Евгений Биневич - Евгений Шварц. Хроника жизни

• Название: Евгений Шварц. Хроника жизни
• Автор: Евгений Биневич
• Издательство: Издательство ДНК
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-901562-80-2

Первая биография замечательного российского писателя. В книге прослеживается судьба Евгения Шварца от рождения до последних дней жизни. Автор широко использует тексты самого Шварца, воспоминания его друзей и коллег, архивные материалы. Перед нами не просто биография выдающегося писателя, но повесть о сложном, трагическом времени, с такой рельефностью отразившемся в удивительных сказках Шварца.

---

И вот на холме завидел рыцарь ветряную мельницу, размахивающую крыльями: «Ах, вот ты где!.. О, счастье! Сейчас виновник всех горестей человеческих рухнет, а братья наши выйдут на свободу. Вперед!..».

Никакие протесты и мольбы Санчо не могут остановить его. И не побеждает. Слишком силен Фрестон в людях, чтобы победить его в их душах.

Нет, не напрасно он сражался. Он освободил Андреса от побоев. И мальчик не забыл этого. Вот оправдание его «безумия». А тот действительно надолго запомнил заступничество рыцаря:

— Господин странствующий рыцарь! Не заступайтесь за меня никогда больше, потому что худшей беды, чем ваша помощь, мне не дождаться, да покарает бог вашу милость и всех рыцарей на свете. Вы раздразнили хозяина, да и уехали себе. Стыдно, ваша милость! Ведь после этого хозяин меня так избил, что я с тех пор только и вижу во сне, как меня наказывают.

— Прости меня, сынок. Я хотел тебе добра, да не сумел тебе помочь.

Круг замкнулся. И Дон Кихот умирает, потому что жизнь лишила его главного в жизни, — он не может прийти на помощь людям.

Когда теперь читаешь сценарий Шварца, поражаешься сжатости диалогов, насыщенности действия и мысли. Невозможно представить другой порядок эпизодов, или какой-нибудь из них вычеркнутым, или замененным другим. Композиция сценария совершенна.

— Козинцев решил показать картину в приблизительно смонтированном состоянии работникам цехов — осветителям, монтерам, портнихам. Полный зал. Утомленные или как запертые лица. Как запертые ворота. Старушки в платочках. Парни в ватниках. Я шел спокойно, а увидев даже не рядового зрителя, а такого, который и в кино не бывает, испугался. Девицы, ошеломленные собственной своей женской судьбой до того, что на их здоровенных лицах застыло выражение тупой боли. Девицы развязные, твердо решившие, что своего не упустят, — у этих лица смеющиеся нарочно, без особого желания, веселье как униформа. Пожилые люди, для которых и работа не радость, и отдых не сахар. Я в смятении.

Как много на свете чужих людей. Тебя это не тревожит на улице и в дачном поезде. Но тут, в зале, где мы будем перед ними как бы разоблачаться — вот какие мы в работе, судите нас! — тут становится жутко и стыдно. Однако, отступление невозможно. Козинцев выходит, становится перед зрителями, говорит несколько вступительных слов, и я угадываю, что и он в смятении. Но вот свет гаснет. На широком экране ставшие столь знакомыми за последние дни стены, покрытые черепицей крыши, острая скалистая вершина горы вдали — Ламанча, построенная в Коктебеле. Начинается действие, и незнакомые люди сливаются в близкое и понятное целое — в зрителей. Они смеются, заражая друг друга, кашляют, когда внимание рассеивается, кашляют все. Точнее, кашляет один, и в разных углах зала, словно им напомнили, словно в ответ, кашляют ещё с десяток зрителей. Иногда притихнут, и ты думаешь: «Поняли, о, милые!» Иногда засмеются вовсе некстати. Но самое главное чудо свершилось — исчезли чужие люди, в темноте сидели объединенные нашей работой зрители. Конечно, картина будет торжеством Толубеева. Пойдут восхвалять Черкасова по привычной дорожке. Совершенно справедливо оценят работу Козинцева. Мою работу вряд ли заметят. (Все это в случае успеха). Но я чувствую себя ответственным за картину наравне со всеми, и испытываю удовольствие от того внимания, с которым смотрят её на этом опасном просмотре, без музыки, с плохим звуком, приблизительно смонтированную картину…

Евгений Львович, как в воду глядел. 5 марта 1957 года состоялось обсуждение фильма. Картина была встречена всеми членами худсовета «на ура». Поздравляли режиссера, коллектив студии, друг друга… И только после нескольких выступавших режиссер А. Ивановский вспомнил о сценаристе: «Я совершил большую ошибку, забыв сказать о сценаристе, о Шварце… Это же роман, но нужно было сделать кинематографическое воспроизведение, по которому режиссер мог создать картину по законам кинематографа…».

Но это признание «ошибки» не произвело на последующих ораторов должного впечатления. Заседание продолжалось в том же направлении. Выступивший уже почти в конце Л. Рахманов сказал: «Я с самого начала надеялся, что кто-нибудь скажет о работе сценариста картины, и был очень рад, когда Александр Викторович о нем вспомнил». (Подчеркнуто мною. — Е. Б.).

Выступая с заключительным словом, Г. Козинцев благодарил весь коллектив студии и картины за помощь, многие были поименованы по фамилиям. Не было названо только имени Шварца.

Картина вышла на экраны 23 мая 1957 года. Над фильмом работали операторы А. Москвин и А. Дудко (павильоны), И. Грицюс и Э. Розовский (натура); художник Е. Еней (декорации Ламанчи Натана Альтмана), композитор Кара Караев, художник-гример В. Ульянов, дрессировщик Б. Эдер, фехтование И. Кох, дирижер И. Рабинович. В заглавной роли снимался Н. Черкасов, в роли Санчо Панса — Ю. Толубеев, С. Бирман — экономка, С. Григорьева — племянница, В. Колпаков — цирюльник, Альдонса — Л. Касьянова, Альтисидора — Т. Агамирова, Г. Вицин — Корраско, Б. Фрейндлих — герцог, Л. Вертинская — герцогиня, Г. Волчек — Мариторнес, О. Викланд — крестьянка, А. Бениаминов — пастух, Сережа Цомаев — Андрес, В. Казаринов — хозяин постоялого двора и другие.

Но и пресса, сопровождавшая выход фильма, не восстановила справедливости по отношению к литературному первоисточнику. Особенно досадна в этом отношении большая статья Александра Аникста в журнале «Искусство кино» (1957. № 6). И хотя он понимает, что «перед сценаристом стояла труднейшая задача: вместить огромное идейное и художественное богатство великого романа в тесные рамки односерийного фильма» и что «решение этой задачи было найдено самое верное», однако он подробнейшим образом прослеживал связи романа Сервантеса и толкование их режиссером, а не сценаристом. Так Аникст утверждал, что именно «Г. Козинцев с подлинным мастерством решил труднейшую задачу экранизации грандиозного романа» и «создал художественное произведение, обладающее самостоятельной жизнью…», что фильм Г. Козинцева подобен новой планете, правда, «светящейся отраженным светом». Что «новое в трактовке Г. Козинцева состоит в том, что он поднимает историю Дон-Кихота до высот подлинного трагизма…». И т. д.

Другое дело друзья, коллеги по литературному цеху.

Посмотрев фильм, Л. А. Малюгин писал Евгению Львовичу: «Вчера смотрел «Дон-Кихота» и получил огромное наслаждение. Это из таких впечатлений, когда хочется рассказать друзьям, немедленно звонить по телефону, писать письма. А главное — размышлять. Какая грустная вещь о том, как настоящий человек мечется по свету и все время натыкается или на надменных неискренних людей, или просто на свиные рыла. Твоя работа — первоклассная, слова отборные, литые. Мы пишем сценарии, как письма, а ты — как телеграмму, каждое слово — тридцать копеек! Молодчина! И Козинцев молодец — это настоящий кинематограф, какого мы уже давно не видели! Черкасов мне, признаться, понравился мало. В нем нет ни настоящей трогательности, ни смешного, где-то он на ближних подступах к образу. Но Толубеев — экстра-люкс-прима, как говорили поляки в 39 году во Львове. И все остальные хороши, даже бессловесные персонажи, впечатление такое, как будто близко познакомился с сотней людей. Большое спасибо — это такое счастье прикоснуться к настоящему искусству…».

А вскоре пришло ещё одно письмо, которое тоже порадовало Евгения Львовича, что он отметил его даже в дневнике. «Вышло так, что я почти одновременно узнал две Ваши вещи, — писал искусствовед И. И. Шнейдерман, — посмотрел дважды «Дон Кихота» и прочитал пьесу «Дракон». Пьеса, по-моему, — вещь гениальная в полном смысле этого слова. Я был потрясен. Такие произведения не пропадают, ей жить и жить века, её будут открывать заново и поражаться точности формул, выразивших сущность целой эпохи. Фильм глубоко взволновал меня и жестокой правдой своей и добротой, в которой я узнал Вас, Вашу светлую человеческую сущность. Не сердитесь за эти слова, они — от сердца. Легко быть добрым, живя в облаке иллюзий. Но так видеть жизнь, быть таким трезвым — и сохранить веру в добро, это дано только большим людям. Или по настоящему простым людям, на которых вся жизнь держится. У Вас есть и то, и то, сердце простого человека, талант человека великого. Легче жить на свете, когда знаешь, что есть такие люди, как Вы. Еще раз извините, сам не переношу сердечных излияний, но тут не мог удержаться».

В 1957-м же году «Дон Кихот» был послан на Каннский кинофестиваль. 14 мая он был показан жюри и зрителям. Присутствовавшие на просмотре испанские критики сообщали оттуда в свои повременные издания о большом успехе картины. А «Советская культура» перепечатывала некоторые их высказывания: «Мадридская газета «Иа» опубликовала статью, в которой приводилась высокая оценка советского фильма… Автор подчеркивал, что «стремление к точному и правдивому изображению — свидетельство добросовестности, с которой поставлен фильм…», и отмечал, что советский фильм с предельной точностью передал сущность произведения Сервантеса…».