Ирина Баранчеева - Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба

• Название: Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба
• Автор: Ирина Баранчеева
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-7784-0204-Х

Перед читателем первая беллетризованная биография жены великого русского певца Ф. И. Шаляпина, талантливой итальянской балерины Иолы Торнаги-Шаляпиной, в которой прослеживается судьба Иолы Игнатьевны — невесты, жены, матери шестерых детей — в неразрывной связи с судьбой самого артиста.

Написанная ярко и увлекательно, с использованием многолетней и до этого почти неизвестной переписки И.И. и Ф. И. Шаляпиных, а также писем их детей, отзывов прессы и других документов, хранящихся в различных музеях, архивах и библиотеках, книга дает представление о непростых семейных отношениях Шаляпиных, о времени, в котором они жили, о людях, их окружавших, рассказывает о судьбе их детей.

В книге раскрывается образ Ф. И. Шаляпина, с присущими ему слабостями и недостатками, и образ женщины, пронесшей через все испытания сильное и глубокое чувство к человеку, которого современники называли «гениальным сыном земли русской».

---

Одной из устроительниц этого благотворительного концерта стала Иола Игнатьевна, понимавшая, что она должна помочь Шаляпину в этот деликатный момент. Она же вместе со старшими девочками Ириной и Лидией продавала в одной из боковых зал программы с портретом и автографом Шаляпина, что привлекало к себе особое внимание публики. На концерте присутствовала вся московская знать — Карзинкины, Поповы, Фирсановы, Востряковы, Тарасовы, Морозовы. Были представители интеллигенции — композитор Р. М. Глиэр, директор Музыкально-драматического училища Московского филармонического общества, виолончелист А. А. Брандуков, пианист Ю. Венявский (брат известного скрипача Г. Венявского) и другие.

Шаляпин пел «Милосердие» Форе, «Трепак», «Семинарист» и «Забытый» Мусоргского, «Вакхическую песнь» Глазунова, «Аладдин» Кенемана, «Ой, честь ли то молодцу» Сахновского, «Былину об Илье Муромце» (при участии вокального квартета). На бис спел «Старого капрала» Даргомыжского и романсы Рахманинова под аккомпанемент автора.

Несмотря на то что Шаляпин был простужен, концерт прошел с огромным успехом. Удалось собрать огромную выручку — больше 10 000 рублей.

Газеты откликнулись на концерт восторженными рецензиями. И это касалось не только материального результата благотворительной деятельности Шаляпина, но и необыкновенной художественной стороны исполнения. «Концерт этот никоим образом не походил на обычный тип благотворительных концертов, в которых под видом блага отсутствующим нередко приносят зло присутствующим, — писал один из журналистов. — Шаляпин взывал им к московской публике: „Хочу с тобой я примириться!“ И публика, по крайней мере бывшая на концерте, как будто откликнулась на этот зов: без конца аплодировала артисту и вызывала его, частью даже стонала, ревела, грохотала».

Москва примирилась с ним. Теперь здесь снова можно было жить, работать, творить…

1910-е годы — время огромной, небывалой славы Шаляпина. Его имя гремело повсюду. Едва он появлялся — среди публики в зале, на отдыхе или в дорогом ресторане, — как по залу пробегал восторженный шепот:

— Шаляпин! Шаляпин! Смотрите, пришел Шаляпин!

Высокий, могучий, аристократически сдержанный и величественный, он проходил победителем через толпу растерянных, изумленных, обожающих его зевак. В России Шаляпин стал идолом, кумиром поверженной его талантом толпы. В Москве в магазинах продавали уже не только пластинки или карточки с изображением Шаляпина, но и конфеты, и одеколон «Шаляпин». Его имя говорило само за себя!

Когда Шаляпин пел в России, несмотря на традиционно высокие цены на билеты («шаляпинские цены», как называли их), к кассам выстраивался огромный хвост желающих попасть на спектакль или концерт с участием Шаляпина. В Москве эта очередь иногда несколько раз обвивала Большой театр, а в кабинет к В. А. Теляковскому являлись курсистки и прочие нервные барышни, говоря, что если они не получат билет на Шаляпина, то покончат жизнь самоубийством прямо здесь же, на глазах у директора.

Никто не мог устоять перед силой гения Шаляпина. Он завораживал, гипнотизировал публику какими-то особыми качествами своего характера. Когда Шаляпин накладывал грим в своей уборной, за этим наблюдали с таким же восторгом, как и за его игрой на сцене. Когда он изображал на сцене трагедию (а Шаляпин был прежде всего великим трагиком), зал плакал вместе с ним. И в злодее, и в преступнике ему удавалось раскрыть страдающую душу человека, что так поражало многих. Но… что же в этом было удивительного? Ведь и сам Шаляпин совершал ошибки и даже поступки страшные, предосудительные, и тем не менее душа его была открыта, отзывчива к добру. Кто как ни Шаляпин знал, что и злодей может быть человеком? Но этого как раз никто не понял, никто не разгадал тайны Шаляпина. Он оказался сложнее всех приговоров и суждений, о нем вынесенных…

Никто не догадывался о том, какую трагедию пережил этот человек. Очень немногие знали о том, в каком мучительном положении он находится, вынужденный жить разорванной, сложной, двойной жизнью. И какой тяжелой могильной плитой давит на него его всемирная слава. Только очень внимательные и чуткие люди обращали внимание на то, что у этого счастливчика, баловня судьбы, достойного зависти, очень печальные и задумчивые серые глаза…

Большинство обывателей видели другое — он известен, он любит славу и деньги. Кутит в ресторанах ночи напролет и устраивает скандалы, ссорится с людьми… И отсюда создавалось мнение: Шаляпин — самодур, окруженный льстецами и шутами, неотесанный мужлан, «большой артист и маленький человек». Многие, ненавидевшие Шаляпина, хотели, чтобы так о нем думала публика, и этот его образ старательно создавался в прессе.

«Слава против артиста», — писали о нем, издевательски называя «генерал-басом» и намекая на то, что он позволяет себе делать грубые замечания артистам во время репетиций, спорить с дирижерами и режиссерами… Его умение жить, неукротимая жажда жизни тоже вызывали зависть. Почему-то особенно много среди тех, кто ненавидел Шаляпина, было журналистов, и они ему мстили, мстили беспощадно, изощренно и жестоко, втыкая в него все имеющиеся в их распоряжении булавки. В газетах постоянно появлялись сообщения о ссорах Шаляпина, о его скандалах и даже драках, в которых он выставлялся не с лучшей стороны.

Но особенно часто высмеивалась пресловутая «жадность» Шаляпина. В 1910 году в «Петербургской газете» была помещена карикатура — Шаляпин в поддевке (он часто ходил в ней) с шапкой в руке поет в петербургском дворе. Обыватели из окон сыплют ему мелочь. Подпись внизу гласила: «Беднейший певец Шаляпин, чтобы прокормиться, решил петь по дворам».

Не оставались без внимания и его частые отлучки за границу. «Когда-то он был наш московский артист… Теперь он порхает больше „по заграницам“, а москвичи ждут, ждут его приезда, запасаются за год абонементами в надежде услышать его», — сокрушался один московский журналист. А «Петербургская газета» поместила новый шарж — «Летний отдых Шаляпина». Из Парижа, хищно оглядываясь, Шаляпин «шагает» прямо в Монте-Карло. Из кармана его сюртука выглядывает стотысячная банкнота. А внизу стихи:

Он не страдает и не плачет,
И вот — быстрей своей «Блохи»
По всей Европе резво скачет,
Забывши старые грехи.

«Старые грехи» — это ему, конечно, напоминали эпизод с коленопреклонением.

Среди этого потока грязи, а иногда откровенной лжи и клеветы, если что-то и спасало Шаляпина в глазах публики, кроме его таланта, так это был образ его семьи — милой, доброй Иолы Игнатьевны и пяти очаровательных ребятишек. Иола Игнатьевна всегда была готова прийти Шаляпину на помощь, встать надежной стеной между ним и теми отравленными стрелами, которые на него сыпались. Все возможное она делала и для того, чтобы скрыть от посторонних глаз то, что происходило в их частной жизни (а если бы публика узнала об этом!), и, может быть, этот облик Шаляпина — любящего отца, главы благополучного семейства, — созданный благодаря Иоле Игнатьевне, и был той последней опорой, на которой держалась в обществе человеческая репутация Шаляпина.

Семье Шаляпина в прессе уделялось особое внимание. Где бы ни появлялась Иола Игнатьевна со своими милыми ребятишками, на нее тотчас устремляли внимание тысячи любопытных глаз.

Так, например, в 1911 году семья Шаляпина появилась на генеральной репетиции оперы «Снегурочка» в Большом театре…

«Нарядный, немного строгий зал Большого театра, выглядящий немного странно с затянутыми парусиной царской и литерными ложами, совершенно переполнен публикой. В антракте давка такая, что нельзя пройти», — описывал репетицию один из журналистов.

Состав спектакля был «звездным». Берендея пел Л. В. Собинов, Снегурочку — А. В. Нежданова. Дирижировал спектаклем В. И. Сук. Среди публики были С. И. Мамонтов, первый постановщик «Снегурочки» в Москве, с Т. С. Любатович, известный артист Малого театра А. И. Южин, художники Л. О. Пастернак, М. П. Клодт и В. В. Переплетчиков, писатель Н. Д. Телешов, а также многие артисты Большого и Малого театров. Но внимание журналистов было привлечено ко второй ложе бенуара с правой стороны, которую занимала семья Шаляпина. Ей было посвящено подробное описание:

«Детишки Федора Ивановича очаровательны, особенно один мальчик, удивительно похожий на отца (имеется в виду Федя. — И.Б.) — то же лицо, те же размашистые жесты…

Забавное впечатление производит маленький Шаляпин: он так же экспансивен, как отец, — то и дело напевает, ласкает сестер, брата.

Знакомые уверяют, что к нему перешел талант отца».

Но самого Шаляпина редко можно было увидеть в кругу семьи. Обычно он появлялся в компании знакомых, друзей. Иногда — очень редко — на фотографиях рядом с ним оказывалось лицо красивой, уверенной в себе женщины: г-жа М.В., г-жа Н. (госпожа никто!). Это была темная сторона жизни Шаляпина, о которой мало кто догадывался, о которой не принято было говорить.