Михаил Голденков - Огненный всадник

• Название: Огненный всадник
• Автор: Михаил Голденков
• Издательство: Букмастер
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2011
• ISBN: 978-985-549-039-6.

Михаил Голденков представляет первый роман трилогии о войне 1654–1667 годов между Московским княжеством и Речью Посполитой. То был краеугольный камень истории, ее трагичный и славный момент.

То было время противоречий. За кого воевать?

За польского ли короля против шведского?

За шведского ли короля против польского?

Против московского царя или с московским царем против своей же Родины?

Это первый художественный роман русскоязычной литературы о трагичной войне в истории Беларуси, войне 1654–1667 годов. Книга наиболее приближена к реальной истории, ибо не исключает, а напротив, отражает все составляющие в ходе тех драматических событий нашего прошлого. Читатель не только узнает правду о самой неизвестной войне истории, но и окунется в удивительный и ныне уже исчезнувший мир, в котором жили наши соотечественники в XVII веке.

---

— Forwards! I say forwards![19]- размахивал шпагой Лермонт, толкая своих солдат по направлению к стене. Неожиданно он вздрогнул, выронил шпагу и оперся о чью-то крепкую руку. Это оказалась рука мерянского Кузьмы-охотника. Юноша, глядя, что офицер ранен, взвалил его на себя и с легкостью, будто нес куклу, потащил обратно в лагерь подальше от смертоносного свинца. Оттащив Лермонта на безопасное расстояние, Кузьма опустил окровавленного офицера на влажную траву и осмотрел его.

— What’s happened to him? [20]- тут же опустился на колени и шотландский солдат в забавной клетчатой юбке и в таком же клетчатом берете.

Лермонт уже не дышал — картечь пробила ему грудь навылет. Кузьма снял свою шапку, прикрыл ладонью глаза незнакомого офицера и глубоко вздохнул.

— Тят шава, тят шава, — громко повторил он и заплакал…

Едва оправившийся после контузии Тизенгауз вновь чуть не погиб. Его пехота, ведя беспрестанную пальбу, в какой-то момент оказалась практически обезоруженной, потеряв возможность стрелять из-за накалившегося докрасна оружия.

— Сабли к бою! — приказал, стиснув зубы, Тизенгауз, понимая, что сейчас придется сойтись врукопашную. — Im Gottes Namen frish drauf! [21]

Защитники обнажили клинки. Но каждый из них понимал, что это конец — можно лишь унести с собой на тот свет пару-другую захватчиков, но… увы, не более. Однако сам Бог спас город. Если бы неприятель решил продлить штурм, он ворвался бы через этот молчаливый вал с обреченными ратниками в крепость, ибо защитники, прекратив стрельбу, совершенно опустили руки, а помочь им было некому. Но московское войско, потрепанное, израненное и истекающее кровью, уже трубило отбой.

Так, в девять утра общий штурм города, длившийся почти семь часов, наконец-то полностью закончился, и закончился полным поражением царя. В эту ночь Алексей Михайлович оставил под стенами города убитыми семь тысяч человек — больше, чем потерял за все предыдущие дни и ночи утомительной осады упрямого города. Страшный взрыв на захваченной башне всполошил и его, московского государя, не меньше, чем тех, кто находился на стене. Царь, едва уснувший, в первые мгновения посчитал, что рухнуло пол-Смоленска. Но… его люди бежали от стен города, унося убитых, изувеченных товарищей, мертвых офицеров, кои в изобилии пролили кровь под стенами древнего города смоландских етов.

Зарубили саблей князя Ивана Хромого-Волконского — да чуть ли не пополам. Прострелили навылет голову воеводе Дмитрию Зубову, изрешетили картечью дворянина Гаврилу Федорова, не смогли нигде найти стрелецкого голову Матвеева… 15 ООО человек было ранено и покалечено, и уже никак не могли они принимать участия в дальнейшем штурме города. Общие потери одной лишь ночи составили более 22 ООО человек, а учитывая и другие попытки взять крепость, армия Алексея Михайловича потеряла убитыми, ранеными и покалеченными, а также бежавшими более 35 ООО. Впрочем, царь, похоже, не очень расстроился. В Москву он в тот же день отписал письмо, в котором указал, что штурм города сорвался из-за взрыва «поляками пороха» и что погибло 300 ратников и 1000 было ранено.

Так Алексей Михайлович по тихой грусти зародил «хорошую» традицию, в будущем подхваченную другими московскими царями: сокращать в документах потери в два, три, четыре или десять раз — в зависимости от этих самых потерь. Людей у него было пока что много. Возможно, подойдет и подкрепление. Тем не менее, на душе московского государя кошки скребли, а в голове звучал голос Хитрова, рассказывающий про славные крепости и замки Литвы. Отписав письмо и отправив охрану вон из шатра, царь вновь схватил саблю и принялся рубить все, что попадалось под руку. Затем сел, обхватив голову руками, и тихо застонал:

— Когда же это все закончится!

Алексей Михайлович так хотел встретить новый 7163-й год полной победой над Смоленском!

Ну, а положение осажденных, несмотря на кажущуюся викторию, не выглядело таким уж радужным. По крайней мере для Обуховича.

— Прекрасно мы им всыпали! — улыбался Боноллиус, подходя к Обуховичу после битвы. Инженер был непривычно для себя растрепан, лицо в саже от пороха и дыма, руки забрызганы неприятельской кровью. Он поймал взгляд воеводы и смущенно стал вытирать кисти рук белым батистовым платком, бормоча:

— Троих проткнул, как жуков, там, на стене. Ужас, чем приходится заниматься нам, инженерам, на войне.

— Прекрасно всыпали, — грустно кивнул в ответ воевода, явно с иронией, — еще один такой прекрасный штурм, пан Якуб, и нам можно выбрасывать белый флаг.

И это была сущая правда. Защитников крепости оставалось менее двух тысяч. Многие были убиты во время штурмов и вылазок, многие попали в плен, иные ранены пулями, кирпичами и осколками от зубцов и стен. Одни из раненых умерли, еще больше больных лежало по домам. Обухович был неприятно удивлен, обнаружив, что некоторые московитяне стреляют протравленными ядом пулями, отчего раненные такими пулями люди, похоже, были уже неизлечимы.

— Это неправильная война, — морщил длинный нос Боноллиус, — эти гунны пренебрегают всеми благородными законами боя! Отравленные пули! Это же варварская дикость!

— На оборону двух валов, Большого и Малого, требуется не менее 1500 человек, — говорил Обухович всем офицерам на спешном собрании после битвы. — За вычетом этих человек остается всего около пятисот человек для обороны 38 кватер стены и 34 башен. Для резервов же, господа офицеры, мы не имеем ни одной персоны. А должны иметь порядка тысячи. С такими силами невозможно бороться против 150 ООО царского войска.

— Их сейчас, пожалуй, 120 ООО, не больше, — поправил Корф воеводу. — Нацюрлих, не больше. У них дезертирство началось. Мне пленный рассказал.

— Да и в командном составе потери большие, — кивнул Боноллиус, — я лично проткнул шпагой какого-то большого начальника стрелецкого полка. Явно не сотника, а воеводу.

— С чего вы, пан Якуб, так решили? — удивился Обухович.

— Вы бы видели его шапку! Из чернобурой лисицы! Да и кафтан из пурпурного сукна, очень хорошего.

Все улыбнулись. Даже в бою Боноллиус обращал внимание на одежду.

— Надо бы и нам подметные грамоты писать, чтобы московиты шли под нашу Корону, — попытался пошутить Оникеевич.

— Их потери почти ничего не меняют для нас, — грустно покачал головой Обухович, не обращая внимания на шутки и оптимизм своих подчиненных, — для нас и 120 ООО — много. И даже 50 ООО. Пороху осталось всего 23 фасы, каждая менее 400 фунтов. Всего — 230 пудов. Из этого количества нужно выдать по фунту на человека. На две тысячи человек нужно, таким образом, пять фас. Тогда для пушек осталось только 18 фас. В случае нового штурма этого количества при усиленной стрельбе хватит на четыре часа боя, панове, не более.

— Где же они решатся на четыре часа боя! — вновь гогот-нул неунывающий Оникеевич. — Хотя бы еще на полчасика!

Корф, Тизенгауз, Боноллиус, худой Остик в явно не по размеру большом мушкетерском кабассете на голове, смешливый Оникеевич — все стояли и, улыбаясь, слушали Обуховича. Кажется, они уже давно привыкли к вечному нытью воеводы о недостаче провианта и боеприпасов. Закопченные порохом, забрызганные кровью люди еще не остыли от ночного сражения, стоя, словно пьяные, не очнувшиеся от бешеного смертоносного танца, в котором все крутились семь часов кряду. Слова воеводы их не настораживали, не пугали, не огорчали. Они просто слушали, смеясь и радуясь, что выжили, что позади адская мясорубка, где могли бы погибнуть и они сами.

Обухович мялся. Хотел что-то сказать и не решался.

— Ротмистра Овруцкого так и не нашли? — спросил он наконец.

— Не нашли.

— Это… это он взорвал башню, — выдавил из себя воевода, опустив голову, — порох одних только московитов не смог бы привести к таким разрушениям. Рванул вначале секретный порох в башне, что мы заложили. И еще в трех башнях есть такие секретные запасы пороха. Думаю, этот порох теперь есть смысл разобрать на пушки и мушкеты…

Боноллиус с удивлением взглянул на Обуховича. Воевода раскрывал тайну, которую знали несколько человек: Кмитич, Боноллиус, сам Обухович и ротмистр Овруцкий. Не знал даже Корф. Именно Кмитич предложил тайно заминировать самые опасные для Смоленска башни. Кмитич на курсах в Риге изучал, как взорвал Андреевскую башню шведский комендант Выборга Кнуд Поссе во время штурма Выборга в 1495 году войсками московского царя Ивана III.

Царь, захватив Новгород, пошел и на Швецию. Но пограничная шведская крепость Выборг держалась стойко, пусть ее и обороняли всего лишь 500 немецких наемников и 1 400 наскоро обученных местных карелов. Во время генерального штурма ратникам царя удалось лишь ворваться в Андреевскую башню, но Кнуд Поссе, подпалив ее, взорвал хранящийся там порох, погребя захватчиков под камнями. Кнуд Поссе был великолепным военачальником, и выборгские карелы даже считали его чародеем. Кмитич решил использовать опыт Поссе и предложил сделать тайные склады пороха в нескольких наиболее стратегически важных башнях, чтобы в случае их захвата взорвать. Обухович долго противился этому плану, считая его и неблагородным — кто-то должен был при этом сам погибнуть — и расточительным, касательно и без того скудных запасов пороха. Но Боноллиусу эта идея понравилась, и он поддержал план Кмитича. Так и сделали. Овруцкий был посвящен в тайну, но во время штурма, похоже, сам Обухович забыл про порох и вспомнил лишь тогда, когда прогремел страшный взрыв. «Может, это все-таки наше ядро взорвало порох москови-тян?» — уговаривал себя воевода, но понимал, что одного пороха захватчиков было бы мало для такого мощного взрыва. При этом Обухович чувствовал вину за гибель Овруцкого — получалось, что воевода косвенно обрек ротмистра на верную смерть. Видимо, поэтому Обухович решил более не применять секретный план по уничтожению башен на случай захвата. Порох приказал раздать солдатам и канонирам.