Ирина Баранчеева - Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба

• Название: Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба
• Автор: Ирина Баранчеева
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-7784-0204-Х

Перед читателем первая беллетризованная биография жены великого русского певца Ф. И. Шаляпина, талантливой итальянской балерины Иолы Торнаги-Шаляпиной, в которой прослеживается судьба Иолы Игнатьевны — невесты, жены, матери шестерых детей — в неразрывной связи с судьбой самого артиста.

Написанная ярко и увлекательно, с использованием многолетней и до этого почти неизвестной переписки И.И. и Ф. И. Шаляпиных, а также писем их детей, отзывов прессы и других документов, хранящихся в различных музеях, архивах и библиотеках, книга дает представление о непростых семейных отношениях Шаляпиных, о времени, в котором они жили, о людях, их окружавших, рассказывает о судьбе их детей.

В книге раскрывается образ Ф. И. Шаляпина, с присущими ему слабостями и недостатками, и образ женщины, пронесшей через все испытания сильное и глубокое чувство к человеку, которого современники называли «гениальным сыном земли русской».

---

Поначалу Шаляпин советовал Иоле Игнатьевне на зиму остаться в Крыму. Он боялся, что в Москве не будут работать школы и жизнь будет вообще тяжела. Однако в августе он прочел в газетах о продовольственном кризисе в Ялте и пришел в ужас. Теперь Шаляпин считал, что им лучше ехать в Москву или в Ратухино. Беззащитные обыватели безуспешно метались по необъятной России, не зная, где преклонить голову, как уцелеть перед надвигающейся грозой.

В сентябре в Москву первыми приехали Ирина и Лидия. Иола Игнатьевна в Крыму не находила себе места. Наконец, не выдержав, она примчалась к ним. И поспела как раз вовремя: в октябре из Петрограда стали доходить тревожные известия — власть в России взяли в свои руки большевики.

О том, что произошло в Петрограде 25 октября, москвичи узнали на следующий день. На первых страницах газет бросалась в глаза напечатанная жирным шрифтом строчка: Переворот в Петрограде. Арест членов Временного правительства. Бои на улицах города.

Пока еще было непонятно, что это означало. В Москве не было заметно никаких изменений. Работали магазины, школы и другие общественные заведения. Только на лицах москвичей уже читалось недоумение и ожидание чего-то. Все были подавлены, испуганы, молчаливы. В трамваях люди боялись говорить о том, что произошло.

Однако это напряженное ожидание вскоре должно было быть нарушено самым решительным образом. Около полуночи на 27 октября в Москве раздались первые выстрелы, а 28 октября начались сражения между революционными солдатами и войсками, оставшимися верными Временному правительству. Шесть дней длилось московское восстание. По опустевшим улицам и переулкам города трещали пулеметные и ружейные выстрелы, слышались разрывы снарядов. Москва подверглась серьезным разрушениям. Один из куполов собора Василия Блаженного на Красной площади был разбит, пострадал Кремль. 3 ноября власть в Москве перешла в руки большевиков.

Шаляпин в это время находился в Петрограде и ничего не знал о своей семье. В ноябре 1917 года он с ужасом пишет Иоле Игнатьевне: «Я положительно схожу с ума, читая известия из Москвы. Господи Боже мой! Какой ужас! а главное, ничего не могу придумать, чтобы сделать что-нибудь. Ужасно! Обо мне вы не беспокойтесь, я совершенно вне опасности пока, но думаю, что и дальше все будет хорошо… У нас в Питере сражений сейчас нет. Все это происходит в окрестностях Петрограда. Вероятно, будут и у нас еще сражаться в городе, как это было на днях, но пока тяжелой артиллерии в ход пущено не было».

Это письмо было написано карандашом и передано с кондуктором спального вагона. Почта не работала. Теперь это был единственный способ общения.

«Боже мой, как бы мне узнать, живы ли вы? здоровы ли?.. — восклицал в конце Шаляпин. — Как жаль, что вы приехали в Москву! Ну, молитесь Господу Богу, он один может помочь и спасти».

К счастью, бои в Москве продолжались недолго, и дом на Новинском бульваре не пострадал. Об этом сообщил Шаляпину Горький. Его сын Максим заходил к Иоле Игнатьевне и нашел шаляпинских домочадцев в добром здравии, хотя и изрядно напуганными.

Теперь в Москве начиналась новая жизнь. Какая, еще точно никто сказать не мог, но всем было ясно, что та тихая, спокойная жизнь, которой они жили еще вчера, навсегда ушла в прошлое и больше не повторится. Вводились новые порядки — ужасающие своей дикостью. Их невозможно было сразу осмыслить. Шаляпин пытался подбадривать Иолу Игнатьевну, хотя он и сам находился в неменьшей растерянности: «…При современном положении приходится претерпеть многое, ибо выхода найти или трудно, или же совсем невозможно…»

С первых же дней советской власти Шаляпина неотступно преследовала мысль об отъезде за границу. Он получил телеграмму от Р. Гюнзбурга с предложением петь в Монте-Карло (что он и надеялся осуществить), но прежде хотел отправить Иолу Игнатьевну с детьми в Италию. В конце 1917 года Шаляпин прислал Иоле Игнатьевне из Кронштадта записку с просьбой прислать его фотографии и летние костюмы. В конце он написал по-итальянски: «Об отъезде за границу я тебе еще напишу».

Видимо, в тот момент Шаляпин надеялся на скорое избавление, но неожиданно ситуация изменилась. С началом гражданской войны всякую мысль об отъезде из России пришлось оставить. Надо было приспосабливаться к обстоятельствам, которые день ото дня становились все более ужасными.

К счастью для Шаляпина, новая власть благоволила к нему. Как друг Горького и человек, пожертвовавший немало средств на поддержание социал-демократического движения в России, теперь он был обласкан большевиками, приближен к хозяевам новой жизни. В каком-то смысле это могло облегчить ему существование, хотя в то же время Шаляпин не был свободен от тех унижений, которым подвергалась в России интеллигенция.

Наступило страшное время, когда стерлась грань между правдой и ложью, ненормальное стало нормальным, ужасное — обыденным. Но еще страшнее было наблюдать за тем, с какой фантастической быстротой начали меняться люди в их стремлении приспособиться к этому всеобщему безумию.

Едва установилась новая власть, как на Новинский бульвар стали являться с обысками революционные солдаты. Прийти могли в любое время суток, и эти обыски по сути своей больше напоминали грабежи. Унесли — конфисковали! — сундук с кубками и подношениями Шаляпину, полученными им во время бенефисов, постельное белье, бутылки шампанского, коллекцию старинного оружия Шаляпина, которую тот обнаружил однажды в соседнем дворе, гниющую под дождем и под снегом. А подойти к ней было нельзя! В Москве шла кампания по сдаче оружия.

Теперь в переписку Шаляпина и Иолы Игнатьевны входил новый, ареальный, мотив их существования, приметы новой жизни. «Что значит, скажи мне, реквизация квартиры? — спрашивал жену Шаляпин. — Платят за это или нет? Неужели поселят в нашу квартиру кого-нибудь? Если это так, то лучше, может быть, отдать свободные комнаты кому-нибудь из знакомых (то есть из своих), это все-таки будет лучше…»

Они еще никак не могли понять, что больше им ничего не принадлежит. Ничто теперь не имело ценности. Сама человеческая жизнь ценилась не больше копейки.

С первых же дней советской власти материальные условия жизни в России начали ухудшаться с катастрофической быстротой. С наступлением зимы перестало хватать дров и продовольствия. Москве начинал грозить голод. В тот момент единственной для них надеждой на спасение было уехать на юг России, где дела с продовольствием обстояли намного лучше, поэтому решительная Иола Игнатьевна, не дожидаясь кризиса, забрала детей и отправилась с ними в Ялту.

Поначалу Шаляпин был рад их отъезду. В Крыму казалось более спокойно, чем в Москве. Однако вскоре газеты сообщили о бомбардировке Ялты, и Шаляпин пришел в ужас. Там были его дети, а он ничем не мог им помочь! Больше всего его угнетало это унизительное чувство беспомощности. Он даже не мог послать своей семье денег, так как Петроград был полностью отрезан от остальной России.

В эти месяцы тяжелых испытаний все заботы снова целиком легли на хрупкие плечи Иолы Игнатьевны. Эта маленькая отважная женщина должна была еще раз продемонстрировать никогда не изменявшее ей чувство ответственности, необыкновенное мужество, собранность, силу воли, чтобы защитить своих детей от надвигающейся опасности, уберечь их от вполне возможной тогда гибели.

В январе 1918 года война пришла и в Ялту. Начались бои. О том, что происходило с ними в то время, мы можем узнать благодаря кратким записям, которые оставила в своем дневнике восемнадцатилетняя Ирина:

«Ну вот, и здесь началось — стреляют. Наступление большевиков против татар. Наши боятся, а мне все равно, я как-то вся окаменела, ничего не соображаю, ничего не чувствую, живу „машинально“».

Все мысли Ирины занимала в тот момент переживаемая ею несчастная любовь. Ее собственные страдания казались ей огромными и заслоняли все происходящее вокруг. Со всем максимализмом молодости она была погружена в свою внутреннюю жизнь, а тем временем рядом с ней совершалась история.

«Целую неделю трещали пулеметы, палили с моря пушки, — записывает Ирина. — Я часто выходила на улицу, проходила по набережной. Почему меня не убили? Жаль!»

Вскоре жители Ялты были напуганы декретом большевиков о том, что если в течение сорока восьми часов с Ялты и ее окрестностей не будет собрано двадцать миллионов рублей контрибуции, то город снова подвергнется обстрелу.

Утром Ирина пришла на набережную: «У всех встревоженные, перепуганные лица, все чего-то ищут, куда-то спешат. Меня останавливает прилично одетый господин и подавленным голосом говорит: „20 000 000 — что же это такое? Ведь мы погибли?!“ А я смеюсь, смеюсь ему прямо в лицо, холодная и покойная. Он как-то тупо смотрит на меня и бросает: „Ненормальная“».