Ральф Ротман - Жара

• Название: Жара
• Автор: Ральф Ротман
• Издательство: АСТ-ПРЕСС КНИГА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-462-00502-4

Действие романа «Жара» происходит в Берлине, огромном, деловом и жестком городе. В нем бок о бок живут немцы, турки, поляки, испанцы, но между ними стена непонимания и отчуждения. Главный герой — немец с голландской фамилией, «иностранец поневоле», мягкий, немного странный человек — устраивается водителем в компанию, где работают только иммигранты. Он целыми днями колесит по шумным и суетливым улицам, наблюдая за жизнью города, его обитателей, и вдруг узнает свой город с неожиданной стороны. И эта жизнь далека от того Берлина, что он знал раньше…

Ральф Ротман — мастер выразительного, образного языка. Его проза завораживает, увлекает и держит в напряжении до самой финальной сцены.

---

— Ну давай же! — кричал он. — Надевай на него! Мне что, так и стоять с ним, пока не врасту в землю?!

Женщина, в брючках для велосипедной езды и спортивной маечке с лейблом «Metallica», постучала пальцем по лбу. Тонкие губы, влажные волосы, по-видимому, только что после душа, и остатки лака на ногтях, как красные осколки. Она держала в руках что-то вроде пластикового намордника.

— Кто? Я? Еще чего! Да я к нему и пальцем не притронусь.

— Еще и как притронешься!

— Я что, чокнутая? Он же взбесился, ведет себя как последний идиот! Этот твой кобель вообще не соображает, что делает!

— Не разводи тут антимонии! Надевай намордник!

— Не-е! На! Попробуй сам!

— Твоя псина! Ты и надевай!

— Устроили тут черт-те что, а мне опять отдуваться!

— Так ведь ты же хотела иметь его, давай заботься о нем!

— А я что делаю! Кто таскает жрачку, все эти огромные пакеты с собачьей едой? Ты, что ли? Но когда он так бесится… — Она дернула за липучку, освобождая намордник.

— У меня же не три руки!

Мужчина, сжав губы, качал головой, нет, чтоб столько глупости, это уж слишком! С его бровей капал пот, на белых тренировочных брюках выступило спереди желтое пятно. Животное хрипело, тяжело дышало, а женщина беспомощно оглядывалась на прохожих.

— Не поможет ли нам кто?

Де Лоо встал, заплатил за молоко.

— Чем вы, собственно, занимаетесь? — спросила кельнерша, глядя на ключи в его руке. — Вы что, посыльный?

Он кивнул.

— Что-то вроде того, — сказал он, беря сдачу и не спуская глаз с перекрестка. Между двух опрокинувшихся ящиков с товаром по сниженным ценам стояла на коленях женщина, скорее, молоденькая девушка, и звала кого-то или говорила что-то на чужом языке; на ней был тонкий свитерок с длинными рукавами и капюшоном, за спиной засаленный рюкзак, из которого торчала поперечная флейта, девушка медленно поднялась с колен. В юных глазах страх, робкое возмущение, она оглядывалась на супружескую пару с терьером и только шевелила губами, они запеклись, как после раны. Темные волосы падали ей на плечи, джинсы на коленях порваны, и тоже собака, небольшая светло-бежевая дворняжка, которую она держала на руках, крепко прижимая к себе, с подбородка у девушки капали слезы, собачонка визжала, рвалась из рук, даже ударила ее окровавленной лапой по шее. Но девушка не спускала ее на землю. Потом плюнула в сердцах и бросилась бежать.

Кончиком большого пальца Де Лоо провел по краю чека, маленьким бумажным зазубринкам, а кельнерша уже повернулась к нему спиной и составляла бокалы в полку. Длинные ноги в чуть расходящемся сзади фартуке такие загорелые, словно лето уже далеко позади.

— До завтра! — сказала она, глядя на него в зеркале, он поднял руку и сел в машину.

На перекрестке никого не было. Продавец смял окровавленные ноты, а он поехал по поднимающейся в горку улице к площади Шамиссо и медленно объехал писсуар, где как раз велись реставрационные работы — чугунное литье времен Веймарской республики. Работали компрессоры, шумел вовсю пескоструйный аппарат, невидимый за брезентом с крупной рекламной надписью «Конечно же бетон!», а Де Лоо пытался хоть что-то разглядеть сквозь кусты маленького скверика. Воробей с голубиным пером в клюве приземлился было на краю детской горки, но сразу улетел и скрылся в зелени тополей. На скамейках пусто, и в теремке детей тоже нет. Он обогнул площадь и проехал мимо старой казармы полицейского управления.

Шлагбаумы, стальные заборы, натовская колючая проволока, мрачные казарменные стены, разъеденные плескающейся водой швы; в эти окна никогда не заглядывает голубое небо. Ветер морщинит лужи, качает на воде прозрачные, нежно-зеленые, пятнистые скорлупки птичьих яичек. И только один часовой, который вдруг оторвался от американских компьютерных игр и взглянул на мир вокруг себя.

Де Лоо свернул в кривую улочку позади кладбища и проехал с задней стороны мимо могил, надгробные камни которых отбрасывали остроконечные тени на брусчатку — помпезные захоронения тайных советников кайзеровских времен, поставщиков двора его императорского величества, медицинских советников, состоявших на имперской службе и удостоившихся этой чести, огромные семейные склепы банкиров, давно очищенные от праха и используемые как торфяные склады или дровяные сараи. Ржавеющие лавровые венки, а на кирпичной стене по эту сторону вечности надписи: «Кулле, милок, я тебя люблю!», или «Габи, привет тебе!», или просто только «Ты!». Кто-то нанес валиком на кладбищенскую стену эти буквы, каждая из которых размером с его машину, а он ехал уже по Хазенхайде к Херманплац и остановился сейчас на перекрестке.

Перед наземными шахтами метро расположился небольшой рынок. Всякое нужное и ненужное старье, свежие овощи, биологически чистая домашняя птица. Целый стол с баночками меда из окрестностей Берлина. Светофор переключился на желтый, и где-то рядом пронзительно и резко задребезжал велосипедный звонок, звук приближался и становился все громче. Низко согнувшись над рулем своего гоночного велосипеда, молодой человек с длинными кудрями отчаянно сигналил, сгоняя с дорожки немолодую женщину в черном костюме, поправлявшую у себя в вырезе на груди косыночку нежного цвета. Как и многие другие, она ждала автобуса, но, очевидно, не заметила, что стоит на велосипедной дорожке.

— С дороги, клуша!

Парень промчался так близко от нее, что шифоновая косыночка улетела, а женщина крутанулась вокруг себя и зажала в ужасе руками уши. Сумочка сползла на локоть.

— О боже! — Она отступила на шаг назад, коротко взглянула на остальных пассажиров. Потом посмотрела себе под ноги, на маркировку дороги. — Да, он прав, — сказала она, качая головой. — Возразить нечего, правда на его стороне…

На Хобрехтштрассе Де Лоо припарковал машину перед магазином спортивных кубков и других трофеев, взял зеленый ящик и вошел в соседний дом с вывеской «Пансион „Polska“». Дверь в стиле модерн, начало двадцатого века, глиняные плитки на полу, вытоптанный меандр, слева внизу медная табличка, и он осторожно, мизинцем, нажал на кнопку звонка. Нежная трель прозвучала три раза, послышались голоса, смех. Крошечный глазок светло-серого цвета, похожий на птичий глаз, потемнел, и женский голос за дубовой дверью произнес:

— A-а, глупости все! Он безработный, у него диабет, вдобавок он наркоман и живет у матери. И работать тоже нигде не работает.

Она распахнула дверь. Красные от хны волосы, высокий начес, и ее сладостная улыбка на привлекательных, накрашенных немного неровно губах тотчас же померкла, как только она увидела зеленый ящик.

— Смотрите пожалуйста! Новенький? — Она отступила от двери, но Де Лоо остался стоять на коврике, он подал ей через порог еду, а она завела руку за спину, поправила сзади врезавшиеся трусики и сказала: — Ну, входи, что ли! Мы не кусаемся!

— В этом я как раз не уверен…

В темном вестибюле, где в два ряда шли черные лакированные двери, пахло лавандой и дезинфицирующим средством «Сагротан». Под потолком висел вентилятор с плексигласовыми лопастями, а по темно-вишневым обоям шли золотые разводы. Маленькие лампочки с кривыми, местами обугленными пергаментными абажурчиками едва освещали перед каждой дверью остатки ковра — полукружья с листьями папоротника по черному фону. Настенные пепельницы, как в автомобиле. Полуголая женщина в топике с блестками закрыла входную дверь и крикнула:

— Шанталь? Ты опять трахаешься?

— Не-е, я сижу на толчке.

— «Чаппи» привезли! Неси пустой ящик, когда оправишься.

— Ладно. А ванильный крем есть?

Женщина взглянула на Де Лоо, подняв вопросительно брови, тот покачал головой.

— Сегодня нет! — крикнула она и указала ему на узкое помещение возле двери, что-то вроде кухни. И сюда дневной свет не проникал, окно, выходившее во двор, было закрашено черным. Настенные шкафы, микроволновая печь, большая стеклянная банка из-под леденцов, полная презервативов, а перед сервантом сидели две молоденькие женщины, на которых было надето еще меньше, чем на той, что в топике с бретельками и в блестках, обе тут же уставились на Де Лоо. Он поздоровался, избегая смотреть на них более пристально, краем глаза он видел пальчики с лаком на ногтях, лежавшие на журнале с кроссвордами, немного золота под черными кружевами, молодой рот, грызший кончик шариковой ручки. У стены напротив электрообогревательный прибор с раскаленной спиралью.

Еще чуть дальше стояла седовласая старуха в простых тренировочных штанах и возилась со штепселем. Несмотря на то что в помещении было очень тепло, на ней был толстый пуловер и меховые тапочки, она кивнула головой, указывая на скамейку у окна.

— Туда, пожалуйста. Вчерашнюю пустую тару сейчас принесут. Кофе?

Де Лоо посмотрел на часы.