Нет, его надо было тащить немедленно.

— Викто-о-ор! — оборачиваясь, громко позвал я. Панюшкин все не возвращался, одному мне было не совладать с Иваном.

Несколько разрывов, мгновенно следующих друг за другом, снова заволокли все дымом. Сбоку из дымного морозного тумана выскочил Кузьма Федоров. Он тащил минометную трубу.

— Нет мин! — прокричал он. — Командир роты приказал выносить матчасть.

— Виктор! — звал я.

И тут неожиданно с другой стороны появился Виктор. Он взглянул на Ивана и, казалось, сразу все понял. А может, ему сказали. Знал уже.

Он мотнул мне головой, неловко взял Ивана под мышки, попытался приподнять… Я подхватил за ноги, на валенках расплывались свежие пятна крови.

Взрывной волной меня сбило с ног. Когда я вскочил — у меня шумело в ушах, тошненько кружилась голова, — Иван сидел уже на бревне, его поддерживал Виктор.

— Идите за санями, — ровно сказал Иван. Удивительно. Ни крика. Ни стона. И почему ноги отнялись? — Фельдшера найдите или носилки. Лучше сани. А то пока дотащите, кровью изойду. Или замерзну…

Мы поколебались, посовещались, медленно пошли, а потом я как будто отошел, проходила кружившая голову слабость, и мы побежали к тому сараю на пригорке, возле которого в первый день боя встретил я командира стрелковой роты Юркевича. Это был даже не сарай, а рига — потолка не было, только крыша.

В ригу набилось много людей. Очевидно, стены создавали обманчивое чувство защищенности. Но как только разрывы приближались к одной стороне, все шарахались в противоположную.

Тут собрались и те, кто не ушел из деревни, не побежал к реке, а выбрал место, где было сравнительно тише и откуда можно было встать на защиту занятых позиций. Но здесь были и те, кто не хотел в тот ад, который творился впереди, и кому надлежало быть там, чтобы спасать, облегчать страдания.

— Сейчас, сейчас, — твердил нам маленький рыженький фельдшер в больших очках. Он, замирая, прислушивался к свисту и вою летящих снарядов и мин. — Где-то возчик с санями… Мы его сейчас найдем…

Тут раздался тот хрипловатый шелестящий звук, который для опытного уха нес наибольшую опасность. Вместе с другими фельдшер метнулся в дальний конец. Взрыв потряс ригу. Все заволокло дымом. Мы потеряли фельдшера. Никак не могли найти его.