Евгений Биневич - Евгений Шварц. Хроника жизни

• Название: Евгений Шварц. Хроника жизни
• Автор: Евгений Биневич
• Издательство: Издательство ДНК
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-901562-80-2

Первая биография замечательного российского писателя. В книге прослеживается судьба Евгения Шварца от рождения до последних дней жизни. Автор широко использует тексты самого Шварца, воспоминания его друзей и коллег, архивные материалы. Перед нами не просто биография выдающегося писателя, но повесть о сложном, трагическом времени, с такой рельефностью отразившемся в удивительных сказках Шварца.

---

Газета «Арриба» писала: «Надо признать, что в этом советском фильме чувствуется большое уважение, более того, глубокая любовь к произведению, по мотивам которого он делался…». Автор отмечает хороший сценарий Евгения Шварца, сохранивший дух произведения, удачу художников Энея и Альтмана. Как при изображении быта простого народа, так и в сценах в герцогском замке. «Самое ценное в фильме, — писала газета, — это Сервантес, т. е. испанский дух, переданный в образе Дон Кихота и временами в образе Санчо Панса…» (23 июля. С. 3).

А ещё через два года журнал «Искусство кино» сообщал, что «во многих странах Европы и Америки с большим успехом продолжается демонстрация «Дон-Кихота», поставленного Г. Козинцевым по сценарию Е. Шварца…». «Экранизация была сделана так удачно, — пишет в «Леттр Франсэс» известный французский критик и историк кино Жорж Садуль, — что эпопея Сервантеса не получилась ни урезанной, ни упрощенной… Я знаю немного произведений кинематографии, которые бы так воздействовали на нас и обогатили своей поэтичностью и направленностью…»; Западная Германия: «Снимите шляпу перед этим Дон-Кихотом!», ««Дон-Кихот» — экранизация, полная уважения» — это заголовки статей, посвященных советской картине… В Швеции фильм шел много недель подряд. Наиболее авторитетные критики называли «Дон-Кихота» лучшим фильмом года». (1959. № 11).

Но эти высказывания Евгений Львович уже не прочтет.

В 1964 году Советский Союз впервые участвовал в традиционном кинофестивале в Сан-Себастьяно «Дон Кихотом» Евг. Шварца и Г. Козинцева. «С большим успехом прошел на родине Сервантеса фильм «Дон-Кихот», — сообщала «Ленинградская правда». — Фильм получил премию союза кинокритиков Испании и федерации испанских киноклубов» (1964. 20 июня).

Начало болезни

Пока «Дон Кихот» проходил различные стадии своего воплощения на пленке, кое-какие события происходили и в человеческой жизни Шварцев.

5 июля пятьдесят пятого года Евгений Львович въехал в новую квартиру по Малой Посадской улице, на второй этаж дома 8, в квартиру 3. Совсем неподалеку от Ленфильма. Екатерина Ивановна была ещё в Комарове.

Вот теперь он пребывал через дом от Козинцева. А когда Григорий Михайлович вспоминал о решении просить Шварца взяться за сценарий «Дон Кихота», тот жил ещё далеко от него, на другом берегу Невы.

— Двадцать один год прожил я на старой квартире по каналу Грибоедова. И все чего-то ждал. Здесь вдвое просторнее. Три комнаты, так что у Катюши своя, у меня своя, а посередине столовая. Как это ни странно, почему-то не жалею я старую квартиру… Утром выходил, установил, что междугородний телефонный пункт возле. Три раза пытался дозвониться до Комарово, но напрасно. В ожидании пошел по скверу, который больше похож на парк со старыми деревьями, к Петропавловской крепости. Запах клевера. Воскресный народ. В доме ещё непривычно…

То и был не сквер, а парк — имени Ленина.

А 10 августа Евгений Львович слег с сильными болями в сердце. «Опять лежу, — записал он двенадцатого. — Спазм коронарных сосудов. Слишком много ходил в городе… Вечером ставили пиявки «на область сердца». Впервые в жизни испытал я это удовольствие…».

«Опять лежу…» — это потому, что несколько месяцев назад было примерно то же самое. Но тогда боли в груди ощущались не так сильно. Поэтому, не придав этому особого значения, отлежался несколько дней, боли прошли, и жизнь продолжилась, как ни в чем не бывало. Теперь, видимо, все было серьезней.

«Вчера доктор решил, что у меня опять инфаркт, — поверяет свои мысли дневнику Евгений Львович 14 августа. — На этот раз я готов этому поверить: сердце у меня будто увеличилось, как ни ляжешь ночью — мешает. Вообще чувствую себя больным… Заболел я сильнее, чем в первый раз… Ночью я спал и не спал. Кровать казалась мне разделенной на два участка. Один — где я лежал на спине, и второй, где я со всякими ухищрениями переворачивался на правый бок. Сердце билось не только часто, — какой бы то ни было ритм был нарушен…».

А 16 августа из кисловодского санатория Юрий Герман посылает ему письмо о своих лечебных приключениях:

«Дорогой Женичка!

Как Вы там живете в Вашей новой прекрасной квартире? Мне это очень интересно. Я живу тут ничего себе, но, к сожалению, меня здесь захватили очень сильные холода. Пальто я с собой не взял, и кроме галстуков ничего теплого у меня нет. Поэтому я стараюсь не выходить и сижу, запершись в накуренной комнате, — в галстуке, двух рубашках, в пижаме и пиджаке. Холодный, сырой ветер дует за стенами санатория, и где-то неподалеку злой чечен точит свой кинжал. Очень много жру и пока что, к удивлению лечащего врача, прибавил триста грамм. Мне прописали гимнастику, но я не хожу — очень стыдно. Там старые и брюхатые дядьки кричат «с физкультприветом гип-гип-ура!» Руководит брюхатыми девка довольно молодая и хорошенькая. Когда меня взвешивали и когда я дул в трубку, чтобы показать объем своих легких, брюхатики делали гимнастику. Ох, это было зрелище.

Санаторий, в котором я живу, принадлежит Академии наук. Поэтому тут очень много подозрительных стариков в академических шапочках. Это, главным образом, армянские профессора и доценты. У жен дико волосатые ноги, и они кричат (не ноги, а жены), как на базаре. Одна такая холера все время мне делает «тухлые» глаза, и я теперь знаю почему. Ее муж вместе со мной ходит на процедуры и сидит на стульчаке, который называется восходящий душ. Сидит грустный и что-то напевает свое армянское. Вообще — восходящий душ пользуется большой популярностью, и на него всё время маленькая и стыдливая очередь. Мы, веерники, смотрим на сидящих на стульчаках сверху вниз — они нам смешны. А те, которые сидят на стульчаке, относятся к нам подобострастно, предполагая в нас то, чего в них уже нет. О, глупцы!

Веерный душ — штука очень приятная, но как-то тоже неприлично. Стоишь совершенно голый, и в тебя из брандспойта хлещет молодая баба. Вначале я стоял к ней спиной и думал, что это все, но оказалось, что вовсе не все. Нужно поворачиваться боком, потом животом. Ярко светит солнце, а ты стоишь, по меткому выражению поэта, «кукушку в руку спрятав», таращишь зенки на струю брандспойта, а баба кричит: «примите, гражданин, руку!» И остаешься перед женщиной с нехитрым своим хозяйством, с висящим пузиком, с глупой мордой…

Самое тут приятное — это то, что ты сам себя в результате забот о себе, начинаешь очень уважать… Прописали мне ещё терренкур, но я не ходил, потому что это очень скучно — гулять одному, а знакомых нет никого. Рядом за столиком харчит один ботаник, который вместо того, чтобы говорить о пестиках, тычинках, пыльце и т. п., все время ругается по поводу того, что его обдурили с каким-то гонораром. Сидит ещё один вечно потный толстяк, который сжирает всю свою булку и весь свой хлеб, кладет в стакан по четыре куска сахару и объясняет свою прожорливость прогулками. Мне от этого не легче — я остаюсь часто вовсе без сахару.

Живет тут ещё одна дама, которую В. Каверин описал в своем романе «Открытая книга». Эту даму зовут, кажется, Зинаида Виссарионовна. Но я не могу её увидеть, — никто из моих соседей не знает её в лицо. Перед нею, по слухам, очень подхалимничают, и ездит она в ЗИСе. За что? Пастеризированая икра — это подлость, и только Каверин с его безразличием к пище, мог возвеличить такую дамочку. Видел ещё пианиста Рихтера — он кушал за соседним столиком блинчики.

У нас возле санатория базарчик. Продают дивные помидоры, огурцы, дыни, арбузы и все очень дешево. Я покупаю себе фрукты и всё вместе с овощами на пять рублей, и не могу сожрать. На базаре полно перепелок, продают форель, всякие травы для шашлыков, синие баклажаны, сладкий перец и прочие прекрасные вещи, но куда с этим денешься. Пить я ничего не пью, не велели, да и не с кем. Пишите мне, Женичка, хоть открыточку. Поцелуйте Катю. Пишу Вам на адрес Союза, потому что не знаю нового адреса…

Будьте здоровы и счастливы. Ваш Ю. Г.».

11 сентября Евгений Львович отвечает: «Дорогой Юрочка! Не ожидал я от Вас таких выпадов. До сих пор говорили только о моем инфаркте (который признан даже Литфондом), а теперь только и разговоров, что о Вас. Мне это вредно.

Ваше письмо имело огромный успех. Я показывал его всем посетителям, и все восхищались. Особенно академиком, который, сидя на восходящем душе, пел что-то печальное, армянское.

Вам ставили пиявки? Мне ставили. На область сердца. Сначала помазали эту область сахарным сиропом. Потом сестра из банки с наклейкой «черешня» достала пинцетом одного за другим пять черных гадиков. Они долго капризничали и выламывались. «Играют», — сказала сестра. Они виляли своими черными тельцами, собирались в кучку. «Любят семейно!» — сказала сестра, распределяя их по указанному врачом участку. Но вот один гадик затих, свернувшись колечком, я почувствовал жжение, как от укуса комара. «Взял», — сказала сестра. Вся эта бытовая сценка разыгрывалась под самым моим носом в буквальном смысле слова. И продолжалась два часа. Почему — это человеку полезно, а разное другое вредно и продолжается гораздо короче?