Михаил Штительман - Повесть о детстве

• Название: Повесть о детстве
• Автор: Михаил Штительман
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1974

В книге рассказывается о детстве мальчика со смешным прозвищем «Старый нос», который живет в небольшом городке дореволюционной России.

Перед вами оживут надежды и каждодневные заботы населявших этот городок людей, их стремления, их заблуждения и предрассудки, и то новое, что с революцией вошло в их жизнь, изменило их психологию, круто повернуло их судьбу.

---

— Что же делать? — спросил Сема.

Фейга заходила по комнате. Двоюродная сестра бабушки была деловым человеком. Ее муж — фантазер и выдумщик Лейба, одержимый идеей строительства сахарных заводов, — всю жизнь писал письма исправнику, губернатору и в министерство. Он заслужил насмешливое прозвище «заводчик» и умер совсем молодым, не дождавшись ответа. У Фейги на руках остались дети; она сумела их вырастить. Фейга работала банщицей и этим кормила семью.

— Что делать? — повторила Фейга, положив на стол белые, пахнущие мылом руки. — Ты ж не имеешь никакой хазоке!

Бабушка тяжело вздохнула. У нее было хазоке на горе — и больше ничего… Хазоке — это наследственное право на место. По старинным обычаям, оно передавалось от отца к сыну, от матери к дочери, из рода в род. Если отец был служкой в синагоге, то и сын мог продолжать дело отца. Мать Фейги была банщицей — и Фейга продолжала ее ремесло. Никто не смел посягнуть на это доходное место при бане. Обычай охранял ее тщедушное право. За хазоке цеплялись зубами. Если торговка кореньями промышляла у лавки Шолоша, то это было ее место. Никто не смел уже стать здесь. Это ее хазоке, ее право! Слепой нищий, стоявший на выгодном месте, у железных ворот на базаре, имел свое хазоке. Он был владельцем этого места, он мог передать свое нищее счастье сыну или продать за хорошие деньги право собирать подаяние именно здесь, у железных ворот. Сам раввин следил за исполнением обычая. Раввин умел утешить: у вас нет денег, ваши дети босы, ваш дом пуст — не смейте жаловаться, не прогневайте бога. Ведь у вас же есть хазоке, а у других нет и этого! Каждому внушалось, что он чем-то владеет, что он чему-то хозяин. Нищий, побиравшийся у аптеки, завидовал нищему, стоявшему на базаре, но первый не смел прогнать последнего. Сам раввин следил за порядком. Что значит прогнать? Ведь это его хазоке, его наследство — место у железных ворот; еще отец слепого здесь протягивал руку. Слепой нищий — хозяин!

Так жили люди. Если у них не было денег — это горе. Но если у них было хотя бы хазоке… Но у бабушки ничего не было: ни хазоке, ни денег. Отец ей ничего не оставил. Он и не имел ничего — даже места у железных ворот! Теперь она могла лишь купить у кого-нибудь наследственное право. Но где взять денег и на что способны ее старые руки?

— Не надо унывать, — утешает Фейга, — я подумаю. Может быть, купим хазоке. Знаешь у кого?

— У кого? — спрашивает бабушка.

— У Злоты. Она скубит курицы в резницкой. И она уже не хочет скубить. У нее сын — приказчик. И она продаст свое место — чтоб я так жила! И ты будешь сама себе хозяйка. Разве ты не сможешь поскубить утку или очистить гуся? — весело спрашивает Фейга.

Но бабушка не верит в такое счастье:

— На это ведь тоже нужны деньги.

— Достанем. Потом ты выплатишь.

* * *

И вот бабушка — хозяйка: она владеет правом чистить чужих кур… Она имеет место в резницкой. И, наверно, кто-нибудь уже завидует ей. Она владеет хазоке. Потом, когда вернется дедушка, она сможет кому-нибудь продать свое место. Она не будет просить дороже — она только вернет свои деньги.

Сема стоит у дверей сарайчика и с любопытством смотрит на резника.

С базара идут хозяйки с корзинками. Куры тоскливо кудахчут, предчувствуя близость конца; гуси уныло задирают головы, тычутся желтым носом в стенки кошелок, ища спасения.

Резник в засаленном сюртуке красным платком вытирает мокрые ловкие руки. Он молчалив и важен. Блестящий нож лежит на стойке. Серенький молодой петушок, вытянув шейку, готовится к прыжку. Вот он задорно мотнул гребешком и… но ему не уйти из равнодушных и сильных рук Нахмана. Резник двумя пальцами заламывает назад петушиную головку, быстро вырывает перья на шейке и, взяв со стойки нож, легко проводит лезвием по оголенному месту… Еще раз-другой метнулся петушок, закричал, вздрогнул, хлопнул крылышками и замер. Нахман поднимает петушка, ждет, пока стекут на каменный пол последние капли крови, и небрежно бросает его… Руки резника опять заняты: трепещет и изламывается гусь, смешно дрыгая посиневшими лапами.

— Ну и работа! — вздыхает Сема и смотрит на бабушку.

Она сидит на полу, у самых дверей, в черном, туго завязанном платке. Рядом с ней сидят еще две женщины; они косо смотрят на бабушку, пришедшую разделить их небольшой доход. Не так уж много птицы несут к резнику — одна бы управилась, а тут трое! Но бабушка сидит молча, она не зовет к себе хозяек, она только смотрит на прохожих тихим, просящим взглядом.

Кто-то, слышит Сема, спрашивает у резника:

— Это старуха Гольдина? — и добавляет: — До чего дошли!

Экономка Магазаника бросает бабушке на колени двух кур.

— Только чтоб было чисто. Чтобы не осталось ни одного перышка! — властно говорит она.

— Хорошо, — соглашается бабушка.

С любопытством хозяйки осматривает она курицу, дует на спинку, раздвигает перья:

— Желтенькая! Замечательная курица! Будет фунта полтора смальца. Сколько отдали?

Но экономка молчит, и бабушка, вздохнув, начинает быстро вырывать перья. Руки ее измазаны кровью, платье покрылось темными пятнами. «Какая жирная курица, — думает бабушка, — мясо будет хорошее, косточки мягкие — ведь она еще молодая!»

— Скоро уже будет конец?

— Сейчас, — отвечает бабушка. — Одну минуточку!

На серую ладонь ее летят две монетки; она приподнимает руку и, сощурив глаза, внимательно смотрит на них:

— Сема, сколько тут?

— Четыре копейки.

— Ну, тоже неплохо.

Бабушка раскрывает висящий на шее черный мешочек, бросает обе монетки и крепко затягивает шнурок. Почин дороже денег!

Вечером Сема, улыбаясь, спрашивал бабушку:

— Ну, большая прибыль?

— Лучше, чем ничего.

— А что же будет со мной?

— А что же должно быть с тобой?

— Я должен зарабатывать деньги. Ты слышала — он мне сказал: «Береги бабушку!»

— Слышала, все слышала…

— У тебя уже есть свое хазоке. А у меня?

— Но ты еще маленький ребенок.

— Я не ребенок! Довольно из меня делать ребенка. Я должен зарабатывать деньги! — упрямо повторяет Сема.

— Ну хорошо, — соглашается бабушка. — Пойду с тобой к Фрайману.

Сема выходит на улицу, медленно закрывает ставни, пробует рукой заборчик палисадника. Забор дрожит — починить надо. Ну ничего, все пойдет к лучшему. Фрайман — большой умница, он поможет. И тогда Сема с бабушкой что-нибудь придумают. Можно поехать в уезд — просить за деда. Можно — в губернию. Были б деньги…

«ГОСУДАРЬ МИЛОСТИВ»

Черное небо нависло над местечком. Изредка раздаются глухие раскаты грома, и вновь наступает тишина. Похожие на слезы капли дождя медленно ползут по оконному стеклу.

Бабушка спит. Всю ночь простояла она, молясь и плача. Тускло горели желтые свечи, и в слабом мерцании хилых огоньков видел Сема иссеченное морщинами лицо бабушки, ее худые вздрагивающие плечи, ее безвольные горестные руки, ищущие что-то в полутьме. Она стояла у стола, раскачиваясь из стороны в сторону. Синие губы ее шептали молитву. Бабушка устала просить счастья — она просит смерти. «Пусть мне будет, — шепчет она, — то, что должно быть ему. Пусть мне, — тихо повторяет бабушка, — пусть мне».

В белой сорочке, босая, ходит она по комнате, заламывает кверху руки и все шепчет, вздыхает и стонет. Совсем маленькой стала бабушка. Она идет в угол, останавливается у дедушкиной кровати и молча смотрит на постель, на пустую, холодную дедушкину постель с рыжим колючим одеялом… Бабушка гладит рукой подушку, к которой прижималась его худая небритая щека, и слезы одна за другой тихо падают на наволочку.

Да, она ругала его за флигель, за партию хрома, за выдумки с лесом, но разве есть для нее жизнь без него? И опять шепчет бабушка: «Пусть лучше мне, чем ему, пусть мне…»

Так проводит она ночь в тоске и тревоге. Утром падает она в постель, но и во сне не находит покоя. Она что-то кричит, машет рукой, просит и плачет. Сема испуганно смотрит на нее: «Спи, бабушка, спи!» И опять наступает тишина. Сема ходит по комнате. Комната кажется ему чужой: комод, старый, добрый пузатый комод продан, его место пусто, поставить нечего. В углах завелась паутина, запылился самовар, на потолке большое пятно, и на пол уныло падают дождевые капли. Третий месяц нет дедушки, что же будет дальше? И почему он ничего не пишет? Может быть, он знает, сколько ему осталось сидеть: день, неделю, месяц?

Дедушка был хороший человек, так почему же держат его? Почему? Бабушка все ночи молится, отчего же бог не помогает, разве он не знает дедушку? «Глаз за глаз, — учит святая книга, — зуб за зуб, обожжение за обожжение, рана за рану и ушиб за ушиб». Так накажи же, господи, тех, кто угнетает нас! Рану воздай за рану, ушиб за ушиб!

Но где брать деньги на передачи? Остался стол, остался самовар, осталось зеркало, а дальше? Сема готов продать самого себя, но кому, интересно знать, нужны его руки, его ноги, даже его голова! И хотя Семе было стыдно брать деньги у Трофима, теперь он видит, что без них обойтись нельзя. Эти деньги — спасение. Но он обязательно отдаст, когда заработает. Трофим дал десять рублей — ему их вернут с благодарностью. Фейга купила место в резницкой — ей всё возвратят. Уж Сема с дедушкой постараются. Скорей бы вернулся он!