Михаил Штительман - Повесть о детстве

• Название: Повесть о детстве
• Автор: Михаил Штительман
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1974

В книге рассказывается о детстве мальчика со смешным прозвищем «Старый нос», который живет в небольшом городке дореволюционной России.

Перед вами оживут надежды и каждодневные заботы населявших этот городок людей, их стремления, их заблуждения и предрассудки, и то новое, что с революцией вошло в их жизнь, изменило их психологию, круто повернуло их судьбу.

---

Но Сема не разделяет восторгов Фраймана:

— Значит, мне завтра прямо в лавку?

— Да, — отвечает Фрайман и, хмуро взглянув на Сему, строго произносит: — Цы! Цы!

* * *

Хозяин Семы был человек со странностями. К сорока годам он имел уже хорошее состояние, вложенное в дела верные и приносящие солидный доход. Лучшие дома в местечке принадлежали ему. В двух банках Киева — Азовско-Донском и Торгово-Промышленном — Магазаник имел кредит. Он был обладателем ценных бумаг и умел ими пользоваться. Но за все время он почти не выезжал из местечка. Как купец второй гильдии, он имел даже право побывать в Петербурге, но его не тянуло в столицу. «Что я там не видел? — спрашивал он. — Мне и здесь хорошо».

Его дела требовали людей. Ему нужны были помощники дешевые и выносливые. Но Магазаник никому не говорил об этом. Он был девятым сыном заурядного меламеда[21] и самым удачливым. Он нажил состояние, его братья нажили горб. Так почему не помочь им, их детям, их дальним и близким родичам?

К Магазанику приходили племянники и племянницы. Они говорили то, о чем думали их матери и отцы. Они просили денег. Магазаник отвечал им: «Денег я вам дать не могу, но сердце — не камень. Я вам помогу заработать деньги!»

В заброшенных местечках, в окрестных деревушках, на базаре и на бирже он разыскивал родственников. Все с удивлением следили за молодым купцом: добрая душа, дай бог ему здоровья! И он находил двоюродных братьев своей матери, троюродных племянников своего отца, находил и давал им кусок хлеба. В лавках Магазаника не было ни одного чужого человека — от мальчика до приказчика все были связаны с ним родством, хотя бы самым отдаленным, и все чувствовали себя обязанными ему. Разве не протянул он им руку в трудную минуту? Да, протянул. Разве не кормит он их сейчас? Да, кормит. И разве это не божеское дело?

Магазаник был верный слуга богу, но больше всего он думал о себе. Чужие руки в деле — опасные руки, и он с удовольствием посматривал на своих служащих: это сын покойной тети Ривы, это сын дяди Шлемы, а это муж дочери дяди Шлемы. Все свои, все родные, все желают ему добра.

Однажды к Магазанику пришел его брат Нахман, чахлый человек с впалой грудью. Он дышал со свистом, и руки его дрожали.

— Соломон, — сказал он Магазанику, — вы (все братья говорили ему «вы») мне все-таки мало платите.

Магазаник улыбнулся и ласково взглянул на брата:

— Ну какие могут быть счеты между родными! А? Сам подумай: я тебе чужой или ты мне — человек с улицы? Разве не одна мать несла нас под сердцем?

— Но вы мне все-таки мало платите, — упорствовал Нахман.

— Ой, ты не понимаешь меня! Неужели ты думаешь, я забуду кого-нибудь из вас? В моем завещании тебе будет отрезан хороший кусочек!

Этим кончался разговор. Магазаник, статный, плечистый человек с красным затылком и большими крепкими челюстями, не собирался умирать. О завещании он говорил часто так просто, для утешения родни. Он нередко притворялся больным, ставил себе примочки, глотал пилюли. Магазаник притворялся, «чтоб не сглазили». В действительности он за всю свою жизнь болел лишь один раз — корью… В общине не знали его отношений со служащими-родственниками, не знали, сколько и кому он платит. Знали лишь то, что сам Магазаник позволял знать.

В эту «семью» попал Сема мальчиком. Ничего подобного ему не приходилось видеть раньше. Он с любопытством следил за сложными ходами хозяина, но понять их было ему не под силу. Родственники, бывшие на таких же птичьих правах, что и Сема, встретили его злобно: во-первых, они родственники, — стало быть, ближе, чем он, к хозяину; во-вторых, прибавился еще один рот.

Мальчика шпыняли, кормили пинками и щелчками при всяком удобном случае. Его наняли в лавку, но в лавке почти не держали. Сему посылали с кухаркой на базар, он выносил из кухни мусор, выливал помои, помогал чистить картофель, вытирал носы у чьих-то сопливых детей и бегал за водкой конторщику. Рубашка на нем была всегда мокрой; узенькие ладони его покраснели и покрылись водянками.

Нахман — чахлый брат хозяина, злой на всех и видевший во всем подвохи против себя, — невзлюбил его с первого раза.

— Что ты расселся, как барон? — визжал он, когда Сема, уставший от пинков, опускался на табурет. — Ты думаешь, мы тебя будем даром кормить? У тебя руки отсохли? — И, подняв с пола картофельную шелуху, он совал ее Семе в лицо: — Ты не можешь убрать это, мальчишка!

Сема покорно выполнял приказание.

В кухню забегал племянник хозяина Мордх. Раздувая ноздри, он говорил:

— Хорошо пахнет. Кажется, сегодня борщ?.. А что ты делаешь, Семка? Ты хочешь заработать гривенник?

— Хочу, — недоуменно отвечал Сема.

— Хочешь? — повторял Мордх, — Очень хорошо! — И, повертев перед Семиным носом монеткой, швырял ее на пол.

Сема оглядывался по сторонам и лез на четвереньках доставать монетку. Запыленный, измазанный сажей, усталый, он поднимался с монеткой в руках.

— Нашел-таки! Молодец! — кричал Мордх. — Теперь дай монетку сюда… Так. Теперь повернись… Так. Теперь гуляй! — И, ударив Сему коленом в зад, он весело смеялся: — Потеха с этими детьми! Ой, одна потеха!

Но Сема не видал в этих шутках ничего хорошего. В бессильной злобе сжимал он кулаки, не зная, кому пожаловаться. Однажды, осмелившись, Сема рассказал обо всем старшему приказчику Магазаника, Майору, — человеку с рассеченной губой и ленивыми, как у кошки, глазами.

— Ты жалуешься! — Он укоризненно покачал головой. — Тебя пустили в дом как своего, а ты жалуешься. Ты же знаешь, что здесь нет ни одного чужого. Так скажи спасибо за это!

И больше Сема никому не жаловался.

Домой он приходил ночевать, усталый и сердитый. Но, видя бабушку, склонившуюся над постелью деда, старался быть веселым и придумывал даже всякие небылицы о том, как хвалил его хозяин и чем кормили сегодня в обед. Он перечислял вкусные, недоступные ему блюда, рассказывал, какой жирный, желтый бульон с клецками подавали к столу, и бабушка верила и улыбалась.

С каждым днем служба становилась труднее; он хотел узнать, что такое сарпинка, нансук, мадаполам, чесуча — эти слова повторялись часто в лавке, — но его гнали во двор, в кухню или на базар.

Каждый в этом большом сумасшедшем доме мог на него прикрикнуть. И Сема стонал от злобы.

Важный и молчаливый хозяин, которому все говорили почтительно «вы», редко показывался в лавке. У него были большие дела в других местах: он диктовал письма в Лодзь, в Варшаву, — оттуда к ярмарке присылали партии знаменитого сукна. Он советовался, запершись в комнате, куда лучше поместить деньги. Иногда он играл в шахматы, но все боялись у него выигрывать. Изредка к Магазанику приходили бедняки за помощью на лекарство. Он состоял членом благотворительного общества и однажды даже был шафером на свадьбе одной бедной девицы, дочери заготовщика.

Магазаника Сема видел лишь во время обеда. В доме был заведен порядок — все обедали вместе. Это была дань родству, дань крови. В пятом часу в большую светлую столовую собирались люди Магазаника. Они садились за длинный стол и ждали. Каждый знал свое место. Половина стола была покрыта белой тяжелой скатертью, половила — желтой клеенкой. За второй половиной сидел Сема вместе со всеми родственниками. За первой — господин Магазаник, его слепая мать, жена, две дочери и сын Нюня, гимназист лет четырнадцати, который говорил только по-русски и поэтому открыто презирал всех окружающих.

Обед не начинали, пока пустовало кресло в центре стола. «Сам» выходил ровно в пять, и все облегченно вздыхали, увиден его: ожидание кончалось — наступал обед. Магазаник ел медленно, тщательно разжевывая, причмокивая и кряхтя. Он любил поесть и ел молча. Так же, как в первый вечер, его желания и приказы выражались отрывистым «цы!». Никто не смеялся — видимо, успели привыкнуть к странностям хозяина и даже, подобно Фрайману, старались подражать ему.

Выйдя к столу, Сема с удивлением заметил, что на первую половину подавалось одно, а на вторую — другое. На белой скатерти стояла чашка с жирным, пахучим бульоном, на клеенке — большая кастрюля с борщом из старой капусты. Все ели усердно, тарелки вытирались комочком хлеба — до блеска. Лица были угрюмые и сосредоточенные.

На другой, на третий день повторялось то же самое. «Там» ели жаркое с чесноком, с жирными кусками мяса; «тут» — жареный картофель и студень, липкий и серый. Сема отважился и шепотом спросил у Нахмана:

— Что это такое?

Нахман ответил ему:

— Ты думаешь, я все время буду здесь сидеть? Я еще там тоже посижу!

Но ответ этот ничего не объяснил Семе, и после обеда, когда все торопливо выходили из комнаты, он подошел к хозяину и повторил свой вопрос. Магазаник насмешливо взглянул на него и, вытащив из жилета зубочистку, ответил:

— Ты еще мал, чтобы понять. Во всем мире есть две стороны стола. Одни сидят там, — он показал пальцем на клеенку, — другие — тут. Нужно стараться перейти с той стороны, но это не так легко. Многие считали бы за счастье попасть хоть туда. — И он опять показал на клеенку.