Вольфганг Киссель - Беглые взгляды

• Название: Беглые взгляды
• Автор: Вольфганг Киссель
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-86793-800-0

В европейских литературах жанр травелога (travelogue, англ. — повествование о путешествии) занимает центральное место с самого начала Нового времени. Эта книга предлагает широкий спектр новых прочтений русских травелогов первой трети XX века, охватывая произведения А. Чехова, В. Розанова, М. Цветаевой, О. Мандельштама, А. Белого, В. Шкловского, И. Эренбурга, Г. Иванова, М. Горького, А. Платонова. Основное внимание уделяется травелогам в границах или на границы советской империи, однако представлены и те, в которых речь идет о впечатлениях русских писателей в Западной Европе. Название «Беглые взгляды», с одной стороны, подразумевает историческое состояние бегства, в которое были ввергнуты люди вследствие Первой мировой войны, Октябрьской революции и Гражданской войны в России, с другой стороны — акцентирует эстетическую и поэтологическую «беглость» травелогов модернизма, их ассоциативный и коннотативный потенциал. Так возникает новый образ жанра травелога и его эволюции в русской литературе.

---

Проект квазиаутентичной, постепенно возникающей «первой культуры»[216], которая противостоит «другой» — обжигающей, стремительной, принуждающей и потому терзающей, — Розанов восстанавливает в рассказе о путешествии, озаглавленном «В Владимирском соборе», и включает в свой путевой отчет о посещении Киева. Розанов писал его во время путешествия в Киев (6–14 сентября 1911 года) по заданию редакции «Нового времени» в связи с покушением на российского председателя Совета министров П. А. Столыпина. Выстрел эсера еврейского происхождения Дмитрия Григорьевича Богрова в киевском оперном театре, который изменил направление русской истории, ибо положил конец смелым реформам Столыпина, стал для Розанова толчком к будущей ненависти к евреям, живущим в России[217].

Одновременно в качестве противовеса агрессивному насилию террористов Розанов рисует образ мирной и терпимой русской религиозной культуры. В ней присутствуют удивительные параллели ницшеанской дихотомии дионисийской и аполлонической культур, причем русская народная культура в высшей степени соответствует аполлонической. Ее молитвам, ее разуму противостоят «экстазы»[218] и вопли другой, отклоненной им культуры. Призыву открыть тюрьмы и не провозглашать судебных приговоров террористам он противопоставляет требование избавиться от гнева. Ярость — первая тюремная стена. Народ (Розанов не свободен от романтического стереотипа, который сохранился и в XX веке) воспринимает все в цельности и соединяет требование не осуждать с ожиданием терпимости. Кто требует отмены наказания, должен отказаться от Герцена, кто требует закрытия тюрем, должен предать огню произведения Щедрина и Чернышевского. Поэтому молитва народа в Божьем храме предназначается «’концу’ истории» (С. 558). Если Розанов создает гармоничную культуру, которая основывается на «русском тезисе»: «не спорь даже за правду; все равно к осени рожь вырастет» (С. 560 и след.), если он исключает даже спор за правду, ибо она все равно победит, его собственный дискурс предстает совершенно дисгармоничным. Выраженная в нем вера, что в основе мира все равно лежат добро, чудо и святость и победа их неминуема, противопоставляет как идола ложной культуры Анастасию Алексеевну Вербицкую (1861–1928) герою истинной культуры Луи Пастеру (1822–1895). Не стоит удивляться, что Розанов сопоставляет здесь французского основателя микробиологии, блестящего спасителя человечества, и тривиальную русскую писательницу: в конечном итоге он ожидал от русской культуры спасения для культуры всего мира. И любая критика русского господства из чужих городов — таких как Киев или Варшава — была далека от него, хотя в начале статьи (снова делая поправку на позорное пятно покушения) он превозносит южную метрополию в связи с недостаточностью прямодушия в Москве и грациозного радушия в Петербурге. В Петербурге он покончил с зачатками ненавистного ему нигилизма (С. 541). Неудивительно, что в таких обстоятельствах одиночество является искомым состоянием пишущего Я.

VI. Русские путешествия Розанова в собственное одиночество и их плод: миниатюра

Василий Розанов представил свое одиночество[219] в «Уединенном» (1911)[220] как современную форму меланхолии; усиливающаяся изоляция от «широкой публики» ощущается в названии «Почти на правах рукописи». Розановские дискурсы русского путешествия можно считать подготовкой и первыми подходами к литературным миниатюрам. Социальность выступает здесь не как выигрыш, а как потеря: «Общество, окружающие убавляют душу, а не прибавляют»[221], — заявил завзятый семьянин в начале «Опавших листьев».

Рассказчик в «Опавших листьях» сам себя стимулирует к поиску одиночества, ибо только оно спасает от опасности потерять собственное Я. Поэтому лучший путь души — это путешествие в одиночество:

Умей искать уединения, умей искать уединения, умей искать уединения.

Уединение — лучший страж души. Я хочу сказать — ее Ангел Хранитель.

Из уединения — все. Из уединения — силы, из уединения — чистота.

Уединение — «собран дух», это — я опять «целен»[222].

В той же книге Розанова миниатюра об историческом движении России предстает в виде притчи. Она снова порывает с контрфактурой гоголевского тропа России как тройки, устремленной в небо. Данный курсивом текст расшифровывает контрфактуру: запряженная лошадь символизирует отечество рассказчика — Россию. Здесь в противопоставлении по-русски нейтрального «Отечества» и женственной «Руси» демонстрируются блуждания «революционной молодежи» во время ее путешествия в будущее:

Одна лошадь, да еще старая и неумная, везет телегу: а дюжина молодцов и молодух сидят в телеге и орут песни.

* * *

И песни то похабные, то заунывные. Что «весело на Руси» и что «Русь пропадает». И что все русских «обижают».

Когда замедляется, кричат на лошадь:

— Ну, вези, старуха.

И старуха опять вытягивает шею, и напрягаются жилы в пахах.

(мое отечество)[223]

В другой миниатюре Розанов облачает развитие всей русской литературы в образ смертельного путешествия гордой птицы:

Литература, как орел, взлетела в небеса. И падает мертвая. Теперь-то уже совершенно ясно, что она не есть «взыскуемый невидимый град».

(на обороте транспаранта)[224]

Падение птицы следует понимать как апокалипсическое путешествие в бездну, как финальное нисхождение. Небесный Иерусалим остается недостижимым.

По крайней мере, со времени Октябрьской революции Розанов был убежден в том, что русская литература готовит гибель России. Миниатюра приписывает самоубийственную роль схождению со святых небес в языческую, земную природу, а значит, и собственному вкладу Розанова в российскую реформу. И, глядя из ретроспективы, автор снова придает путевым заметкам меланхолическую, если не ностальгическую ноту. В конечном итоге антрополого-этнологические изыскания путешествующего по России были его самопознанием и самоизучением. Его изменчивость давала возможность передать глубинную неуравновешенность Я, а тем самым и неустойчивость субъекта. Но родина-мать отвечала за творческую, рождающую роль рассказчика, как рассказчик — за надежду на (воз)рождение.

Таблица путешествий Василия Розанова по России[225]

1898 июль — начало августа: 1. путешествие в Минеральные Воды, в Закавказье, в Крым; (опубликовано сначала в «Биржевых ведомостях», 15.9.1898, затем в сборнике «Литературные очерки», 1902).

1899 июль — август: 2. путешествие в Аренсбург и Ригу, впечатления изложены в «Федосеевцах в Риге» («Новое время» 7.8.1899, позднее в «Около церковных стен»; 1). впечатления о путешествии на пароходе по Балтийскому морю в «Тревожной ночи»: «Северные цветы», 1902, 3–15, позднее в «Темном лике».

[1901 весна: путешествие в Италию].

1903: 3. Летнее путешествие на дачу на курорт Аренсбурга на острове Эсель в Эстонии («Эстонское затишье»: «Новое время», 20.8.1903).

1904 июль: 4. путешествие в Ярославль и Саров в связи с годовщиной канонизации святого Серафима Саровского («По тихим обителям»: «Новое время». 10.8., 18.8., 1.9., 15.9.1904).

[1905 путешествие в Германию].

1906 Лето в Гатчине; 5. в октябре путешествие с супругой в Елец к ее родственникам.

1907 июнь: 6. путешествие по Волге («Новое время», 26.6., 30.6., 17.7., 18.7., 24.7., 27.7., 5.8., 31.8.1907); сразу затем 7. путешествие на Кавказ (Кисловодск, Пятигорск) «В Кисловодске»: «Русский современник» 25.7.1908).

1908 лето: 8. путешествие в деревню Лепенен под Териоками (в гостях у Леонида Андреева?).

1909 лето: 9. снова путешествие в Лепенен, посещение Репина в Куоккале («Пенаты»).

[1910 2. путешествие в Германию].

1911, 6.-14.9.: 10. путешествие в Киев для подготовки репортажа об убийстве Столыпина («Киев и киевляне»: «Новое время», 17.9., 24.9.1911).

1912 11. летнее путешествие в Сиверскую.

1913 Лето в Сахарне: 12. путешествие в имение Евгении Ивановны Апостолополо (Бессарабия); («Уголок Бессарабии»: «Новое время», 21.5., 31.5., 20.6., 4.7. 1913; в монографии «Сахарна». М.: Республика, 1998. С. 7–272).

1914 лето в Луге, 13. путешествие.

1916 июль: 14. путешествие в санаторий «Чалила» (станция Усикирко, Финляндская железная дорога).

1917 последнее, 15. летнее путешествие в Новгородскую губернию.

Райнер Грюбель (Ольденбург)

Путешествия во время гражданской войны: дневниковая проза Марины Цветаевой

Исторически дискурс отсутствия поддерживается Женщиной:

Женщина оседла,

Мужчина — охотник, странник […]

Ролан Барт. «Отсутствующий». Фрагменты речи влюбленного[226]

Любовь! Любовь! Куда ушла ты?

— Оставила свой дом богатый,

Надела воинские латы.

— Я стала Голосом и Гневом,