Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

• Название: Девятьсот семнадцатый
• Автор: Михаил Алексеев (Брыздников)
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1931

«Старый большевик (член партии с 1914 года), проведший годы войны в царской армии рядовым пулеметчиком, активный участник Февральской и Октябрьской революций, деятель Красной армии — Алексеев имеет за своими плечами богатейший опыт, и потому совершенно естественна попытка его дать большой роман, охватывающий исключительную эпоху двух наших революций 1917 года. Нужно сказать, что попытка эта увенчалась успехом. Роман получился значительный и весьма нужный для широкой читательской массы, особенно же для нашей молодежи.»

---

— Ноги… Да. А скажи, Гончаренко, правда, что у вас, русских, свобода?

— Да-а.

— А когда же она будет, а? Когда же народ армянский свободный будет? Когда же он сам собой управлять станет? А, Гончаренко?

— Да… не знаю.

— Не знаешь? А я, знаю… Уйдите вы от нас. Дайте нам жить самим.

Гончаренко отвернулся в сторону.

— Ты русский, — продолжал Шахбазов. — Но я с тобой на войне был. Выл на войне я, турок били. Да. Враги они наши. Наши кровные враги… Вечные враги. Ну, а русских, думаешь, любим мы? Нет, ненавидим русских. Свобода, говорят, свобода. А кругом русские сидят. Сидят и правят. На армян, как на навоз, на кизяк смотрят… Мы в сараях живем. Мукой да золой питаемся. Землю едим… А русские? А русские в погребах сидят… Вино пьют… Пьют вино, шашлыки едят. Зурначей нанимают… А на народ наш бедный… бедный народ, налоги… на наш бедный армянский народ.

— Не все же русские так… чтобы вино да зурначей, — точно оправдываясь, сказал Гончаренко.

— Уйдите, русские… Просим, уйдите, — не слушая его, продолжал Айрапет. — Палачи вы наши.

— Да, бедно живут. Верно, притесняют.

— Вот говоришь ты, говоришь… бедный армянский народ… А русские не уходят. Не уходят и новых шлют к нам. И все на шею, на шею народу армянскому.

— Да что? Мы уйдем, турки придут. Не лучше русских. Что тогда?

— Турки… Турки… — Лицо Шахбазова исказилось. — Турки не придут, не пустим турок. Весь народ, как один, станет. От Зангезура до Карабаха все станем. Я на костылях пойду сражаться… Пойду бить турок… Вы только уйдите. «Мэр айреник тшвар антер», — снова запел Шахбазов.

— Ногу совсем, что ли, повредило? — спросил Гончаренко.

— Да, совсем… совсем без ног я.

— По чистой, стало быть.

— Да, по чистой… Освободили… Говорят, плохой теперь солдат. Солдат плохой. А зачем жизнь отняли?.. На что я нужен:? Кому я нужен? О, я бедный калека!

Мэр айреник тшвар.

— Ты разве здешний?

— Да… Мать и отец жили… жили здесь. Деды жили тоже… братья здесь живут. Плохо живут, ай-яй, как плохо… А от меня помощь плохая, какая помощь… Никто внимания не обращает на калеку.

Мэр айре…

Они расстались. Гончаренко, расстроенный и хмурый пошел своей дорогой, а Шахбазов остался сидеть на скамье, опустив на грудь голову, покрытую потрепанной солдатской шапкой, и напевал:

Мэр… айреник…

Глава третья

Солнце уже склонялось к западу, бросая косые красные лучи на город. С гор подул свежий, порывистый ветер, отрывая от земли напитанной зноем горячий воздух.

По переулку, у центра города, не спеша шел высокий, стройный солдат. На пути он внимательно присматривался к фасадам построек. Его лицо, загорелое, темноглазое, казалось сосредоточенным.

Возле одноэтажного каменного дома он остановился, сам себе утвердительно кивнул головой и вполголоса сказал:

— Наконец, нашел… Здесь.

У раскрытых дверей дома, на стене, была прибита деревянная дощечка с надписью: «Российская социал-демократическая рабочая партия большевиков». Солдат, откинув на затылок картуз и отбросив светлые пряди, надвинувшиеся на глаза, смело вошел в дом.

В комнате, переполненной двигающимися фигурами солдат, стояли два стола. За столами сидели солдаты, что-то писали, споря друг с другом. Суетящиеся люди, в серых шинелях, закопченных, рваных пиджаках и рубашках, то появлялись из внутренних дверей квартиры, сновали между толпой таких же торопливых фигур, то вдруг молниеносно исчезали неизвестно куда.

Где-то выстукивала пишущая машинка, покрывая собой шум речи, где-то названивал колокольчик, дребезжал телефон. Красный, как кровь, косой луч солнца потоком лился в окна, играя тучами золотистых пылинок в сверкающих золотым шитьем алых знаменах, расставленных в углах комнаты.

На стенах краснели наскоро прибитые вкривь и вкось длинные полотнища с позолотой лозунгов: «Долой братоубийственную бойню», «Да здравствует союз солдат, рабочих и крестьян», «Мир хижинам, война дворцам», «Долой правительство министров-капиталистов», «Да здравствует мировая пролетарская революция», «Восемь часов для работы, восемь для отдыха, восемь для сна».

Солдат постоял несколько минут в состоянии растерянности, пораженный шумом звонков, трескотней и гомоном разговоров, сверканием знамен, сутолокой, непрерывной сменой людей.

— Ишь, сколько народу… В прошлый раз меньше было, — прошептал он и, точно встряхнувшись, подошел к ближайшему коротконогому солдату и задержал его за полу шинели. Солдат, не оглядываясь, вырвался из его рук и бесследно исчез в толпе.

В углу комнаты, в густой толпе народа послышалась громкая речь:

— Не напирайте, братцы… успеете.

Голос, произнесший эти слова, принадлежал могучего сложения артиллеристу, раздававшему направо и налево какие-то бумажки.

Пришелец протискался к нему и, радостно улыбаясь, крикнул:

— Здорово, товарищ Удойкин!

Артиллерист только мельком взглянул на него и, не отвечая на приветствие, продолжал свое дело, выкрикивая громким голосом:

— Стропилин, на. Выступаешь в союзе кожевников… Тупицын, бери, — у печатников… Дятлов и Груздь, — в депо. Только ухо востро — там меньшевиков чортова прорва. Слезкин, — в казармах… Удойкин, — пулемет… тьфу, чорт! Это себе. Все, товарищи. Остальные, кто не получил мандатов, завтра получите. Ух…

Артиллерист спрятал какую-то бумажку глубоко в карманы шаровар, обтер полой шинели пот с лица и только после этого подошел к солдату, окликавшему его. Они пожали друг другу руку.

— Здравствуй, Гончаренко. Давно не виделась. А хлопцев, которые… из гнета гнусного порабощения… оков капиталистической эксплоатации свергли цепи… и вообще выволокли из каталажки. Ре-зо-лю-циями. Деньжата твои пошли на другое дело. Тоже, на пользу революционной… гидры. Тьфу, замололся. На пользу вообще.

— А где Тегран? — спросил Гончаренко.

— Кампанию ведет… против аннекций и катрибуций… на праве самоопределения… Толковая девушка! А ты что без дела-то? Путевку получил?

— Какую путевку?

— Эх ты, шляпа американская. А еще большевик.

— Да я не… не большевик.

— Как не большевик? Да ты что же, за капитал и вообще, а?

— Да нет. Не кричи так, Удойкин. Просто не успел еще записаться. Я хочу…

— Ну, это мы быстро… пойдем. — Удойкин потащил за собой Гончаренко к одному из столов. За столом, оживленно разговаривая, сидело трое солдат.

— Вот рекомендую. С точки пролетарской диктатуры… Билетик хлопцу.

Курносый и вихрастый солдат, державший в раскоряченных пальцах ручку, достал из ящика стола чистый бланк и начал что-то записывать в него.

— Хвамелия… какой части будешь?

Гончаренко ответил. Солдат записал ответ его в бланк. Его сосед, с лицом строгим и бородатым, размашисто подписал. Вручив карточку Гончаренко, он сказал:

— Ступай к председателю. Он подпишет, да заодно и потолкует с тобой, что ты за человек. Хоть ты и солдат, да много разной сволочи и в нашем брате есть.

— Это правильно, — поддержал его вихрастый солдат.

— Ну, что ты — дискледетируешь… парень денег дал, — отмахнулся обеими руками Удойкин.

— Я же не против… только пускай поговорит с товарищем Драгиным. Личность он неизвестная.

Удойкин снова махнул рукой, подхватил совершенно озадаченного приятеля, повлек его за собой по темному коридору и втолкнул в маленькую комнату. В этой комнате находились двое — мужчина и женщина.

— Товарищ Драгин… Вот солдат, который по сознательности класса, которые пролетарского происхождения — в солдатской шинели, можно сказать, за идею сознательности, которым…

— Перестань, Удойкин, — с досадой оборвал его мужчина. — Ну, чего огород городишь? Говори проще.

Удойкин смущенно замолчал.

— В чем дело? Вы, товарищ, в партию вступаете?

— Да, — ответил Гончаренко, — хотя мне очень хочется поговорить с вами.

— Хорошо, давайте поговорим. Вы откуда?.. Как ваша фамилия? Были на фронте? Хорошо. Ранены? Очень хорошо. Из ремесленников. Москвич. Женаты? Так, так — не женаты, значит. Что же вам, тов. Гончаренко, непонятно? О чем вы хотите спросить? Тегран, присядь, пока к телефону. Там через минуту дадут сводку из союза пищевиков… и кроме того, пожалуйста, сообщи Панфилову на сахарный завод, что через час мы выезжаем. Предложи Панфилову, чтобы дезорганизатора и мародера пока не выпускали с территории завода. Приедем — арестуем. Есть отзыв из совета. Кроме того, сообщи, пожалуйста во фракцию совета, чтобы вся фракция была в сборе — сегодня выносим недоверие меньшевистско-кадетскому президиуму совета. Они, проходимцы, задумали над нами расправу учинить. Нам нужно предупредить событие. Всем фабрикам и заводам и казармам, — чтобы провели резолюции недоверия. Кроме того, на утро созываем комитет… Вопросы… Вот, чорт… Куда же я задевал бумажку? Ах вот, Тегран, на. Кроме того, через час выслать товарищей для встречи и проводов раненых. Обслужить три эшелона, едущих на фронт. А вы, товарищ Удойкин, валяйте-ка на съезд трудового крестьянства. Хотя и армяне будут присутствовать, но если вы будете говорить по-русски, вас поймут. Только, пожалуйста, поменьше иностранных слов и всякой чепухи. Приучайтесь говорить по-русски.