Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

• Название: Девятьсот семнадцатый
• Автор: Михаил Алексеев (Брыздников)
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1931

«Старый большевик (член партии с 1914 года), проведший годы войны в царской армии рядовым пулеметчиком, активный участник Февральской и Октябрьской революций, деятель Красной армии — Алексеев имеет за своими плечами богатейший опыт, и потому совершенно естественна попытка его дать большой роман, охватывающий исключительную эпоху двух наших революций 1917 года. Нужно сказать, что попытка эта увенчалась успехом. Роман получился значительный и весьма нужный для широкой читательской массы, особенно же для нашей молодежи.»

---

— Ха-ха-ха! — рассмеялись Абрам и Гончаренко.

— Смеяться право нечего. Он заварил там такую кашу, просто беда, Ясно, дело не в Думе, Дума — дурак невозможный. Но за ним идут более отсталые рабочие. Администрация трепещет. Директор был у меня, плакался: председателя завкома — большевика избил. Арестовал заводского фельдшера и решил его казнить всенародно. Именно казнить. Якобы за изнасилование женщины. На милицию рассчитывать нам нечего. Арестуем сами.

— Ну, что ж, поедем, — сказал Абрам, — я таких гусей люблю ловить.

— Вся беда в том, что неизвестно, на заводе он или нет. Сейчас позвоню.

Прошла минута переговоров по телефону. Драгин нервно повесил трубку и сказал:

— Только что выехал на директорской коляске. Что же делать?

— Ну, встретим его на пути, не беда.

— Да ведь я его в лицо не знаю.

— Ну, возьмем кого-нибудь с собой, кто знает Думу.

— Я знаю Думу, — заявил Гончаренко.

— Откуда знаешь? — настороженно спросил Абрам.

— Лечился вместе в госпитале.

— Ну, вот и отлично.

— Пошли. У входа подождем машину. Тегран, мы будем в комитете часа через три, а может быть и четыре. Придется, как видно, провести на заводе митинг.

* * *

Новый четырехместный автомобиль зафыркал рывком взял скорость и помчался.

Мелькнули улицы города, дома, сады, пригородок, и шоссе зазмеилось по холмистому серому полю.

Абрам и Драгин, уткнувшись ногами в днище автомобиля, а спинами в мягкие стенки кузова, вели оживленный разговор. Абрам помахивал костылями, точно дирижерской палочкой. Драгин, при дневном свете пепельно-серый, морщинистый, сутулый, гладил то одной, то другой ладонью подбородок и хитро усмехался. Гончаренко, помня свою задачу, сидел вместе с шофером у руля и напряженно всматривался в лица встречных путников.

Погода стояла летняя, жаркая, ясная. Все холмы вокруг зеленели травой. А за холмами шли синие горы, рамкой окаймлявшие высокий горизонт. К запаху горелого бензина примешивались приторно-сладкие ароматы цветного луга.

Тщетно Гончаренко осматривал местность со всех сторон. Пусто было вокруг, а на дороге если и попадались одинокие редкие пешеходы, то это были исключительно местные загорелые крестьяне в чувяках и тюбетейках.

— Хорошо смотришь, Гончаренко? — спросил Драгин, стараясь перекричать шум мотора.

Гончаренко в отвес кивнул головой.

— Где же он запропал? Ведь скоро завод. Уж не повернул ли он назад? — рассуждал сам с собой Гончаренко.

Но вот его внимательный взгляд разглядел у далекого горизонта еле заметное, пыльное облачко. Облачко быстро приближалось и скоро выросло в окутанную пылью быстро мчавшуюся тройку. Седоков не было видно, но Гончаренко уже твердо был уверен, что это едет Дума.

— Едет, — громко крикнул он, довернувшись к Драгину.

— Нужно загородить дорогу, — приказал шоферу Драгин.

Шофер, солдат в шапке пилота, искусно заманеврировал машину и стал по середине дороги, загородив всякий проезд.

Тройка замедлила бег и встала. Кони бешено грызли удила и били копытами о камни шоссе. Бородатый кучер что-то кричал негодующе, размахивая в сторону шофера кнутом. Но за шумом мотора его крики не были слышны.

Тройка начала заворачивать назад, и тут Гончаренко увидел Думу. Дума сидел, развалившись в коляске, одной рукой обнимая какую-то полную женщину в пестром шелковом платке и в растрепанном платье, а другой придерживал стоявшую у ног четверть. На противоположном сиденьи лежал большой наполненный чем-то мешок.

— Он? — спросил Драгин.

— Да, Дума, — ответил Гончаренко.

Шум мотора умолк. Драгин вышел на дорогу, вынул из кармана своего френча браунинг, подошел к коляске, точно разминаясь, и сказал:

— Гражданин Дума. По распоряжению совета ты арестован.

— Брось баловать, — негодующе закричал Дума, сильно оттопырив толстые губы. — Не на такого напал, чтобы арестовать. Вот мой мандат.

Дума с важным видом небрежно протянул Драгину какую-то донельзя потрепанную бумагу, для прочности наклеенную на полотно.

— Ну, вылезай. Чего очки втираешь? — Драгин поднял браунинг в уровень лица Думы. Дума побледнел и слабым, прерывающимся голосом спросил:

— А за что?

— За грабежи и дискредитацию революционной власти. Ну, вылезай, что ли.

Дума отнял руку от женщины, которая равнодушно наблюдала всю эту сцену, и спрыгнул на дорогу.

— Кто эта женщина? Жена?

— Нет… Так, знакомая — с завода.

— А что в мешке?

— Сахар.

— Откуда достал?

— Рабочие дали.

— Мародер. Ну-ка, кучер, заворачивай.

Думу усадили в автомобиль. Когда машина зафыркав, тронулась в путь, Дума заплакал. Плакал он до тех пор, пока не заметил и не узнал Гончаренко. Тут лицо Думы передернулось злобой.

— А, так это ты, — громко сказал он.

— Да, это я, — нахмурив брови, ответил Гончаренко.

— Ну, хорошо, мы еще посчитаемся с тобой.

— Нам не в чем с тобой считаться.

А Драгин между тем говорил Абраму:

— Вот такие, как этот Дума — паразиты от революции. Я лично стою за то, чтобы их физически уничтожать.

Дума опять заплакал. Его топорное лицо вымокло от слез.

* * *

Прибыли на завод. Думу заперли на замок в одну из каморок заводоуправления. Вызвали председателя завкома и директора. Оба явились взволнованные. Директор, чуть не плача, умолял Драгина спасти их от Думы. А председатель завкома говорил:

— Этот Дума наделал делов. Рабочие хотят завод бросить. Решили было склады разорить, да кое-как охрана удержала. У нас свыше полмиллиона пудов сахару на складах. Ну, Дума предложил рабочим разделить сахар поровну, по тысяче пудов на человека, да и бросить завод. К чорту, мол. Ну, рабочие поддержали. — Работаем, работаем, — говорят, — а хорошей жизни не видно. Чтобы погулять, не видно. Правильный, мол, человек Дума. — Ну, а завод наш казенный — работаем на армию. Прямо беда!

— Хорошо, что приехал, — захлебываясь, говорил директор. — Через час фельдшера решили расстреливать и ни за что. Есть постановление общего собрания. Помочь надо как-нибудь. Пожалуйста. Ведь это же анархия. Ведь так работать нельзя.

Полное лицо директора заплыло потом.

— Хорошо. Пусть завком созовет митинг.

* * *

Речь Драгина рабочие прослушали внимательно. Но когда оратор коснулся Думы, то шум и гам поднялись невыразимые.

— Долой!

— Дума за рабочего! Давай Думу сюда!

— Где Дума?

— Только троньте Думу.

Когда шум утих, Драгин задал рабочим следующий вопрос: — За что фельдшера хотите стрелять?

Опять поднялся сильный галдеж.

— Сукин сын!

— Взятки брал!

— Плохо нашего брата лечит, а которые за деньги, тех лечил!

— Бабу изнасиловал — разве можно терпеть!

— Нельзя же так, товарищи, всем кричать, — продолжал Драгин. — Если верно то, о чем вы говорите, то нужно фельдшера арестовать и отправить в город. Там его будут судить и если найдут нужным, то и расстреляют. Если заслужил, конечно. Хотя теперь смертная казнь отменена. А то что же это такое — без суда и следствия казнить самосудом. Этаким манером сегодня фельдшера расстреляете, а завтра на другого наговорят — и другого расстреляете. Так же нельзя. Революция против самосудов.

— Ну, говори там, — крикнул кто-то из толпы.

— Давайте выберем комиссию. Из вас самих. Пусть комиссия выяснит. Пока собрание будет итти, товарищ Абрам, вот этот — то фронтовиков действующей армии, будет говорить вам, а комиссия тем временем все и выяснит. Согласны?

Рабочие согласились. Выделили комиссию. Драгин, пошептавшись с Абрамом, подозвал к себе Гончаренко и сказал:

— Пойдем с тобой. Будем присутствовать на комиссии.

На ходу Гончаренко спросил:

— А скажите, товарищ Драгин, почему, если человек действительно такой, как Дума, негодяй, почему его не расстрелять тут же?

— Нам, большевикам, чужды такие приемы. Мы против смертной казни в принципе. Против потому, что человек не родится негодяем, а становится им в результате влияния обстановки и общества. Вот в том-то и задача, чтобы переделать эту обстановку. Так переделать мир, чтобы не было нищеты и невежества, тогда перестанут формироваться негодяи. Конечно, другое дело, если такие типы мешают революционной борьбе. Тогда… об этом можно будет говорить. И революции без насилия не обойтись. Но это печальная необходимость. На насилие нужно отвечать насилием. Но казнить человека в такой обстановке просто глупо. Нужно все выяснить. Потом ведь у власти не мы, рабочие и крестьяне, а буржуазия. Этот самосуд свалят на большевиков, раздуют в газетах. И могут повредить нашему делу.

— А как же бороться с такими?

— Можно посадить в тюрьму. И наконец важнее, если фельдшер действительно виноват, устроить над ним открытый суд. Чтобы другим не было соблазна.